Это война, братишка (СИ) - Корр Кристина - Страница 9

Она поднимает голову, я вижу её новую причёску и замираю. Волосы блестят оттенками блонда, светлого пепла и платины. Её лицо вновь стало таким же невинным, как и тогда, в детстве. Я словно переместился в прошлое. Но сейчас она стала старше, красивее, умнее, серьёзней. Вдруг понимаю, что шагаю по краю обрыва с закрытыми глазами. Хмурюсь и отвожу взгляд.

Камила что-то говорит про причёску, но я не слышу, в уши словно вату натолкали. Спрашиваю про уборку, чисто чтобы не казаться идиотом, она что-то отвечает в привычной язвительной манере и уходит в комнату, напевая под нос, даже не представляя в какой опасности находится. В какой опасности нахожусь я сам…

Захожу в комнату, Мич уже переоделся и высушил голову. Он сидит на кушетке с гитарой в руках и записывает новую мелодию. Отлично! Я набросаю слова, есть неплохой напев, и, кажется, появилось вдохновение.

– Новая прическа ей идёт, – между делом замечает он, записывая ноты.

«Это точно!» – думаю я, а сам безразлично пожимаю плечами.

– Видишь, не зря старались.

Мич качает головой и пробует сыграть первую октаву. Мелодия мне нравится. Я устроился за столом и достал тетрадь. Набросал пару первых строк, размышляя о предстоящем концерте. Мысли о Камиле я старательно гнал от себя. Это не то, что мне сейчас нужно.

Друг решил сделать перекур и устроился у открытого окна. Я поморщился.

– Завязывай, – раздраженно говорю, отложив карандаш. Мич насмешливо кивает и прикуривает. Я собираюсь подняться и выкинуть чертовы сигареты, как та, что у него во рту, вдруг вспыхивает и полностью сгорает. Между пальцами торчит обугленный фильтр.

Мне хватает мгновения, чтобы понять:

– Камила! – падаю на диван и ржу в подушку. Мич берёт и выкидывает пачку в урну, всё ещё находясь под впечатлением.

– Отныне курю на улице, – произносит он и морщится. – Слушай, давай уберёмся, поедим и ляжем. Я уже боюсь, если честно, – признается друг.

Мне жутко смешно, но я соглашаюсь. В квартире полный срач, который Камила не должна убирать, но сначала песня.

Закончив работу, мы с Мичем берём мусорные пакеты и начинаем убирать фантики и пивные банки, чтобы потом подмести и вымыть пол.

– Что за… – непонимающе произносит парень, пытаясь отодрать пивную банку.

– Дай сюда, – откладываю пакет и хватаю банку. Не тут-то было. – Фак! – выдыхаю и обречённо усмехаюсь. – Она приклеена.

Мич с надеждой смотрит на меня, словно я могу что-то изменить.

– Хватит хлопать глазами, тащи растворитель, – меня распирает от смеха и дебильной радости. Как там девчонки говорят? Бабочки в животе порхают? Ну, что-то в этом есть.

Спустя два часа мучений мы, облитые потом, вымученные, нанюхавшиеся растворителя, голодные до остервенения, идем на кухню. К великой радости там пахнет чем-то невероятно вкусным. Желудки дружно заурчали. Мы переглянулись и полезли по кастрюлям.

– Бля, су-у-уп, – с наслаждением протягивает Мич. – Я сейчас кончу от радости.

– Только себе в тарелку, – усмехаясь, предупреждаю и достаю сметану. Хлеб уже нарезан, и салат на столе.

– Знаешь, я готов даже простить ей все выходки за эту божественную еду, – восхищённо шепчет Мич, наваливая себе полную тарелку.

– На это и был расчёт, – говорю я, намазывая хлеб. – Коварная женщина.

– Скажи, это именно то, чего ты добивался? – спросил Мич, проглатывая божественный куриный суп. Я готов и сам уже согласиться, что Камила ангел.

– Пока только тебе достаётся, но мне определенно нравится. Без неё было скучно, – пожал плечами и хлебнул наваристый бульон.

– Скучно? – Мич даже поперхнулся. – Каждый день у нас репетиции, два раза в месяц концерты, тусовки, постоянная работа и внимание девчонок. Я не говорю об учёбе. Ты зажрался, друг.

– Возможно, – не стал отрицать. Но как мне объяснить ему, что с Камилой я чувствую себя иначе? Я даже себе этого объяснить не могу. Нет подходящих слов, способных описать моё отношение к девушке. И тогда, три года назад, одного слова «люблю» было недостаточно. С ней по-другому. Не знаю как, но иначе. И мне это безумно нравится, но есть одно «но», которое режет серпом по яйцам. Она – моя сестра.

Плотно поужинав, мы сразу пошли чистить зубы, потому что времени уже – одиннадцатый час. Завтра к восьми на репетицию.

Открываю тюбик, выдавливаю пасту, начинаю чистить. И не понимаю: что это, бля?..

– Что за херь?.. – выплёвываю сладкую гадость, смотрю на Мича, тот разводит руками и забирает у меня тюбик. Я полоскаю рот, пока друг нюхает и лижет не-до-пасту.

Мич начинает ржать.

– Это крем, – он выдавливает себе капельку на язык. – Очень вкусный, кстати. Дорогой, наверное, – издевается друг.

– Сейчас умру от умиления! – раздражённо бросаю и выхожу из ванной. Вот… зараза! И до пасты добралась. А самому уже смешно.

Раздеваюсь, ложусь и, бля, – подскакиваю. Потому что лежать просто невозможно: спину неимоверно колет.

– Ну, что ещё?! – закатывая глаза, обречённо вздыхаю и откидываю простынь. – Соль? Ну, конечно! Камила, твою мать! – уже рассерженно рычу, потому что спать хочу жутко, и так за день устал, сейчас ещё кровать час вытряхивать и пылесосить.

Наконец, мучения закончены, я лег и погрузился в крепкий сон.

– Что за дерьмо? – оглушённый, ору, следом поднимается Мич и хлопает глазами. В моей кровати лежит колонка, в его тоже, а из неё доносится голос солиста группы «Рамштайн» и орёт «Ду хаст!» – Р-р-р-р, – рычу, сбрасываю колонку, спотыкаюсь, падаю. – Блять! – пальцы на ноге отбил, шипя, иду вырубать стерео. На часах четыре утра. Пздц, сказал отец!

Выключил систему, остановился и выдохнул. Пора прекращать этот балаган: надо поставить точку и разойтись по разным углам, а то неизвестно, куда это приведёт.

Беру из комнаты буклет, портмоне и иду к Камиле. Уверен, зараза не спит и упивается нашими жалобными криками.

Камила

Просыпаюсь от орущей музыки и засовываю голову под подушку.

– Черт, – я и забыла про неё. Жду, когда Макс выключит стерео, и стараюсь не ржать, представляя, как он сейчас матерится. И вообще, за день ребятам сильно досталось. Я даже сжалилась и приготовила ужин.

Музыка стихла; вылезла из укрытия и перевернулась на бок. Только закрыла глаза и настроилась на сон, как дверь распахнулась, являя брата собственной персоной. У него совсем совести нет? Хоть бы треники надел. Стоит, как демон из преисподней, в полумраке и светит своими белыми боксёрами.

– Пошел вон, – шиплю и кидаю подушку.

– Двигай зад, зараза, – смеётся гад и спихивает меня с моей же кровати. Недовольно сажусь и включаю ночник, зажмурившись от яркого света. – Я пришёл предложить перемирие. Как ты на это смотришь?

Я смотрю на Макса, в его зелёные искрящиеся весёлым блеском глаза, на лохматые волосы и понимаю, что мне совсем не хочется прекращать. Война нас связывает объединяет, даёт что-то общее, некую связь и тайну. Это странно, но, видимо, так было и раньше. Мне нравилось мучить братца, и я делала это не только из ненависти, а скорее ради собственного удовольствия.

– Отличная идея, – едва слышно выдыхаю. Мне совсем не нравится такая реакция на Макса. Чувства – совсем не то, что мне сейчас нужно. Лучше нам и правда прекратить и держаться друг от друга подальше. Слишком мы полюсами сходимся.

– Деньги гони, – нагло говорю, не глядя на него и протягивая раскрытую ладонь. Я чувствую его взгляд на своём лице: он слишком близко… недопустимо близко. Нежное тепло, исходящее от него, проходит сквозь мою пижаму с зайцами и касается кожи, приятно согревая.

Макс отводит взгляд и усмехается: я замечаю в его руках кошелёк. Подготовился. Он демонстративно отсчитывает десять сотен – это больше чем у меня было, – и протягивает мне.

– За испорченную стрижку, – поясняю я. Хотя Макс и так всё понимает. Он знает, что родители мне оставили пятьсот долларов на месяц, и я их уже потратила. – Непрактично носить такую сумму наличкой в кошельке, – укоризненно произношу и убираю деньги в сумку.