Правь, Британия! - дю Морье Дафна - Страница 43

• Предыдущая
• 43/69
• Следующая

– Может быть… – сказала Эмма, – может быть… но это не умаляет того факта, что мистер Трембат и мы все знаем, что капрал мертв.

Они возвращались в Треванал, надеясь, что дома их ждет ну уж если не радость, то, по крайней мере, относительный покой. Их ожидало разочарование. Войдя в дом, они услышали, как в прихожей зазвонил телефон и Папа бросился снять трубку. По каким-то причинам он сменил спортивный свитер на костюм.

– Кризис… Кризис… – говорил он, – все рушится. – Он вбежал в прихожую и захлопнул дверь. Эмма и Джо прошли в музыкальную комнату. Мад подкладывала в камин поленья. Повернувшись к вошедшим, она подняла глаза к небу, вздохнула и присела на диван.

– Вот так весь день. Только один спокойный час, он даже заснул в кресле, я старалась не дышать, – как вдруг зазвонил телефон – его чертова секретарша из Лондона. И не спрашивай у меня, в чем дело. Цюрих… Нью-Йорк… Может, он и Бразилию упоминал. Так или иначе, он должен немедленно вернуться в Лондон.

– О нет! – у Эммы моментально упало настроение.

– Родная, я разочарована не меньше тебя. Конечно, Вик кого угодно выведет из себя, но мы же с тобой его обожаем. – У Мад (самой Мад! – кто бы мог подумать!) навернулись на глаза слезы эго. – Наверное, потому что мы видим его так редко. Что ж, ничего не поделаешь. Как дела на ферме? Вернулись Джек с Миком?

– Нет, но приходил мистер Уиллис, помог.

– Хорошо. Милый Таффи. Что бы мы без него делали.

Джо выскользнул из комнаты, бормоча, что ему нужно сделать какие-то дела, но Эмма догадалась, что он подумал, что женщины хотят остаться с Папой наедине.

– Слава Богу, дети вели себя как ангелы, – сказала бабушка. – Дотти принялась за рождественский пудинг – рановато еще, по-моему – и разрешила Колину с Беном помогать ей. Святая женщина.

– А Энди с Сэмом?

– Они сделали для белки новую клетку. Старая ужасно провоняла, в комнату невозможно войти. Беда, мне кажется, в том, что голубь не очень-то ладит с белкой – не сошлись характерами.

Речитатив в прихожей смолк, и Папа вошел в комнату.

– Так и знал, что нельзя было уезжать из Лондона, – сказал он. – Все с ума посходили, не знают, за что браться. СШСК и Бразилия поссорились из-за новой валюты; придется лететь туда и разбираться. Какой-то паршивый дурак подложил бомбу к дверям американского консульства, разрушений нет, бомбу вовремя обнаружили, но для пропаганды – это удар. Эмма, дорогая, не могу найти шлепанцы, куда ты дела мои шлепанцы?

Эмма и не думала их куда-то девать, они нашлись под кроватью. Она помогла отцу собрать немногочисленные пожитки, упаковала его гребенки, электрическую зубную щетку и вдруг бросилась ему на шею, крепко прижалась:

– Не хочу, чтобы ты уезжал.

– Очень мило с твоей стороны, – удивленно сказал он, – очень трогательно. Дорогая Эмма, как прекрасно иметь взрослую дочь, не всегда это понимаешь в этой вечной спешке. Нам надо чаще видеться. Жаль, что ты не поедешь в Бразилию, тебе бы там понравилось. Как дела у твоих друзей с фермы? Извини, но я не мог им помочь. И речи быть не могло.

Как всегда, не дождавшись ответа, он сбежал по лестнице вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и вернулся в музыкальную комнату, прихлебывая черный кофе.

– Это поможет мне продержаться до Эксетера, – заявил он. – С Эксетера начинается цивилизация. Может, перехвачу сандвич у Дигби-Страттона, это всего в нескольких милях от Хонитона, буду ли успевать, посмотрим, еще эти проклятые посты на дорогах. Эмма, если позвонят из бразильского посольства, скажи, что я уехал… Нет, нет, мама, любимая, я не хочу батский Оливер[18] , у меня приключится несварение желудка за рулем, пора собираться, я уезжаю. – Он обнял мать и дочь одновременно, прижал их к себе. – Если мне придется улететь на несколько дней в Рио, не сядьте только к моему приезду в тюрьму, умоляю. Времена тревожные – шагни не туда, и все может случиться. У вас есть мой рабочий телефон, и, если произойдет что-то серьезное, передайте секретарше, чтобы связалась со мной, правда, я буду все время на конференциях… Не забывай принимать лекарство от сердца, не волнуйся, следи за этими жуткими детьми… Пора ехать, мне пора ехать…

Мад осталась у входной двери, а Эмма с отцом пошли по подъездной аллее. «И это повторение вчерашнего, – подумала Эмма, – только тогда впереди ждала встреча с ним, которая могла продлиться все выходные, а сейчас он уезжает, а мы так ни к чему и не пришли. В некотором роде, это хуже, чем если бы он вовсе не приезжал, ведь привыкаешь, что его нет». Он поцеловал ее еще раз, влез в машину – взревел мотор, зажглись, осветив ворота, фары. Вот и все. Закончено. Папа уехал.

Эмма нашла Мад у камина в музыкальной комнате. Бабушка сняла с каминной полки старинную открытку с собственным изображением и смотрела на нее. Фотография была сделана много лет назад, когда Мад была еще молода. Как говорил ее муж: лицо, отправившее в плавание тысячи судов. Большие глаза, пышные волосы, обрамляющие округлые щеки. Трехлетний крепыш Вик, точная копия матери, сидит у нее на коленях. Эмма подошла и встала рядом, потом обняла бабушку.

– Он просто копия, – сказала Эмма.

– Себя или меня?

– Обоих.

И все же, все же… О чем он тогда думал, этот пухленький малыш? Было ли тогда предначертано, что он вырастет в грузного мужчину средних лет, спешащего на самолет в Бразилию и убежденного (или пытающегося убедить себя) в том, что он управляет финансами миллионов людей? И эта красивая чувственная женщина, его мать, с улыбкой в уголках рта и вьющимися локонами, – знала ли она, что доживет до семидесяти девяти, превратится в эксцентричную, довольно властную старуху? Когда делали это фото, жизнь была хоть и не безмятежной, но во многом стабильной, и Гитлер тогда еще не развязал войну. По прошествии времени этот мальчик уже будет в сознательном возрасте и услышит знаменитую фразу Черчилля о том, что англичане будут сражаться с фашистами на побережье и на улицах. Сегодня страна захвачена другой державой с согласия почти всего населения – по крайней мере, так утверждает маленький мальчик с фотографии, превратившийся сейчас в зрелого мужчину. Бой на побережье принял семнадцатилетний мальчишка, приемом из регби сбивший с ног вражеского десантника, и ребенок двенадцати лет, который, правда, не на улице, а на распаханном поле, превратившись в убийцу, уничтожил такого же врага стрелой, выпущенной из лука.

Мад поставила фотографию обратно на каминную полку.

– Когда он уезжал, у меня было очень странное чувство.

– Что ты хочешь сказать?

– Нет, ничего, только… – Мад привычно развела руками. – Чувствую я, что не скоро увижу его снова.

Эмма не ответила. Она задумалась: как ощущают время старики, летит оно или стоит на месте? Сейчас время летело, потому что каждый день событиям не было конца. Если бы не наступил этот кризис, было ли бы у бабушки такое же ощущение скуки и безысходности, как в последнее время у самой Эммы? Или Мад, из-за того что ей скоро восемьдесят, хочет, чтобы каждый день тянулся медленно, не кончаясь, потому что каждый миг – такова природа вещей – приближает ее к концу?

– Папа уедет из Англии всего на несколько дней, – постаралась утешить ее Эмма, – а потом он должен приехать на твой день рождения. Кризис или нет, но мы обязаны устроить праздник.

Мад презрительно пожала плечами.

– День рождения, – усмехнулась она. – Кому нужны дни рождения в моем возрасте? Когда придет время, придумаем что-нибудь для развлечения мальчишек, но дело-то в том, будет ли нам что отмечать?

В воскресенье утром Джеку Трембату и Мику разрешили вернуться на ферму. Комендант лагеря сказал, что для них сделано исключение – из-за того, что скот и земля требуют непрерывной заботы. В случае необходимости его могут опять допросить. Его делом занимался не полковник Чизмен, который за день до этого, в шторм, вместе с кораблем переехал в Фалмут, а его заместитель, полковник Такер, весьма суровый человек. Прибыв домой, фермер первым делом отправился в Тревенал, чтобы обо всем рассказать соседям.

• Предыдущая
• 43/69
• Следующая