Дочь регента - Дюма Александр - Страница 34

• Предыдущая
• 34/84
• Следующая

— Очаровательный малый! — сказал регент. — У него вид настоящего дворянина, взгляд и твердый, и умный, породистая голова.

— Тем легче ее отрубить, — пробормотал Дюбуа, почесывая нос.

— Что ты сказал?

— Ничего, монсеньер, я совершенно того же мнения. Ваш слуга, господин де Шанле, до свидания. Другой бы обиделся за то, что вы не захотели при нем говорить, но я не горд, лишь бы все шло так, как я задумал, а способы мне не важны.

Шанле слегка поклонился.

— Ну и ну, — пробормотал Дюбуа, — кажется, у меня недостаточно военный вид. Вот же чертов у меня нос, а? Ведь это опять, наверное, из-за него. Ну, все равно, зато голова хорошая.

— Сударь, — произнес регент, когда Дюбуа закрыл за собой дверь, — вот мы и одни, и я вас слушаю.

— Монсеньер, вы слишком добры ко мне, — сказал де Шанле.

— Говорите же, сударь, — нетерпеливо приказал регент и добавил, улыбаясь: — Вам ведь должно быть понятно мое нетерпение?

— Да, монсеньер, поскольку ваше сиятельство, без сомнения, удивлены тем, что еще не получили из Испании некую депешу, которую должен был послать вам кардинал Альберони.

— Это так, сударь, — ответил регент, делая над собой усилие, чтобы солгать, но невольно поддаваясь игре.

— Я сейчас вам объясню эту задержку, монсеньер. Тот, кто

должен был передать вам депешу, заболел и не выехал из Мадрида, тогда барон де Валеф, мой друг, случайно оказавшийся в это время в Испании, предложил свои услуги. Несколько дней дело не решалось, но, поскольку он был уже известен как участник заговора Селламаре, ему доверили эту бумагу.

— В самом деле, — сказал регент, — барон де Валеф чуть-чуть не попал в руки людей Дюбуа. Вы знаете, сударь, нужно немалое мужество, чтобы снова ввязаться в дело, вот так прерванное на половине. Я-то знаю, что, увидев госпожу дю Мен и принца Селламаре под арестом, господ де Ришелье, де Полиньяка, де Малезье, мадемуазель де Лонэ и Бриго в Бастилии, а этого мерзкого Ланграж-Шанселя на острове Сент-Маргерит, регент решил, что с этим делом покончено.

— Вы сами видите, монсеньер, что он ошибся.

— А ваши бретонские заговорщики не боятся, что, если они сейчас восстанут, парижским заговорщикам отрубят головы, ведь они у регента в руках?

— Напротив, монсеньер, они надеются спасти их или со славой умереть с ними вместе.

— Каким это образом их спасти?

— Вернемся, прошу вас, к депеше, монсеньер, я должен прежде всего вручить ее вашему сиятельству. Вот она.

— Да, правильно.

Регент взял письмо и хотел его распечатать, но тут увидел, что оно адресовано его сиятельству герцогу Оливаресу, и положил его, не открывая, на стол. Странная вещь! Ведь этот человек, чтобы следить за перепиской, ломал до двухсот печатей в день. Правда, в присутствии Торе или Дюбуа, а не в присутствии шевалье де Шанле.

— Так что же вы, монсеньер? — спросил Шанле, не понимая, почему герцог колеблется.

— Вы, без сомнения, знаете, что содержит депеша, сударь? — поинтересовался регент.

— Может быть, не дословно, монсеньер, но, во всяком случае, основное.

— Тогда расскажите, мне будет небесполезно узнать, в какой мере вы посвящены в тайны испанского правительства.

— Когда с регентом будет покончено, — сказал Гастон, не заметив, что при этих словах его собеседник слегка вздрогнул, — его место временно займет герцог дю Мен, и он сразу же порвет договор Четверного союза, заключенный презренным Дюбуа.

— О, мне и впрямь жаль, — прервал его регент, — что здесь нет капитана Ла Жонкьера, он бы получил удовольствие от ваших слов, продолжайте же, сударь, продолжайте!

— Претендент отправится с флотом к берегам Англии; Пруссию, Швецию и Россию заставят воевать с Голландией; этой борьбой воспользуются, чтобы Священная Римская империя возвратила Неаполь и Сицилию, на которые имеет право через Швабский дом. Великое герцогство Тосканское, которое вот-вот останется без правителя, потому что род Медичи угасает, будет отдано второму сыну испанского короля; католическая часть Нидерландов будет присоединена к Франции; Сардиния отойдет герцогу Савойскому, а Коммакьо — папе. Франция станет душой великой лиги Юга против Севера, и если его величество Людовик XV умрет, то Филипп V станет королем половины мира.

— Да, сударь, я все это знаю, — сказал регент, — это подновленный план заговора Селламаре, но во всем, что вы мне сказали, с самого начала есть одна фраза, которую я не понял.

— Какая, монсеньер? — спросил Гастон.

— Вот эта: «Когда с регентом будет покончено». И каким же способом с ним будет покончено, сударь?

— В прежнем плане, как вы знаете, монсеньер, было решено похитить его и заточить в тюрьму в Сарагосе или в крепость в Толедо.

— Да, но стараниями герцога этот план провалился.

— Этот план был невыполним. На пути герцога в Толедо или Сарагосу возникли бы тысячи препятствий. Представляете, как трудно провезти такого пленника через всю Францию!

— Весьма нелегко, — согласился герцог, — потому-то я никогда не мог понять, как вообще мог быть принят такой план, и с удовольствием вижу, что в него внесли некоторые изменения.

— Монсеньер, можно стражу подкупить, из тюрьмы и крепости бежать, затем возвратиться во Францию, вновь захватить власть и четвертовать тех, кто тебя похитил. Филиппу V и Альберони нечего бояться, его сиятельство герцог Оливарес будет уже за границей и вне досягаемости. Таким образом половина заговорщиков ускользнет от регента, зато другая половина заплатит за все.

— И все же…

— Монсеньер, у нас перед глазами пример последнего заговора, и, как вы сами только что сказали, господа де Ришелье, де Полиньяк, де Малезье, де Лаваль, Бриго и мадемуазель де Лонэ и по сю пору сидят в Бастилии.

— То, что вы сейчас сказали, сударь, вполне логично, — ответил герцог.

— А между тем, если с регентом будет покончено… — продолжал шевалье.

— Да, тут уж он не вернется. Можно выйти из тюрьмы, бежать из крепости, но из могилы не восстанешь, вы ведь именно это хотели сказать?

— Да, монсеньер, — ответил Гастон слегка дрожащим голосом.

— Теперь я понимаю смысл вашего поручения: вы приехали в Париж, чтобы покончить с регентом?

— Да, монсеньер.

— Убив его?

— Да, монсеньер.

— И вы, сударь, — продолжал регент, пристально и проницательно глядя на молодого человека, — сами взяли на себя это кровавое дело?

— Нет, монсеньер, никогда я сам не выбрал бы роль убийцы.

— Но тогда кто же вас принудил играть эту роль?

— Судьба, монсеньер.

— Объяснитесь, сударь.

— Мы образовали как бы комитет из пяти дворян, присоединившихся к бретонской лиге, как бы частную лигу внутри большого сообщества, и у нас было решено, что все наши планы будут решаться большинством голосов.

— Понимаю, — сказал регент, -г и большинством голосов было решено, что регента нужно убить?

— Именно так, монсеньер: четверо были за убийство и один против.

— И кто же был против? — спросил герцог.

— Пусть я потеряю доверие вашего сиятельства, монсеньер, но это был я.

— Но в таком случае, сударь, как же вы согласились осуществить намерение, которого вы не одобряете?

— Мы решили, что того, кто должен нанести удар, выберет жребий.

— И жребий?..

— Пал на меня, монсеньер.

— Почему же вы не отказались от подобной миссии?

— Голосование было тайным, никто не знал, за что я голосовал, и меня бы приняли за труса.

— И вы приехали в Париж?

— С целью, которую выбрали за меня.

— И рассчитывали на меня?

— Как на врага регента, чтобы помочь мне в деле, которое не только затрагивает кровные интересы Испании, но и может спасти из Бастилии наших друзей.

— Уж такой ли они большой опасности подвергаются, как вы думаете?

— Смерть витает над ними, у регента есть доказательства, и о господине де Ришелье он сказал, что, будь у того четыре головы, у него найдется, чем их отрубить.

— Он сказал это в минуту гнева.

• Предыдущая
• 34/84
• Следующая