Тимьян и клевер - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 30

Ни развалин, ни хотя бы крупных камней на том берегу Киллиан не заметил.

– Идём… – Айвор тронул компаньона за руку, так осторожно, словно он не направлял, а наоборот, искал поддержки. – Нужно пройти по мосту. Обязательно, иначе никак.

У него был такой голос, что Киллиан и не подумал сопротивляться.

А вблизи мост выглядел ещё более жутко, чем издалека.

Вместо перил – толстые, лохматые от времени канаты, под ногами – не надёжные доски, а какие-то неряшливые вязанки хвороста, кое-как скреплённые друг с другом и с канатами опоры. Когда Айвор ступил на мост, тот остался недвижим. Но стоило Киллиану сделать единственный шаг, как налетел снизу упругий порыв ветра, и мост взбрыкнул, словно лошадь в попытке сбросить ненавистного седока.

Киллиан вцепился в канаты обеими руками и присел, не в силах сделать ни шагу больше. А ветер стал ещё сильнее, он забирался холодными пальцами под рубашку, зажимал рот и нос невидимой мокрой ладонью с запахом водорослей. Вязанки хвороста пружинили и расползались под ногами, а бесконечно далеко внизу солёные волны лизали острые камни на дне залива, шипели и исходили белой пеной.

Сердце колотилось, кажется, в самом горле.

«Ну уж нет. Обойдётся он без моей компании, я ещё жить хочу».

– Не бойся, – послышался голос Айвора прямо над ухом. Киллиан с трудом заставил себя оторвать взгляд от пропасти под ногами и посмотреть в глаза фейри – чёрные, блестящие, точно камень оникс. – Чем больше страх, тем сильнее ветер. Встань на ноги, ты же не трус, мальчик мой, верно? Совсем уже взрослый мальчик…

Он протянул руку, и Киллиан едва подавил желание ударить по ней наотмашь.

«Смеётся он надо мной, что ли?»

– Сколько ты говоришь лет этому мосту? Триста, пятьсот? – Выкрик почти заглушило рёвом ветра и волн, неистовых, как в лютый шторм. – Да верёвки давно уже сгнить должны, я уже не говорю про этот мусор, который вместо нормальных досок, и…

– Тихо, – сказал Айвор без улыбки и накрыл судорожно сведённые пальцы компаньона своей ладонью. – Держись за меня. Ты ведь веришь мне? Это просто испытание, не больше. Опасности нет. Прежняя хозяйка здешних мест любила пошутить, вот ветер с волнами и выполняют её последний наказ.

Это «последний наказ» прозвучало настолько по-особенному, лично, что Киллиан на секунду позабыл о страхе рухнуть на острые камни внизу, а когда вспомнил, то Айвор уже тащил его за собою к другому берегу, сжимая пальцы почти до хруста костей.

…Никогда ещё пятьдесят шагов не казались Киллиану такими длинными.

Но как только он наступил на зелёную траву на заповедном берегу, всё стихло – и ураганные порывы, и грохот волн внизу. А из птичьих трелей, солнечных бликов и запаха моря соткался дивный образ – белая ажурная беседка, открытая всем ветрам, наполовину увитая плющом. Даже полуразрушенная, она оставалась прекрасной; и Киллиан скорей бы поверил в то, что она выплетена из лунного серебра, чем в то, что она сложена из обычного камня.

Айвор отпустил руку компаньона и тенью, не существом из плоти и крови, проскользнул в беседку. Киллиан переступил с ноги на ногу, невесть зачем сорвал и растёр в пальцах нежный листочек клевера – и последовал за Айвором.

А фейри и не делал ничего – просто сидел, скрестив ноги, посреди беседки, и смотрел на море.

– Что это? – тихо спросил Киллиан, усаживаясь рядом. Стоять отчего-то было неловко, как и видеть полностью затянутый плющом белый камень ближе к западной стене.

– Старое святилище, – так же негромко ответил Айвор. Взгляд у него был немного сонный, на ресницах поблёскивало что-то – то ли брызги морские, то ли запутавшиеся солнечные блики. – То, что остаётся, когда старые божества уходят. Когда в тебя перестают верить, то ты или становишься тенью себя прежнего – фейри, уже не божеством и не духом, но всё еще и не человеком с бессмертной душой, или растворяешься в последней своей обители. В заброшенном алтаре, в просоленной скале, в дряхлом дереве-великане, в глазах ребёнка, первый раз увидевшего истинное чудо Старой Эпохи, в предсмертном вздохе последнего своего служителя… Некоторое время живёт зыбкое воспоминание, но затем исчезает и оно. Таково течение времени, и никто не властен над ним… Спи спокойно, Боадвин, дочь Боад, – прошептал он едва слышно.

Киллиан помедлил немного, чувствуя, как нарастает неприятное ощущение – словно комок льда заворочался под грудиной, но потом всё же спросил:

– Ты знал её?

– Да, – просто ответил Айвор.

«Да» – и всё. Таким тоном, что дальше вопросы задавать не получается, хоть в лепёшку разбейся об это «да».

На обратном пути мост не шелохнулся. Киллиан даже отважился отнять руки от перил, а точно над серединой клинышка-залива – остановиться и вглядеться в морскую даль. Прибрежные скалы были в пене, небо – в кружеве перистых облаков, а горизонт – в дымке. Солнечные блики слепили глаза, и на мгновение ему почудилось, что скользят по глади вод стремительные корабли под белыми и голубыми парусами, и правят ими люди в светлых одеждах, сияющих доспехах и с волосами цвета закатного золота или тонкого льна.

Киллиан недоверчиво моргнул, и видение исчезло.

«Ну и померещится же», – выдохнул он с облегчением и поспешил вслед за компаньоном, который уже махал рукою с другого берега.

– Что теперь? – беспечно поинтересовался Айвор. – В деревню?

– Ты меня спрашиваешь? – искренне возмутился Киллиан. – Вообще-то именно ты заключал договор с мерроу и брался за это задание.

– Но на кону-то стоит твоя жизнь, – заметил Айвор цинично – и расхохотался: – Ну-ну, друг мой, с таким выражением лица становишься похож на своего усатого, длиннолицего, уставшего от жизни папашу, а не на пылкого юношу, коим тебе положено быть в этом очаровательном возрасте расцвета. Уверен, это всё потому, что ни одной девицы у тебя ещё не… Да шучу я, шучу!

Киллиан с трудом усмирил дёргающуюся бровь и заставил себя перестать оглядываться в поисках рябины.

– Да, конечно, первым делом следует заглянуть в деревню. Может, кто-то и видел там красавицу с зелёными глазами. Хотя я на месте вероятного похитителя прятал бы такую ценную добычу где-нибудь подальше от любопытных взглядов.

На том и порешили.

Уже рядом с деревней, когда слышался ясно собачий лай и явственно тянуло дымом из печных труб, Айвор вдруг замер и прищурился.

– Какой сегодня день недели?

– Вроде бы среда,– припомнил Киллиан. – А что?

Фейри глубокомысленно кивнул:

– Что ж, это всё объясняет.

Сердце у Киллиана кольнуло беспокойством.

– Что – всё?

– Процессию. Вон, видишь? – ткнул он пальцем в сторону восточного края деревни. Киллиан приложил ко лбу руку козырьком – от солнца, но так и не смог ничего толком разглядеть, кроме того, что какие-то люди толпой шли в одну сторону. У остроглазого фейри проблем, похоже, не было. – Наверняка похоронная. Я сначала было подумал, что это идут люди с воскресной службы, а потом вспомнил, что колокола за рыночной площадью вроде бы звонили совсем недавно, и не должно так быстро наступить ещё одно воскресенье… Подойдём ближе?

– Если только тебя не погонят прочь, приняв за вестника Смерти, – пробормотал под нос Киллиан, глядя на иссиня-чёрные волосы компаньона и нечеловеческие глаза его – тёмные, блестящие и словно вовсе без зрачков. – Подойти-то, конечно, стоит… Но просто смотреть на скорбящих, наверное, неприлично. А уж расспрашивать…

– Тогда надо присоединиться к похоронной процессии, – усмехнулся Айвор. – Во-первых, никто не будет интересоваться, почему мы завернули в деревню – и так ясно, что из-за поверья, что избежать собственной смерти после встречи с похоронной процессией можно только присоединившись к скорбящим. А во-вторых, расспросы с нашей стороны будут тогда выглядеть естественно. Ведь надо же хоть имя узнать – кого оплакивать, верно? – подмигнул он.

Киллиан, не настолько сведущий в суевериях, не нашёлся, что возразить.

Вблизи похоронная процессия выглядела ещё более торжественной, чем представлялась издали. Людей действительно оказалось очень много – полсотни человек, не меньше. Покойник, видимо, был из состоятельной семьи. Гроб справили роскошный – большой, крепкий, даже снаружи обитый блестящей чёрной тканью и украшенный вензелями; тащили его шестеро дюжих носильщиков, все в похожей одежде, примерно одного возраста и с обязательными траурными ленточками на шляпах. Многие мужчины в самой процессии носили чёрные плащи явно с чужого плеча – такие выдают в похоронных конторах за известную плату, а женщины шли кто в чёрной шали, кто в траурном же капоре, причём выглядели эти головные уборы у всех одинаково.