Во все Имперские. Том 2 (СИ) - Беренцев Альберт - Страница 12

— Кто посоветовал? Насколько это авторитетный совет?

— Соловьёв, — вздохнул Шаманов.

Мда. А вот это уже было паршиво. Соловьёв — мужик шарящий, и зла он нам явно не желает.

Так что угроза Корень-Зрищина, вполне возможно, и реальна. Тем более что за поганого ублюдка-цареубийцу с корешком и глазом на гербе теперь и Император, и Охранка.

На некоторое время повисло молчание, а потом Акалу спросил:

— Что нам делать-то? А?

— Ну бежать я точно не собираюсь, — пожал я плечами, — Тем более что мне некуда. Так что я всё-таки приму душ, помоюсь, а потом поем. А дальше — у нас найдется, чем заняться. У меня есть своего рода план.

Я принял душ и растолкал пьяного крепостного холопа, чтобы тот почистил мои мундир и сапоги.

Приведя себя таким образом в порядок, я вместе с Шамановым отправился обедать, ибо время было как раз обеденное.

Проблем было слишком много, а в таких ситуациях я предпочитаю разбираться с вопросами на сытый желудок.

Столовая оказалась огромным светлым залом, отделанным белой лепниной. Столов здесь было полно, а вот студентов за этими столами — мало.

В центре столовой в одиночестве обедал какой-то сумасшедшего вида третьекурсник. В углу сидел десяток незнакомых мне дворянчиков, судя по виду, принадлежавших к топовым кланам. В противоположном углу помещения за столом собрались и ждали меня мои одногруппники, как мы и условились.

Еду тут выдавали по системе шведского стола, вдоль одной из стен тянулись лотки и тарелки, откуда можно было свободно класть себе жратву. Суп разливала крепостная девка в белом колпаке и переднике.

Я взял поднос и навалил себе белого хлеба, масла, салатов из каких-то экзотических фруктов и вареников с белыми грибами. Гречи оказалось аж шесть разных сортов, я взял себе самой мелкой, так как у той был наиболее благородный вид.

На запивку я взял кисель и компот из тархуна с клюквой, а крепостная повариха подала мне тарелку зеленого супа-пюре, в котором плавала молодая спаржа.

Тут до меня наконец дошло, что что-то не так.

— Эй! А где мясо или рыба? — спросил я у поварихи.

— Уж простите, барин, — повариха махнул поварёшкой в сторону стены, которая была задрапирована черной тканью, — Всероссийский траур, по случаю похорон старого Императора. Так что еда только постная.

— Понимаю. Надеюсь, траур продлится один день, а то я веганом быть не подписывался, — ответил я.

— Завтра коронация нового Государя, — заверила меня холопка, — Так что всё будет, барин, не переживайте.

— Очень на это надеюсь.

Взяв подносы, заставленные тарелками, мы с Шамановым пошли к столу, где уже ждали мои одногруппники — эфиоп, Головина, Пушкин и, к моему крайнему неудовольствию, Чумновская.

Китайцев не было, потому что те были мертвы, Прыгунов отсутствовал по той же причине, графини дю Нор не было, потому что мы её не звали, как и Корень-Зрищина.

— И вас я тоже не звал, Чумновская, — заявил я, садясь за стол.

Чумновская как и всегда была в перчатках и масочке, тарелки перед девушкой были пустыми, она, видимо, уже поела, а я упустил свой шанс увидеть рожу Чумновской без маски.

— Всё в порядке, — успокоила меня Головина, — Её я позвала.

Чего? Головина совсем рамсы попутала.

Я откусил хлеба с маслом, тщательно прожевал, запил тархуном, и только потом объяснил:

— Головина, вы же не думаете, что вы здесь главная, я надеюсь? Кого и куда звать — решаю тут я.

— Это еще почему? — нахмурилась Головина.

— Потому что это я всё придумал, — пожал я плечами, дегустируя суп со спаржей, — Так что нечего разводить тут демократию. Уясните на будущее, Головина. Но раз уж Чумновская приперлась — пусть остаётся, чего уж там. А теперь к делу — что вы сказали Охранке?

— Ровным счетом ничего, — еще больше помрачнела Головина, но спорить со мной не стала, — Они у нас даже ничего и не спрашивали. Только заставили подписать показания, что Корень-Зрищин защищал Чудовище.

Остальные кивнули, Шаманов поддакнул:

— Ага, а про корону и…

Но Головина резко перебила его:

— Тихо! Не здесь!

Я огляделся, но повариха и одинокий парень в центре столовки были от нас далеко, они слышать нашего разговора точно не могли. А сидевшие в другом конце столовки дворянчики — не могли тем более.

— Вы о чём, Головина? — уставился я на девушку.

— Вот об этом, — Головина указала мне на дохлую муху на столе, — Охранка. Весь Лицей слушают после сегодняшнего, я уверена.

— Да кто слушает? — не въехал я, — Дохлые мухи служат в Охранке? Че-т я не вижу на этой мухе синего мундира…

— В Охранке служат члены рода Мухожуковых, — объяснил мне Пушкин, — А у них есть ученые мухи, способные передавать информацию хозяину. А конкретно эта муха, на которую показывает Головина, хоть и без погон, но была живая, пока я её не прихлопнул.

— И сколько тут еще вьется мух вокруг — сказать невозможно, — подтвердила Головина, — Как невозможно и сказать, прилетела ли эта муха на наш сладкий кисель или подслушать, о чём мы тут говорим.

— Понятно, — кивнул я, — Конспирация — это, конечно, хорошо. Но нам надо действовать быстро, нужные нам вещи могут и исчезнуть оттуда, куда мы их положили.

— Да не, не исчезнут, — заверил меня эфиоп, — Я только что смотрел. Всё в порядке.

— Пока что в порядке, — напомнил я.

— Да прекратите уже, — вышла из себя Головина, — Я же говорю, не сейчас. Встретимся ночью. В комнате у Нагибина, в два.

— А почему у Нагибина? — спросил я, — Вообще в два ночи я обычно приглашаю к себе барышень поприятнее, чем вы, Головина. Кроме того, в мою комнату мухи из Охранки тоже могут залететь.

— У меня есть план, — холодно ответила Головина, — Так что мухи нас не потревожат, обещаю.

Эта прыщавая заучка явно тянула на себя одеяло, но я не стал ей мешать. Мне вдруг стало интересно, что из этого получится.

— Ладно, добазарились. Но до двух часов ночи мне нужно кое-что выяснить. Желательно прямо сейчас. Где спят дю Нор и Корень-Зрищин?

— А тебе зачем? — удивился Пушкин, — Дю Нор — еще понятно, я бы и сам был не прочь к ней заглянуть, если бы знал, где она спит. Но Корень-Зрищин-то тебе на фига? Хочешь его придушить во сне? Ты совсем отморозок, Нагибин?

— Возможно, — уклончиво ответил я, — Вы просто скажите, где они. А там я сам разберусь.