Сети Вероники - Берсенева Анна - Страница 16

Вероника поняла, что Винцент устал: речь его сделалась слишком быстрой и лихорадочной, начала путаться.

– Вам надо отдохнуть, – сказала она. – И давайте помолчим, прошу вас. Наш шепот беспокоит раненых. Постарайтесь уснуть.

Вряд ли, впрочем, кого-то беспокоил шепот: тишина не устанавливалась в палате ни днем, ни ночью, раненые стонали и вскрикивали во сне.

– Да-да, – покорно произнес Винцент. – Я постараюсь. Но вы подумаете о моем предложении? Я буду ждать вашего ответа, если не здесь, то хотя бы в Минске. Проклятая война чем-нибудь да закончится. Мы поедем в Краков, я должен вам его показать. И Париж тоже. Я был там всего однажды и собирался снова. Мы можем поехать вместе, это зависит только от вас.

За окном громыхнуло так гулко, что зазвенели стекла и даже месяц, казалось, зазвенел, забившись о стекло. Вероника вскочила.

– Мне надо идти, – поспешно сказала она.

Винцент, казалось, не обратил на гул ни малейшего внимания, хотя этот звук отличался от всех прежних, которые уже привычно было слышать.

– Не отказывайте мне, коханая моя, прошу вас! – горячо проговорил он.

– Мы после поговорим. – Вероника быстро коснулась губами его лба. – Постарайтесь уснуть.

«Вряд ли удастся», – подумала она.

А когда самой доведется поспать, уж и вовсе непонятно.

Перед тем как уйти с работы – сегодня отпросилась пораньше, договорившись, что Оля Меликян ее подменит, – Алеся заглянула в седьмую палату к Смирнову.

– Спасибо, Алеся, у меня все хорошо, – заверил он.

– К вечеру слабость не появляется? – все-таки уточнила она. – Голова не кружится?

У Смирнова была аритмия, давление то повышалось, то падало, и назавтра был назначен консилиум, на котором должно было решиться, лечить его консервативно или перевести в хирургию, чтобы поставить кардиостимулятор.

Алеся легко находила общий язык с любыми больными, даже с самыми капризными, и тем более с такими, как Смирнов, спокойными и деликатными.

– Голова кружится, но в меру. Везде хожу без эксцессов, – ответил он.

– Везде ходить не надо, – напомнила Алеся. – Только в туалет. На УЗИ я вас завтра в кресле отвезу.

– Завтрашний день сам о себе подумает. – Смирнов улыбнулся. – Идите домой, Алеся, не беспокойтесь. Хороших вам выходных. А у вас глаза светятся, – заметил он. – Может, и не домой идете? Может, и не одна?

– Все может быть.

Она улыбнулась тоже.

– Тогда тем более хороших выходных. Празднуйте жизнь.

Пожелание можно было считать своевременным. И в сестринской, переодеваясь, и в вагоне метро, и когда вышла на Трубную площадь, Алеся понимала, что ее улыбка вызвана именно предчувствием праздника, это Смирнов угадал.

Она пришла рано, в театр дальше вестибюля еще не пускали, но Игорь в вестибюле и ожидал.

– Спустимся в буфет? – предложил он. – Выпьем что-нибудь аутентичное. Спектакль иммерсивный, буфет должен быть соответствующий.

Что он имеет в виду, Алеся не поняла, но это лишь подогрело ее любопытство. Шампанское, ей казалось, играло даже в кончиках пальцев, а не только в бокалах, которые Игорь принес им обоим из бара, когда они спустились в подвал, где находился театральный ресторан. В московских ресторанах Алеся не бывала, да что там, не ходила даже в самые простые кафе, поэтому не могла оценить, хорош этот ресторан или плох.

Он назывался «Оливье» – оказалось, не в честь салата, а в честь повара, который этот салат когда-то придумал.

– Как раз здесь и придумал, – сказал Игорь. – В этом здании ресторан «Эрмитаж» был, знаешь? Где со Стивой Облонским обедал Левин, когда в Москву приезжал делать предложение Кити.

Можно было удивиться, что он привел именно этот пример, но Алеся не удивилась.

У нее как раз недавно случился разговор об «Анне Карениной». Узнав, что Алеся любит эту книгу, Ирина Михайловна сказала:

– Последний раз я читала ее в университете, и то лишь ради экзамена.

В ее голосе звучала такая явная неприязнь, что Алеся спросила:

– Почему?

Хотя практически все люди, которых она знала, не читали «Анну Каренину» вообще, и задавать им такой вопрос было бы даже смешно.

– Потому что не существует причин, по которым женщина может бросить своего ребенка, – отрезала Ирина Михайловна. – И я не понимаю, зачем должна читать про такую женщину.

Алеся промолчала, и этот неприятный для нее разговор прекратился. Значит, Ирина Михайловна рассказала о нем Игорю, потому тот и упомянул теперь про Левина и Облонского.

– Хочешь, оливье как раз и возьмем? – предложил он. – Или пожарские котлеты можно, тоже хороши и тоже аутентичны.

– Вы часто ходите в этот театр? – спросила Алеся.

Сама она про театр на Трубной площади никогда не слышала даже. Но мало ли про что она не слышала в Москве.

– Скорее, в этот ресторан, – ответил Игорь. – Работаю рядом, а у них бизнес-ланч хороший.

– А я в театрах вообще почти не бываю, – вздохнула Алеся.

– Ты так вздыхаешь, будто признаешься в чем-то неприличном.

– Так и есть. Не то что неприлично, но нехорошо все-таки. Столько театров в Москве, а я только раза два, может… К театру, наверное, надо с детства привыкнуть, а если не привык, то уже и не полюбишь.

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Меня в детстве по театрам, конечно, водили, как всякого московского мальчика из приличной семьи. Но как только водить перестали, я это дело прекратил. Не появилось собственного интереса. Так что теория твоя ошибочна.

– Зачем же вы меня в театр пригласили? – удивилась Алеся.

– Ну… Такую девушку, как ты, положено приглашать в театр.

Алеся хотела спросить, кем положено и что значит «такую, как ты», но ей показалось, что он произнес это с некоторым смущением, и она не стала его расспрашивать.

– Не понравится – уйдем, – сказал Игорь.

«Ну уж нет, – подумала Алеся. – В любом случае до конца досмотрю».

Но заставлять себя оставаться до конца ей совсем не пришлось. Как только, допив шампанское и съев оливье, который в самом деле оказался очень вкусным, они с Игорем поднялись в фойе и остановились перед широкой мраморной лестницей, она сразу поняла: есть здесь что-то, ощущаемое ею как близкое, хотя и совершенно непонятно почему. То ли лестница эта, то ли большие старинные зеркала, то ли…

Додумать, что это может быть, Алеся не успела. На лестнице появился веселый молодой человек и сообщил, что он будет сопровождать во время прогулки по театру тех зрителей, которым сейчас раздаст бейджи, а других зрителей будет сопровождать другой молодой человек, а третьих – третий, и так они все совершат удивительное путешествие во времени и пространстве по единственному особняку на Трубной, который сохранил свои исторические интерьеры.

Еще в ресторане, когда Игорь отходил к стойке за шампанским, Алеся заглянула в Википедию и выяснила, что означает слово иммерсивный. Так что предложенная молодым человеком программа ее не удивила.

Но все, что было дальше, удивило, и очень. Точнее сказать, ошеломило. И не какими-нибудь особенными театральными эффектами, и не игрой актеров, которая показалось ей довольно простой, а ощущением, к которому Алеся совсем не была готова.

То, что происходило в этом старинном доме – не сегодня и не в любой день, который она знала по своей жизни, а в другие, очень давние дни, – было так значительно, что собственная ее жизнь не то что не могла с этим сравниться, но даже прикоснуться к этому не могла.

Спустились в подвал, и актер, одетый по моде девятнадцатого века – Алеся не знала его фамилии и не узнала в лицо, – рассказал, что в этом подвале собирались самые страшные бандиты Москвы, потому что Трубную площадь окружала Грачевка, в которую даже днем опасно было заглядывать обычному человеку и которую Горький описал в пьесе «На дне».

– Но здесь же и тогда был дорогой ресторан? – повернувшись к Игорю, тихо спросила Алеся, пока актеры разыгрывали сценку, в которой труп случайного прохожего прямо из этого подвала, чуть не из-под ног зрителей, сбрасывали в реку Неглинку. – Как же он в таком страшном районе находился?