Целитель, или Любовь с первого вдоха (СИ) - Билык Диана - Страница 19

— Ты тоже хочешь меня, — и щурится. Хитро, как только он умеет.

— Ты не по адресу. Я такими вещами не увлекаюсь, — так противно, что он считает меня распутной текущей самкой, но последние недели я сама не своя — будто отравлена после его появления.

— Сексом все увлекаются. Тем более, это очень полезно для здоровья.

— Я, — выставив руки, толкаю его в грудь. — Сказала. Нет.

Аверин не отступает. Смеется. Красиво так, переливчато, глубоко, отзываясь в груди нежной вибрацией.

— Но почему? Я же красивый. Страстный. Сделаю тебе хорошо, не сомневайся.

— Ты наглый придурок, вот кто.

— Наглый, да, но не придурок, — хохочет. — Хотя… может, чуть-чуть сдурел от тебя. Все ты виновата. Слишком пахнешь. Слишком… недоступная и манящая.

Так хочется засмеяться в ответ, но я мотаю головой, чтобы прогнать внезапную веселость. Все серьезно. Он — моя старая хроническая болезнь, и я не хочу снова заболеть. Не имею права. Должна его прогнать, желательно так, чтобы никогда больше не вернулся.

— Я замужем, Давид, — надавливаю ладонями на его грудь, пытаясь отодвинуть, но Аверин, как гора. Твердая, горячая, с вулканом на вершине, что вот-вот разродится лавой.

Ступает ближе, наклоняется и снова смеется.

— Муж тебя явно не удовлетворяет, Ласточка, если ты так голодна, — он так быстро стискивает меня в объятиях, что я не успеваю опомниться. — Я сделаю тебе приятно. Ты не пожалеешь. — Ладонь нагло проскальзывает под футболку, под ней ничего нет — лифчик совсем развалился, и, соприкоснувшись с кожей, заставляет меня тихо пискнуть. Аверин ловок и быстр, стискивает сосок и широкой амплитудой растирает его между пальцами, отчего я теряю равновесие и дар речи.

Только и слышу трах… трах… трах в груди и вытянутый над ухом стон. Мой. Или его. Плевать. Теряюсь в острых и нужных мне ощущениях, плыву по бурной реке, что угрожает растереть меня о прибрежные камни. Что я творю?

— Умоляю, — сипло роняю, когда Аверин приподнимает меня за талию и усаживает на стол. — Отпусти.

— Не могу… — губы к губам, но не в поцелуе, а в настоящей борьбе за воздух. Так глубоко и жадно, что я теряюсь в пространстве и времени. Прихожу в себя, когда Давид стаскивает с меня джинсы, приподнимает осторожно, чтобы освободить ягодицы, и холодная столешница касается голой кожи, а одежда падает на пол с тихим шорохом.

Миг, звонкий, как будто звезды с неба угрожают просыпаться, и Аверин высвобождает себя, немного приспуская брюки. И взгляд не отводит. Горячий, дикий. Не спрашивает, не ждет, жадно прижимается, чтобы развести шире мои ноги и толкнуться, но внезапно с рыком вскрикивает, словно его батогом ударили по спине, и отстраняется. Буквально отскакивает, пытаясь что-то сбросить с себя.

Я от неожиданности и возбуждения не соображаю — так и сижу распластанная на столе, а потом замечаю черно-белое лохматое чудо, бросившееся наутек из кухни.

— Ох, скотина ты, Мурчик, — огрызается Давид. — Я же отомщу. Отрежу кое-что — не будешь такой резвый… Усатый охранник.

Я едва не падаю на пол, слетая со стола. Быстро поправляю футболку, благо она длиннее бедер и все прикрывает, и в ужасе смотрю, как на белоснежной рубашке Аверина проступают алые росчерки, а мужчина, выглянув из-за плеча, будто и не обеспокоен ранами, неотрывно смотрит на мои губы и вдруг смеется.

— Только не говори, что ты замужем за котом.

Давид. Наши дни

Поначалу мне кажется, что она растерялась и, приоткрыв, мною обласканный секунду назад, рот, перестала дышать, но девушка вдруг отряхивается и на ее губах появляется ясная, незнакомая мне улыбка. Улыбка, напоминающая солнце, согревающая до дна моей испорченной души.

— Идем, — заметив мой взгляд, Арина бросается к одной из полок, достает коробку с мультяшными зебрами и прячет себя за нее, будто я без этой преграды не могу представить, какая у нее упругая грудь. — Нужно обработать, — кивает на мою спину.

— Сильно разодрал? — пытаюсь глянуть, но меня сейчас не раны волнуют, а желание продолжать наше секс-рандеву. Вот же Мурчик, кайфолом, такой момент испортил.

— Нужно посмотреть, — тише бормочет девушка и уходит в комнату. Я жадно смотрю ей вслед, на ноги и бедра, и только когда она исчезает в коридоре, даю волю эмоциям.

Матерюсь под нос, как сварщик на заводе. И, самое паршивое, больно не от царапин, больно в паху — яйца скручивает, заставляя меня согнуться пополам и застонать. Бля, придется-таки Крис просить о помощи, свихнусь же без секса.

Когда боль немного отступает, и я могу хоть как-то разогнуться, бреду в комнату. Арина сидит около стола, ко мне спиной. Приготовила перекись, вату. Сидит прямо, словно ей в спину штырь вживили, и смотрит в окно.

— Ложись, — сипло говорит она.

Я замираю позади. Желаю опустить ладони на маленькие плечи, повернуть к себе и… но я понимаю, что она испугается. Теперь все заново придется начинать. Вот же котяра облезлый! Двадцать сантиметров разделяют нас, но я чувствую, как она мелко дрожит, слышу, как порывисто дышит.

— Арин…

— Не нужно. Это не повторится больше, — говорит еле слышно, но словно не мне, а себе.

— Ты нравишься мне, — ближе ступаю, почти касаюсь бедром ее спины, и девушка вытягивается еще больше, поворачивает голову, чтобы я видел ее профиль.

— А ты мне нет. Я замужем, — говорит четко и ровно. Слова, что бьют получше кошачьих когтей, практически рвут кожу, заставляют сердце кровоточить.

— Но где он? Муж, — шепчу, не силах упрашивать. Это совсем как-то тухло и мерзко.

— Не твое дело, — снова отсекает, прокладывая между нами пропасть без возможности построить мост. Резко, ошпаривая раскаленным оловом глаз, поворачивается и показывает на кровать. — Ложись на живот. Обработаю, а то одежду испортишь и зальешь кровью весь пол, и уходи.

— Арин… — тянусь к пуговицам и замечаю, как она расширяет ноздри, жадно принюхивается, окидывает меня беглым взглядом от плеч до ног и снова отворачивается. — Ты можешь сколько угодно обманывать о замужестве, но твое желание не скрыть. Ты нуждаешься в этом так же, как и я.

— В чем? — тянется за перекисью, чтобы снова промочить ватку, но дрожащие пальцы неловко цепляют баночку, переворачивая ее на пол. — Звездец… — вырывается из пылающих от моих поцелуев губ. Я вкладывал в прикосновения всю свою страсть, теперь боюсь, что переборщил и дневной щетиной расцарапал нежную кожу.

Арина мягко сползает вниз, чтобы поднять пузырек, но так и замирает под столом.

Стянув рубашку и морщась от неприятного ощущения липкости на спине, прилично расцарапал паршивец, бросаю ее под ноги, как тряпку — все равно уже только выбросить. Приседаю к Арине, она пытается убрать потеки перекиси, ладонью ведет по линолеуму, растирает и… плачет.

Переместив испорченную рубашку на лужицу, помогаю девушке убрать влагу. Она сильно всхлипывает, прячет взгляд, сутулит плечи, а я тянусь обнять, не в силах сделать что-то еще — не знаю, что теперь поможет. Девушка упирается, бьет кулаками по моей груди, слабо мотает головой, но, когда я встаю напротив на колени, сжимаю ее до хруста, закрыв собой, закутав, как в одеяло, Ласточка роняет голову на мое плечо и дрожит от истерики. Плачет тихо, не скулит и не воет, легонько кусает мою ключицу и давится слезами. Так можно плакать только от отчаяния.

Зарывшись носом в мягкие волосы, долго молчу, не находя слов. Дышу, не надышусь ее запахом. Я не знаю, что здесь поможет, потому что причин отказа не понимаю. Она ведь хочет меня не меньше, но сопротивляется этому желанию до последнего.

Мы так и стоим друг напротив друга, пока не начинают болеть колени. Я отстраняюсь, чтобы перехватить румяное лицо двумя руками, потянуть Ласточку вверх за подбородок, убрать волосы с липких от слез щек, мягко коснуться губами влажных и горячих губ.

— Ты боишься этого? — шепотом, чтобы не испугать в который раз.

Она то ли кивает, то ли мотает головой, глаза жмурит, выдавливая слезы. Не смотрит на меня, словно боится потерять контроль, если столкнется с моим взглядом.