Дочь маркиза - Дюма Александр - Страница 23

• Предыдущая
• 23/115
• Следующая

Вода в ванне стала кроваво-красного цвета; Марат, полуприкрытый грязной простыней, с запрокинутой головой, повязанной засаленным полотенцем, с искривленным больше обычного ртом, лежал, свесив руку за край ванны; тщедушный, с желтой кожей, он казался одним из безымянных чудовищ, которых показывают фокусники на ярмарках.

— Ну как? — шепотом спросил меня Дантон.

— Тише! — ответила я. — Слушайте. Секретарь суда спрашивал девушку:

— Вы признаете себя виновной в смерти Жана Поля Марата?

— Да, — отвечала девушка твердым, звонким, почти детским голосом.

— Кто внушил вам ненависть, которая толкнула вас на страшное злодеяние?

— Никто. Мне не нужна была чужая ненависть, у меня было довольно своей.

— Вас, наверно, кто-то надоумил?

Шарлотта спокойно покачала головой и с улыбкой сказала:

— Человек плохо исполняет то, что не сам задумал.

— За что вы ненавидели гражданина Марата?

— За его преступления.

— Что вы называете его преступлениями?

— Раны Франции.

— На что вы надеялись, убивая его?

— Вернуть мир и покой моей родине.

— Вы думаете, что убили всех Маратов?

— Раз этот мертв, может быть, другие испугаются.

— Когда вы решили убить Марата?

— Тридцать первого мая.

— Расскажите нам об обстоятельствах, которые предшествовали убийству.

— Сегодня, проходя через Пале-Рояль, я увидела ножовщика и купила новый нож с рукояткой из черного дерева.

— Сколько вы за него заплатили?

— Два франка.

— Что вы сделали потом?

— Я спрятала его на груди, села в карету на улице Богоматери Побед и приехала сюда.

— Продолжайте.

— Эта женщина не хотела меня впускать.

— Нет, не так, — прервала ее Катрин Эврар, — у меня словно было предчувствие. Это он, несчастный, крикнул: «Впустите ее, пусть войдет!» Ах, — добавила она, всхлипывая, — от судьбы не уйдешь, — и повалилась на стул.

— Бедняжка! — прошептала Шарлотта, глядя на нее с состраданием. — Я и не думала, что такое чудовище можно любить.

— Что произошло между вами и гражданином Маратом, когда вы вошли? — спросил полицейский комиссар.

— Он такой урод, что я испугалась и остановилась на пороге.

«Это вы написали мне, что привезли новости из Нормандии?» — спросил он. «Да», — ответила я. «Подойдите и рассказывайте. Жирондисты в Кане?» — «Да». — «И их радушно приняли?» — «С распростертыми объятиями». — «Сколько их?» — «Семеро». — «Назовите их». — «Там Барбару, там Петион, там Луве, там Ролан, там…»

Он прервал меня: «Ладно, не пройдет и недели, как всем им отрубят голову».

Эти слова стали его смертным приговором самому себе. Я ударила его ножом. Он успел только произнести: «Ко мне, славная моя подруга!» — и испустил дух.

— Вы ударили его сверху вниз? — спросил полицейский комиссар.

— Я так стояла, что не могла ударить по-другому.

— И потом, — добавил полицейский комиссар, — если бы вы ударили плашмя, то могли бы попасть в ребро, и тогда удар не был бы смертельным.

— Кроме того, — с гнусной ухмылкой сказал капуцин Шабо, который тоже был здесь, — она, наверно, потренировалась заранее.

— О, презренный монах, — произнесла Шарлотта, — он, кажется, принимает меня за убийцу!

Солдаты решили, что должны отомстить за Шабо, и больно ударили Шарлотту.

Дантон рванулся к ним. Я удержала его:

— Постойте, вы уже видели все, что хотели, не правда ли?

— И вы тоже? — спросил он.

— О, я увидела даже больше чем хотела.

— Ну что ж! Тогда идем отсюда.

В дверях мы столкнулись с Камиллом Демуленом: его тоже привело сюда любопытство.

— Ну как? — вполголоса спросил его Дантон. — Что ты об этом думаешь? Камилл, как всегда, отшутился:

— Я думаю, ему очень не повезло: решил раз в жизни принять ванну, и вон чем все кончилось.

— Неисправим! — шепнул мне Дантон. — Готов жизнь отдать ради красного словца; свои убеждения он не так рьяно отстаивает.

Можно уйти и не видеть тяжелое зрелище, но мысль упорно возвращается к нему, и нам никак не удается забыть о нем.

Когда Дантон проводил меня домой и я осталась в своей комнате одна, мне стало казаться, что в углу, словно на сцене театра, снова повторяется вся сцена: на стуле с сокрушенным видом сидит Катрин Эврар; опершись двумя руками о стол, стоит комиссар полиции и диктует бесстрастному секретарю суда протокол допроса; перед ними стоит красивая девушка, похожая на статую Правосудия, сошедшую с пьедестала; с двух сторон от нее стоят солдаты — они держат девушку и оскорбляют ее; рядом находится мерзкий капуцин и смотрит на нее с ненавистью и вожделением.

Все остальные лица располагаются на втором и третьем плане картины, они видны смутно, контуры их размыты.

Я невольно протягиваю руки к этой прекрасной героине, невольно называю ее сестрой.

В три часа послышался громкий шум; народ на улице не расходился. Мужчины в толпе, засучив рукава, орали, вопили, требовали, чтобы убийцу отдали им на растерзание.

Шарлотту Корде повели в тюрьму Аббатства.

Как ни странно, ее удалось доставить туда целой и невредимой.

Назавтра ко мне неожиданно пришел Дантон со своей женой; это прелестное белокурое дитя, моложе меня, он подтолкнул ее ко мне, и мы обнялись.

Он привел ее, чтобы мы вместе провели утро, но с условием, что они увезут меня обедать за город и я останусь с ней там на несколько дней.

Дорогой мой, мне было так тоскливо и одиноко, что я согласилась; вдобавок мне представлялся случай поговорить о тебе с женщиной, с юным сердцем, которое должно меня понять.

Впрочем, ты любил Дантона; я была не в силах полюбить Дантона и хотела полюбить его жену.

Дантон пошел узнавать новости: с самого утра стали известны подробности о девушке. Ее действия были совсем не случайны, как можно было предположить. И не любовная страсть к беглому жирондисту заставила ее покинуть отчий дом. Ею двигала глубокая любовь к родине. Франция казалась ей Спящей красавицей, которая задыхается оттого, что ей на грудь навалилось кошмарное чудовище. Она взяла нож и убила чудовище.

Ее звали Мария Шарлотта де Корде д'Армон.

Странная вещь — отец ее был республиканцем, сама она была республиканкой, а два ее брата были в армии Конде.

Только революции могут совершать такие расколы в семьях.

Она была правнучатая племянница Корнеля, сестра Эмилии, Химены и Камиллы.

Воспитанная в монастыре Аббэйо— Дам в Кане, основанном женой Вильгельма Завоевателя графиней Матильдой для девушек из обедневших дворянских семей, она после закрытия монастыря нашла приют у старой тетушки по имени мадемуазель де Бретвель.

Она не собиралась совершать этот шаг, который вел прямо на эшафот, без отцовского благословения; раздарив все свои книги, кроме томика Плутарха, который взяла с собой, она приехала в Аржантан, где жил г-н де Корде, встала перед ним на колени и, получив его благословение и отеческий поцелуй, села в дилижанс и продолжила свой путь. Одиннадцатого числа она приехала в Париж и остановилась в доме номер 17 по улице Старых Августинцев в гостинице «Провидение».

Она приехала под предлогом того, что хочет получить в министерстве внутренних дел документы, нужные ее эмигрировавшей подруге, мадемуазель де Форбен; для этого она раздобыла письмо от Барбару к его коллеге Дюперре.

Двенадцатое число ушло у нее на хлопоты. В протоколе допроса сказано, что тринадцатого, в день убийства, за час до него, она купила в Пале-Рояле нож, которым и заколола Марата.

Ах, я забыла сказать тебе, мой любимый Жак, что у нас на глазах она только один раз проявила слабость во время допроса: когда ей показали окровавленный нож и спросили, этим ли ножом она убила Марата.

— Да, — ответила она, отводя глаза и отстраняя его рукой, — это тот самый нож.

Вот что было известно о ней четырнадцатого числа в час пополудни.

Ночью ее допрашивали члены Комитета общественной безопасности и несколько депутатов; по Парижу ходили слухи об этих допросах.

• Предыдущая
• 23/115
• Следующая