Сила рода. Том 4 (СИ) - Вяч Павел - Страница 27

Доктор, хирург, спасший не одну сотню жизней. Погибший в сорок четвертом из-за просчета командования.

Основные части успели продвинуться далеко на запад, и полевой передвижной госпиталь двигался без положенного охранения — ведь тыл же!

Ну а группа вермахта, вырвавшаяся из окружения и прорывающаяся к своим, не устояла перед лёгкой целью — колонны с раненными и медперсоналом.

И, если бы можно было отказаться от чьей-то памяти, я бы точно выбрал именно Фёдора Петровича, даже несмотря на полезные навыки военного хирурга.

Слишком больно было смотреть на то, как немецкие части чуть ли не в упор расстреливают из автоматов безоружных раненных, а по автобусам и поводам с тяжелыми бьют зажигательными снарядами…

Теперь я знаю каково это — закрывать собой совсем ещё молоденького лейтенантика и смотреть в бездушные глаза нелюдей.

И чем дольше я смотрел на своих прадедов, тем больше историй раскрывалось у меня в памяти. Будто… будто я их уже знал, но забыл, а сейчас вспоминал.

Я стоял и смотрел на своих прадедов, ни один из которых не вернулся с войны, а на моих глазах наворачивались слёзы.

В той войне, которую я увидел не было Чести, и совершенно точно понял, что если оставить всё, так, как есть, то точно такая же война захлестнет сначала княжество, а потом и мой родной мир.

Потому что эти взгляды были очень похожи: фашистского пулеметчика и ксура в силовой броне.

Будто… будто смотрели на нас как на насекомых…

— Не допущу, — пообещал я, глядя на свой род, сквозь выступившие слёзы. — Война — удел Воинов. И я обещаю…

— Не спеши, — прервал меня прадед Фёдор Петрович. — Ты не можешь обещать то, что от тебя не зависит.

— Но…

— Построй больницу, — попросил Фёдор Петрович. — Мертвых не вернуть, но можно спасти живых.

— Академию военную открой, — согласно кивнул танкист Артём Олегович. — Только не для всех. Бери только людей войны. Неважно воин он или Воин.

— Но сначала школу, — Иван Дмитриевич блеснул стеклами очков. — Локальные конфликты — конечны, но война с безграмотностью — бесконечна. Ведь случится или нет очередная война зависит от того, как мы воспитываем своих детей…

— Производство не забудь, — подсказал Данила Иванович. — Знал бы ты, Миш, сколько хороших людей полегло из-за некачественных консерв или заклинившего движка.

Я молча кивал и глотал слёзы, никак не в силах выдавить из себя словечко.

После вчерашнего я уже считал себя матерым волкодавом, возомнил о себе невесть, что, искренне поверил, что я сильнее, умнее… лучше остальных.

Но сейчас, принимая память своих прадедов, я понимал, что по сравнению с тем, через что довелось пройти им, я… школьник и есть.

Диверсии, постоянный стресс, общение с другими партизанами, предательство из-за мешка картошки, пытки, допросы, побег…

Ежедневный бой, начинающийся с артиллерийских обстрелов, а заканчивающийся саперной лопаткой, скользкой от вражеской крови…

Свистящая рядом смерть, оглушительные попадания вражеских снарядов, контузия и глухота, которой никого не удивишь и, наконец, горящие заживо люди в заклинившей стальной коробке…

Смерть. От ран, из-за неудачных операций, из-за недостатка перевязочного материала. В какой-то момент ты настолько к ней привыкаешь, что даже не боишься летящей в тебя пули.

За спиной так и подуло холодом, а я ощутил мерзкие объятья костлявой, её леденящие пальцы, подбирающиеся к груди.

— Куда! — властно прикрикнул Фёдор Петрович, тая вслед за остальными прадедами.

— Пшла отсюда! — дед Юра шагнул ко мне, гневно нахмурив брови.

— Иди, иди! — поддержал его дед Серафим, грозя кому-то за моей спиной.

— Не боись, Миша, — подмигнул мне отец. — Мы с тобой.

— Мы рядом, — согласно кивнул дядя, не сводя с меня строгого взгляда. — Не подведи, племяш!

Холод тут же отступил, и я понял, что и на этот раз рандеву со смертью откладывается.

— Пасеку открой, — проворчал деда Юра, превращаясь в белёсую дымку тумана.

— И в лес сходи! — напомнил дед Серафим, растворяясь следом.

Последними исчезли отец с дядей, и я только сейчас задумался. То, что я вижу прадедов и дедов — это нормально, они давно погибли, но дядя с отцом…

Они же на момент моего попадания в воронку были ещё живы.

— Не думай об этом, — раздался тихий хор голосов на самой периферии восприятия.

— А ещё сердце рода! — неожиданно вспомнил я. — Что это?

— Это…

Но сколько я не прислушивался, сколько не напрягал слух, в ушах звенела оглушительная тишина.

— Поздравляю, Миша, — пробормотал я, открывая глаза и упираясь взглядом в нависающую надо мной крышку капсулы. — Ты балбес.

Хотя почему это? С родом познакомился — уже хорошо. Ну а то, что забыл спросить про Сердце рода, так тут ничего удивительного. Навалилось со всех сторон.

И Рив, и Толстой со своими проблемами, и жизни прадедов. Неудивительно, что позабыл. Ну да ничего, у меня в запасе есть разговор с перевертышами…

Тут мой желудок недовольно заворчал, и я долбанул ногой по крышке люка. Тело уже недвусмысленно намекало, что пора бы и поесть.

Аккуратно выбравшись из капсулы, я переждал неожиданный приступ слабости и пополз вниз по лестнице.

Теперь, еле держась за стальные поручни, я уже не считал идею разместиться на верхнем ярусе такой уж удачной.

Хуже того, чем ниже я спускался, тем сильнее меня тревожило моё тело.

Общая слабость, дрожь в руках и какой-то непонятный отек в горле… Но хуже всего был поселившийся в голове комок боли.

Стоило мне дернуть головой, как он взрывался ослепительной вспышкой, отдавая в глаза и в правое ухо.

А когда я, находясь где-то на третьем или четвертом ярусе, чихнул, так и вовсе чуть было не улетел вниз.

Голова мотнулась вперёд, расплескав переполняющую её боль, и я чудом удержался на лестнице.

— Ууууу, — я практически вслепую спустился до пола и привалился к стене.

Ненавижу такое состояние.

Понимаю внешняя рана — есть противник с мечом и твоя невнимательность или неумение. Здесь всё честно и справедливо. Но головная боль…

Хочется вскрыть себе черепушку и вырвать оттуда эту ксурову боль!

Продышавшись, я отлип от стенки и, стараясь не делать резких движений, огляделся по сторонам.

Судя по свету потолочных ламп, сейчас был обед или около того.

Обед!

В животе заурчало так громко, что меня аж согнуло пополам. Казалось, ещё чуть-чуть, и мой желудок начнет переваривать сам себя.

С трудом выпрямившись, я постарался принять невозмутимый вид, и поплёлся в сторону столовой.

Добравшись до столовой, я уставился на закрытые двери. Интересно, она ещё не открылась или уже закрылась?

— Опоздал братец, — подсказал проходящий мимо зэк с метлой в руках. — Ты бы это, шёл свое задание выполнять, а то полицаи последние дни рвут и мечут.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил я мужика и направился в сторону аккуратных белых заборчиков.

Поработать всегда успеется, но для начала мне нужно пообщаться с Манулом.

К счастью, полицаев мне не встретилось, а те заключенные, которые попадались на пути имели деловой вид и куда-то спешили.

Я такому повороту был только рад.

Не дай Бог, кто-нибудь прицепится и позовёт в Круг. А я сейчас не то, что драться, чихнуть спокойно не могу. От любого напряжения голова взрывается болью.

Добравшись до забора Манула, я некоторое время думал, как поступить дальше — перешагнуть и постучаться в дверь или всё же дождаться его появления.

По идее, я мог перешагнуть тридцатисантиметровый заборчик и даже зайти к манулу в дом — он сам гарантировал мне безопасность.

Но вспомнив отношение перевертышей к своей территории, решил подстраховаться.

— Тук-тук-тук! — я повысил голос и тут же поморщился от всколыхнувшейся головной боли.

Дверь тут же распахнулась, будто перевертыш ждал меня за ней, и коротышка расплылся в довольной улыбке.