Узники Кунгельва (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 26

— Этот подонок… он накинул мне на шею удавку.

Она оттянула двумя пальцами воротник, но Гоша не увидел ничего, кроме нескольких родимых пятен, знакомых ему, как собственные пальцы. Они с Молли были вместе уже почти шесть лет.

— Боже, как тянет, — прошептала она. — Он говорил: Кунгельв. Это страшное слово, противное место. Он хочет утянуть меня за собой туда, как лошадь. Он…

Или она? Или, возможно, сам город, с непривычным для уха русского человека названием?

Молли откинулась навзничь, ударившись головой. Ей казалось, что кто-то тащит её, как упирающуюся собачонку, что голова то и дело попадает в ухабы, а волосы намокают и тяжелеют, всё больше напоминая канат корабля, борющегося со штормом. Гоша завопил: «Помогите!», и этот крик эхом отозвался в пустых деревянных коробках, вибрируя в пружинах кроватей, ставших последним пристанищем для стариков, доживших здесь свой век почти десятилетие назад.

Блог на livejournal.com. 16 апреля, 04:50. Светает.

…Я наконец-то нашёл в себе силы взять под мышку подушку и отправиться в долгое путешествие обратно к ванной комнате. Вопли прекратились, теперь это было хныканье и невразумительное чавканье. Приближаясь к двери, я подумал, что, возможно, увижу свою раковину на потолке, цепляющуюся паучьими лапами за лампу.

Это совершенно другой мир, — помню, подумал я, берясь за дверную ручку, неожиданно тёплую, — и мне нужно здесь как-то выживать.

Всё на своих местах. Сливное отверстие ещё шевелится, хотя теперь движение едва заметно: можно подумать, что это подрагивает какая-то жилка у меня в глазу. Не похоже, что она готова была меня съесть. Подушку я держал над головой, точно большой белый камень.

«Эй, — прошептал я, — Что ты такое? Ты меня понимаешь?».

Уста сливного отверстия сомкнулись и разомкнулись, как у человека, который мучается от жажды. Во влажной темноте я увидел движение чего-то красного, будто там, дразня мой и без того почти сумасшедший взгляд, пробежала вереница рыжих тараканов.

Я опустил подушку и плотно прижал её к отверстию, с облегчением услышав, что звуки захлебнулись. Фаянс был тёплый и противный на ощупь. Зеркало запотело, словно в ванну кто-то набрал горячей воды. Я смутно мог наблюдать свой силуэт — почему-то я был рад, что не вижу, во что превратился за эти несколько дней. Да, я всё ещё могу внятно излагать мысли, но, как говорил один философ, исповедуя внутреннее, забудь обо всём внешнем. Ванна, слава богу, выглядела как обычно — если бы она ломанулась на своих звериных ногах от меня по коридору, я бы, наверное, шлёпнулся в обморок.

Я прижимал подушку к отверстию ещё три или четыре минуты — достаточно, чтобы человек перестал подавать признаки жизни. Раковина их не подавала. Впору почувствовать себя идиотом. Тем не менее я не терял бдительности. Оставив подушку на месте, я попятился к выходу, а выскочив за дверь, захлопнул её и подпёр снаружи стулом. Ванная комната теперь ИХ территория.

Кем бы они ни были…

4

В двенадцать часов этого же дня Юра заглушил мотор. Со вздохом склонившись к рулю, забарабанил по нему пальцами. Всё тело ныло, боль — заблудившаяся в лесу девчонка — бродила по нему от икр ног к мышцам шеи, и обратно; её шаги гулко отдавались в животе.

За всё время после того, как высадили Гошу и Молли, они останавливались всего несколько раз — и только один на довольно продолжительное время: Хорь не смог вспомнить, во сколько это случилось, хоть точно помнил, как смотрел на часы.

Передышку сделали у одноэтажной замызганной гостиницы, возле которой своеобразным рекламным щитом и напоминанием о бренности бытия громоздилась покорёженная кабина от КаМАЗа. По парковке катались скомканные бумажки, полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки, от надписи над дверью «Душ, постель» веяло какой-то заплесневелой безысходностью.

— Переночуем здесь, — сказал Юрий жене, хотя ночь уже давно миновала. — Не знаю как тебе, а мне нужно хотя бы два часа поспать.

— Я могу сесть за руль, — невозмутимо сказала Алёна.

— Ты не смыкала глаз ни на минуту, — Юра показал пальцами на свои глаза. — Уж я-то видел! Скажи, милая, неужели ты думала, что я увезу тебя в другую сторону? Куда-нибудь за край мира?

На её лице промелькнуло смущение.

— Конечно, нет. Мы едем в отпуск, правда? А отпуск мы проведём в маленьком уютном городке, как на тех старых брошюрах. Кстати, хотела бы я подержать хоть одну в руках. В детстве я обожала запах старых газет и особенно советских рекламных проспектов.

— Ты в порядке? — спросил Юра, всматриваясь её лицо. За сеточкой набрякших морщинок в глазах пульсировала темнота.

— Конечно, я в порядке. Просто бессонница. Мы же в дороге! Какой тут спать? Мне кажется, я свалюсь, как мёртвая, когда мы приедем. Но не раньше.

Юрий пообещал себе после короткого отдыха наверстать упущенное время, увеличив скорость. Впервые за всю поездку ему пришла в голову мысль, что по возвращении домой стоит отвести жену к врачу. Здесь, в глуши, из специалистов можно рассчитывать только на всякого рода шаманов да бабок-повитух.

Алёна вдруг положила свою ладонь ему на затылок и прижалась к его лбу своим.

— Мой принц, тебе, конечно, нужно отдохнуть. Я буду рядом. Я дочитала эту книгу, но может у них найдётся какое-нибудь чтиво.

Хозяйка отеля оказалась женщиной с тусклым взглядом человека, который точно знает, что весь мир ограничивается пятачком перед его домом. Полная, с тяжёлыми бровями, она долго не открывала, украдкой разглядывая их через немытое стекло слева от входа (Юра прекрасно видел шевеление занавески, но не подал вида).

Комнатушка, куда их поселили, была грязной, с мёртвыми мошками на подоконнике и огромной бестолковой мухой, что вилась вокруг лампы без абажура. Мужчина отбросил надежду найти в продаже что-нибудь приятное желудку, доел половину последнего бутерброда, чуть не силой заставив жену проглотить другую, и прямо в одежде улёгся спать. Почти неосознанно он оставил ключи от машины при себе, крепко сжав их в кулаке и спрятав руку под подушку. Все два часа ему снилось, как Алёна уходит от по разбитому асфальту, как грузовики обгоняют её, отчаянно сигналя, а учитель, силясь открыть рот и закричать, не может этого сделать, скованный ватной усталостью. Когда он проснулся, Алёна была рядом — как и обещала.

— Мы правильно едем в Кунгельв? — спросил Юра хозяйку, расплачиваясь за гостиницу.

— Понятия не имею где это.

Они останавливались ещё несколько раз, чтобы спросить дорогу и перекусить в придорожных кафе, пока наконец не проехали под облезлым щитом, который обещал двадцать пять километров до границы и таможни, а также информировал о возможности посетить краеведческий музей в городе Маркс. Супруги одновременно с облегченьем вздохнули. Юрий даже закашлялся: воздух здесь, вдали от цивилизации, был свежим, влажным и каким-то убаюкивающим, будто кто-то большой и пахнущий сосновыми иголками выдыхает его тебе прямо в лёгкие.

— Маркс, это же… — сказала Алёнка.

Юра кивнул. Как следовало из электронного дневника, именем великого идеолога коммунизма Кунгельв нарекали при советской власти.

Хорь дотронулся до запястья супруги, радуясь, что она немного ожила.

Через два часа езды по разбитым дорогам путешественники наконец увидели ржавые исполинские буквы на бетонном постаменте: «Маркс» (кажется, когда-то они были выкрашены в цвет благородного металла). Ниже мелким шрифтом — «Кунгельв, 1694». Над всем этим — огромный щит с изображением ели, простирающей ветви над водной гладью, установленный, видно, значительно позднее. Проехав этот монумент времён советской власти и остановившись, чтобы сделать на валявшуюся в бардачке «мыльницу» пару фотографий, Хорь увидел, что за щитом скрываются рыжие, под стать буквам, серп и молот.

Время будто приостановило здесь свой бег. Оно со спокойным превосходством взирало на новое название — как на ругательное слово, составленное из кубиков ребёнком.