Царица Сладострастия - Дюма Александр - Страница 2

• Предыдущая
• 2/99
• Следующая

Старый аббат безумно влюбился в жену своего племянника и никоим образом не собирался разлучаться с нею. Но, опасаясь герцога де Люина, по дороге в Бурбон он сдерживал свои чувства; он боялся, как бы тот не разгадал его сластолюбивых замыслов, и не позволял себе ничего, кроме неусыпных забот и всевозможных знаков внимания, которые должны были проложить путь к сердцу графини; но стоило презренному старику выпроводить герцога де Люина в Париж, как он открылся его дочери в своей безумной любви, что, конечно, не могло быть встречено благосклонно, — и тогда его страсть обратилась в ярость. Аббат досаждал племяннице как мог, а по возвращении в Турин не гнушался ничем, лишь бы настроить против нее свекровь и мужа и сделать ее несчастной; она терпела какое-то время, но в конце концов добродетель не устояла против этого безумия и издевательств семьи: чтобы избавиться от мучений, она покорилась и отдалась герцогу Савойскому.

Ну, чем не роман?! Однако все это произошло в наше время и на глазах у всех.

Скандальная огласка привела всех ди Верруа в отчаяние, но винить им было некого, кроме самих себя.

В скором времени новая любовница стала безраздельно царить при дворе герцога Савойского, а сам повелитель был распростерт у ее ног и чтил ее как богиню. Используя благосклонность любовника, она добилась для себя особых привилегий, внушила страх министрам и заставила их считаться с собой. Ее высокомерие вызывало всеобщую ненависть.

Графиню отравили, но герцог Савойский заставил ее принять чудесное противоядие, которое она хранила при себе.

Она выздоровела, красота ее ничуть не увяла, однако у нее остались досадные недомогания, в целом не отразившиеся на ее физическом состоянии.

Графиня по-прежнему повелевала при дворе.

В конце концов случилось так, что она заболела оспой; герцог Савойский в течение всей болезни ухаживал за ней, как сиделка, и, хотя лицо у нее пострадало, не стал любить ее после этого меньше. Но любил он ее по-своему: держал взаперти, поскольку сам предпочитал уединение, и, часто работая со своими министрами в ее покоях, совершенно не посвящал в свои дела.

Герцог щедро одаривал ее; помимо денег, она получала от него драгоценные камни необычайной красоты, множество дорогих украшений, разнообразное движимое имущество, так что в конце концов стала богатой.

И тогда несвобода, в которой ей приходилось находиться, стала тяготить ее и она решила удалиться от двора, а чтобы осуществить задуманное, упросила шевалье де Люина, своего брата, с отличием служившего во флоте, приехать повидаться с ней.

Брат приехал в Турин, они разработали план и, упрятав все, что можно было, в надежное место, осуществили бегство.

Брат и сестра воспользовались тем временем, когда герцог Савойский — это было примерно 15 октября — отправился в путешествие в Шамбери, и тайно покинули его владения, не вызвав никаких подозрений; графиня не оставила любовнику даже письма. Герцог, оскорбленный до крайности, именно так изложил случившееся Вернону, своему послу во Франции.

Графиня добралась со своим братом до нашей границы и направилась в Париж, где на первое время укрылась в монастыре.

Семья мужа и ее собственные родственники узнали об этом лишь тогда, когда все уже свершилось.

В течение двенадцати или пятнадцати лет она была королевой в Пьемонте, а здесь оказалась совсем скромным частным лицом. Господин и г-жа де Шеврёз сначала никак не хотели видеть ее, но позднее, уступив ее настойчивым хлопотам и уговорам доброжелателей, упрекавших их в том, что они не протянули руки женщине, порвавшей с развратной и позорной жизнью, согласились принять ее.

Постепенно перед ней открылись двери других домов, и, когда ее положение немного укрепилось, она приобрела дом, завела в нем хороший стол и, высоко чтя семейные связи и хорошо зная свет, в скором времени сумела привлечь к себе многих; мало-помалу она вновь обрела столь свойственный ей надменный вид и своим умом, обходительностью и учтивостью сумела добиться, что все окружающие примирились с этим.

Богатство позволило ей в дальнейшем создать собственный двор из ближайших родственников и друзей, и, пребывая в нем, она так умело разбиралась в обстоятельствах, что научилась чуть ли не управлять ими и стала заметно влиять на государственные дела; но этот период ее жизни выходит за рамки наших «Мемуаров».

В Турине она оставила весьма привлекательного сына и дочь, которых герцог Савойский, следуя в этом отношении примеру короля, признал.

Сын умер, не успев вступить в брак; герцог Савойский его очень любил и думал лишь о том, как его возвысить. Дочь вышла замуж за влюбившегося в нее князя де Кариньяна. Он был единственный сын знаменитого немого, старшего брата графа Суасонского, отца последнего графа Суасонского и принца Евгения.

Таким образом, князь де Кариньян становился наследником герцога Савойского, если бы тот остался бездетным.

Герцог Савойский весьма пылко любил свою незаконнорожденную дочь и обходился с нею так же, как король обходился с герцогиней Орлеанской.

После кончины короля супруги прибыли в Париж, чтобы пополнить двор г-жи ди Верруа и нещадно грабить Францию" note 1

Мемуары этой женщины, дорогие читатели, и предлагает вашему вниманию моя ученая подруга; они не имеют ничего общего с ее или моим литературным творчеством: это записки самой г-жи ди Верруа.

Алекс. Дюма.

Прежде всего я должна дать отчет моим читателям (хотя, в сущности, пишу лишь для себя и некоторых моих друзей) о причинах, которые заставили меня приступить к созданию этих мемуаров, и об обстоятельствах, при которых они создавались.

Вчера г-н де Вольтер уехал от меня в час ночи. Он отужинал в моем доме в компании двух незадачливых умников, которых он просил меня принять хотя бы раз, что позволило бы им, ссылаясь на этот визит, получить право входа туда, куда без этого их ни за что бы не допустили.

Господина де Вольтера всегда сопровождают два-три второразрядных подопечных, которых он всюду проталкивает, во-первых, поскольку это способствует поддержанию его собственной популярности, а во-вторых, поскольку ему прекрасно известно, что даже с его помощью они далеко не пойдут. Что касается меня, то я с удовольствием оказываю покровительство этим беднягам, зарабатывающим на жизнь своим пером. Неизвестно, что с ними произойдет в дальнейшем, но если они останутся педантами-буквоедами или переписчиками — вы всего-навсего совершите добрый поступок, а если им с грехом пополам удастся взобраться на Парнас — ваш добрый поступок может принести вам выгоду. Я говорю об этом так, между прочим, поскольку подобная порода людей меня нисколько не занимает, за исключением тех из них, кто, подобно г-ну де Вольтеру, достиг вершин; что же касается лиц, упомянутых мною выше, то скорее всего я их никогда больше не увижу и затруднюсь вспомнить их имена. Два часа, проведенные в моем доме, спутники г-на де Вольтера, подобные истуканам, просидели перед прекрасными каминными подставками времен Франциска I, за которые на днях я так дорого заплатила одному еврею и которые составляют мне такую милую и славную компанию, когда я в одиночестве предаюсь воспоминаниям и помешиваю угли.

Внешность и нрав г-на де Вольтера не всегда бывают приятны, но это восполняется весьма редким талантом, которого недостает многим выдающимся умам: умением приятно вести беседу. Его речь отличается живостью и блеском; те, кому не довелось быть тому свидетелями, могут составить о ней представление, прочитав некоторые прекрасные сцены из «Нанины» или «Блудного сына». В них без всякой вычурности и педантства великолепно переплетены колкие остроты, интересные рассуждения, удачные параллели, ученые споры. В таком же стиле написаны многие его письма, и нужно признать, что беседы г-на де Вольтера весьма их напоминают. Его речь обладает еще одним большим достоинством: когда он пребывает в хорошем настроении или когда круг людей, с кем он ведет разговор, нравится ему, он оживляет все сказанное блеском глаз, красноречивыми жестами, умением быть веселым, учтивым и терпеливым. Многие из тех, кто приходил к нему с предубеждением по отношению к нему, уходили взволнованными и плененными им.

• Предыдущая
• 2/99
• Следующая