Время перемен (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 15

М-да, приплыли. Или же была такая песня, а Алмазов ее усовершенствовал?

Мы увидели небольшую толпу, сгрудившуюся вокруг кудрявого парня лет четырнадцати, сидевшему на ящике. Играл он классно, не по возрасту. Чтобы так лабать на гитаре, нужно потратить лет пять, а то и семь.

Допев про Трансвааль, парнишка начал тереть замерзшие руки, а потом надел варежки. Кто-то из сердобольных слушателей нахлобучил ему на голову шапку и даже предложил растереть озябшие ладошки самогоном, но парень отказался.

– Все, славяне, еще одну песню сбацаю, и хоре, – сообщил он.

Тут же появился хлыщ, похожий на давешнего щипача, с шапкой в руках. Видимо, «крыша» юного гитариста. А как же в таком месте без «покровителя»? Народ с деньгами расставаться не спешил и покровитель порыкивал:

– А чё, граждане, артист должен на морозе даром вам глотку драть? Ну-ко, не скупись, отстегни пару тысчонок, а лучше десять.

Из толпы вышел невысокий бородатый мужичок. Кинув в шапку деньги, сделал заказ:

– Тимошка, чё ты гнустноту-то развел? Давай-ка лучше про журавля с корабликом! Вот, сто тыщ даю.

Подросток, скинув шапку, снял варежки, тряхнул кудрями, вдарил по струнам, а потом запел:

Заказчик, зажмурив глаза, начал подпевать, а за ним и все остальные:

А потом, толпа притихла, а парнишка опять запел соло:

Ну, если из «Бумбараша» поет, теперь уже никаких сомнений. Попаданец. Ну вот, точно приплыли.

Паровоз загудел, окутав перрон таким облаком пара, что заволокло окна, и показалось, что сижу не в вагоне, а в самолете, проходящем сквозь тучи.

Ну, тронулись-таки. Скорость у нас так себе, плетемся – вон, лошадка, запряженная в сани, нас обгоняет. Елки-палки, до сих пор не могу привыкнуть, что вместо многоэтажек приходится проезжать сквозь длинные посеревшие бараки, или невзрачные домики, из которых когда-то и состояли окраины Москвы. Кажется, когда в прошлый раз ехал по этому направлению, домиков было побольше. А когда я последний раз ехал? Вроде бы, в августе прошлого года получил приказ и отбыл в Москву, а потом пошло и поехало. Сколько времени-то прошло, полгода? Впрочем, и в самой Москве деревянных домов поубавилось. Все, что можно разобрать, разобрано и пущено на дрова. Странно лишь, что электричество работает исправно, трамваи ходят. Насколько помню, в двадцатом и двадцать первом годах были перебои с поставками угля и, стало быть, проблемы с электричеством. Кажется, когда в декабре двадцатого план ГОЭЛРО утверждали, то для карты с подсветкой пришлось оставить без освещения половину Москвы, а в этой истории отчего-то уголь поступает исправно. Может, это как-то связано с польской войной, и с тем, что мы не уступили ни Западную Украину, ни Западную Белоруссию?

А ход у паровоза пока малый, все хорошо видно. Показалось даже, что из одного окна торчит ствол и я инстинктивно пригнулся, хотя это мало бы помогло. Тьфу ты, а это высовывается труба печки-буржуйки, выведенная прямо в форточку.

Отчего-то вспомнился эпизод, рассказанный Блюмкиным про бои в Одессе в январе восемнадцатого года: «Вот, представляете, товарищ Кустов? Видим, местечко удобное – дом угловой, можно всю площадь контролировать. Стучим в дверь, открывает женщина. Мы ей: „Гражданочка, мы у тебя пулемет в окне поставим“. А она – „Ставьте хоть пушку, но что скажут люди? У меня взрослая дочь, а из окна стреляют совершенно незнакомые мужчины!“»

Не уверен, что эпизод реальной, скорее всего, Яшка врал, пересказывая анекдот. Все, о чем рассказывает Блюмкин нужно делить даже не на два, а на двадцать два. Вон, чего стоит рассказ о том, как его ставили к стенке петлюровцы, а он запел «Интернационал»? Еще вспомнилось, как Блюмкин со смешочком рассказывал, как квартировал у своего дяди, бездетного часовщика Арона, а когда молодая супруга дядюшки поинтересовалась – отчего такой мальчик не ходит гулять с девушками, пожаловался, что не умеет целоваться. Юная тетушка предложила давать племяннику уроки, видимо, увлеклась, а через девять месяцев счастливый дядюшка, отчаявшийся заиметь детей, тетешкался с новорожденным. Не знаю, врал Блюмкин, или нет, но, если убрать моральную составляющую, можно лишь порадоваться за старого часовщика.

И тут в дверь моего купе тоже постучали. Собрался достать браунинг, но решил, что с паранойей нужно бороться по-другому, отозвался:

– Да?

Дверь стронулась с места, и в щелку заглянул проводник старорежимного вида – в серой долгополой куртке и фуражке с молоточками:

– Товарищ Аксенов, чайку не желаете?

– Чайку? – удивился я. – У вас что, кубовую открыли?

– Так мы самовар спроворим, только скажите.

– Давайте попозже, через часик, – барственно отозвался я.

– Как вам угодно, – осклабился проводник, и осторожно прикрыл дверь.

Чего это он? Наркомпуть учреждение государственное и железную дорогу на хозрасчет не переводили. И самоваров в поезде не бывает, титаны пока не придумали. Хм… А ларчик-то просто открывается, чего я фигню несу? Все просто. Разумеется, для простых смертных кипяток до сих пор проблема, а вот в вагоне, в котором едет специальный уполномоченный Совнаркома, есть и самовар, а может, и столовое серебро найдется. Специальный уполномоченный Совнаркома, как ни крути, большая шишка. И мое нынешнее удостоверение перекрывает даже мандат начальника ИНО ВЧК. Не может начальник ИНО своей властью снять с должности председателя губисполкома, например, а спецуполномоченный может. И, вроде бы, предгубисполкома и выборная должность, его снимают и назначают на пост Губернский совет, но вы же меня понимаете?

Когда звонил на вокзал, бронировал служебное место, то разумеется представился, кто таков, и чего хочу и билет мне оставили в специальной кассе, куда я прошел без очереди. Не потому, что такой наглый, просто там никого не было, за исключением пары совслужащих, пытавшихся убедить кассира, что им положена льгота. Разумеется, я рассчитывал, что мне оставят место в купе, а не в общем вагоне, надеясь, что больше никого туда не подселят. А тут, вишь, особое купе, типа СВ. Судя по наличию красной мебели, бархатных диванов с уже обтрепанным ворсом, шкафчиков непонятного назначения, вагон принадлежал кому-то из «бывших». Вряд ли самому государю-императору, или какому-нибудь Великому князю – эти вагоны уже забрали себе руководящие товарищи типа Троцкого или Зиновьева, но какому-то генерал-губернатору, не ниже. Не удивлюсь, если окажется, что в вагоне еду один, но вставать с места и проверять было лень.

В один из шкафчиков я пристроил пузатый портфель, реквизированный у Артура. Главному особисту республики он не особо нужен (ишь ты, сострил!), а мне позарез. Как же начальник, да без портфеля? Не с парусиновым же ехать, как простому совслужащему, правильно? Куда я документы складывать стану, подарки? А пирожки с вареными яйцами, которыми меня снабдила в дорогу Лида Артузова? И советских денег, что почти перед отходом поезда наменял на доллары, целая пачка. Не в руках же носить. Артур с полминуты препирался, но вспомнив, что взамен портфеля его отдел обзавелся ценным обменным фондом, притих. Я, кстати, осчастливил семейство Артузовых еще и соленой зубаткой, которую пришлось-таки взять у бывшего старпома, ставшего продавцом. И я нисколько не сомневался, что незнакомый мне человек передаст Аньке Спешиловой и мой привет, и подарки.