Последняя акция - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 26

— Хорошо! — шлепнул его Миша ладонью по колену. — Я тебе выложу все как есть, а там уже сам разберешься. — Он опять заглянул в блокнот. — Бывшего спонсора Крыловой зовут Леонид Ильич Травкин. Его знает весь город под именем Ленчик. Правда, Ленчику скоро стукнет пятьдесят…

— Он бывший любовник Полины? — удивился Соболев.

— У меня, конечно, нет никаких оснований подозревать Травкина в причастности к этому делу, но кое-что настораживает. Например, черный джип, который он недавно купил. Ты меня понимаешь?

— Угу, — ответил Юра.

— Не думаю, чтобы его интересовали девочки в сексуальном плане. А делать на них деньги он бы не стал из-за огромного риска — Ленчик в таких делах осторожен. Но у него есть дурная привычка — давать напрокат свои «тачки» всем без разбора.

— Честно говоря, Миша, ты меня не убедил. — Юра в задумчивости тер пальцами лоб — так он лучше соображал. — По-моему, он тут ни при чем.

— Все равно надо проверить. — Миша полез за сигаретами в карман ветровки и наткнулся на конверт. Закурив, он предложил: — А теперь, как и обещано, поговорим о Юре Соболеве.

— Давно пора, — хмуро заметил тот.

— Так вот, был я вчера у твоей Раи, которая по тому адресу не проживает и никогда не проживала со своими средиземноморскими родителями, — все это чистой воды блеф! Квартира принадлежит родственникам Парамонова, работающим за границей.

— Что с того? — не понял Юра. — Девочка не хотела показывать меня своим родителям и пригласила на нейтральную территорию.

— Логично, — согласился Миша. — А тебя нисколько не касается, что фирма, перекупившая парфюмерные киоски, для которых ты вез из Эмиратов косметику, работает под «крышей» предприятия, где незначительный пост занимает некто Андрей Ильич Парамонов?

— Незначительный? — переспросил Юра.

— Да, незначительный. Для прикрытия. Я располагаю точной информацией, что Парамонов в этой фирме — первое лицо! — Миша вздохнул. — Так что, Юрочка, тебя искусно подставили. Обложили со всех сторон. И заказ на косметику был наверняка липовый!

— А я все удивлялся неходовым тонам теней и помад, которые мне заказали… — Юра совсем помрачнел. — Но зачем?

— Я бы тоже хотел это знать. Кому-то ты очень мешал.

— Он тоже сказал мне об этом.

— Кто?

— Парамонов. — И Юра подробно рассказал о визите кредитора в лагерь. — Не понимаю, кому я могу мешать?

— Думай, Юра, думай! — настаивал Блюм. — Может, что-то из прошлого? Какая-то информация, которой ты не придаешь значения…

— Тогда бы меня просто кокнули!

— Зачем же так грубо? — возразил Миша. — Можно, например, на какое-то время отправить в лагерь «Восход», а то и подальше! — Он вытащил из кармана и протянул Юре распечатанный конверт. — Почитай-ка, что мне пишут неизвестные корреспонденты!

«Все девочки — на совести Соболева!» — прочитал про себя Юра и задохнулся от злости.

— Глупо! Очень глупо! — Миша порвал пустой конверт в мелкие клочки. — Я ведь не партком и не местком, чтобы мне присылать подобные писульки! Как это все пованивает протухшей советской номенклатурой! Человек, написавший такое, старался произвести эффект и наверняка производил его в былые времена! Во всяком случае, грешил и раньше…

— Стоп! — перебил его Соболев. — Я, кажется, знаю, кто это написал.

Юный, полный сил и энергии Юра Соболев не торопясь, шел во время обеденного перерыва в заводской комитет комсомола. Он предупредил начальника, что его вызывает Каверин, и поэтому не торопился. Он насвистывал какую-то незатейливую мелодию из репертуара «Машины времени», продираясь сквозь заросли голых кустов акации заводского парка. Стояла поздняя осень. Юра обогнул бассейн, где летом плавали жирные карпы, и с горечью отметил, что карпов выловили и продали, а он так любил наблюдать за их размеренной подводной жизнью.

Третий год он работал на военном заводе электрокарщиком, избежав тем самым службы в Советской Армии. Поначалу Юра частенько просыпал на работу, мог уйти раньше положенного времени, подкупив пачкой папирос солдата-вахтера. Многие молодые ребята из-за этого «загремели» в армию. «Загремел» бы и Соболев, если бы на одном комсомольском собрании парторг цеха не предложил избрать Юру в начальники «Комсомольского прожектора». Собрание приняло предложение парторга взрывом хохота, но проголосовало единогласно. И стал Юра со своими «прожектористами» проводить рейды по дисциплине и другие, на какие только хватало фантазии у начальника заводского «Прожектора» Славы Каверина. Список провинившихся рабочих после каждого рейда ложился на стол начальника цеха, и тот принимал меры. Рабочие не раз грозились побить Юру, но природная леность мешала им выполнить взятые на себя обязательства. За Юрой теперь следил весь цех — когда он приходит на работу, во сколько уходит на обед и так далее, от звонка до звонка. Юра, постоянно помня об этом, довел себя до состояния робота, так что придраться было не к чему.

Нельзя сказать, чтобы Юре нравилась его жандармская миссия, но, как личность творческая, он нашел в «прожекторской» работе творческую отдушину, так необходимую в трясине производственного болота. Этой отдушиной стала сатирическая стенгазета, беспощадная ко всем, невзирая на лица. Соболев сколотил веселый творческий коллектив из таких же юных, как он, парней и девчонок. Сатира действовала на людей куда убийственней, чем денежная премия, — такие были времена! Угрозы становились все страшней. Тучи вокруг Соболева сгущались, хотя все признавали, что во многом благодаря бурной деятельности «Комсомольского прожектора» цех из квартала в квартал занимал первые места в заводском соцсоревновании. Тем не менее администрация начала побаиваться неуправляемого печатного органа Соболева, который от номера к номеру задевал и ее бесспорную неприкосновенность. Парня всячески пытались ублажить — денежным поощрением, престижной путевкой, — ничто не помогало. «Выпустил ты джинна из бутылки!» — не раз укорял начальник цеха парторга. Парторг же, смекнув, чем дело может обернуться, для начала принял Соболева кандидатом в члены КПСС и переговорил кое с кем из высшего руководства о том, что пора, мол, двигать молодые кадры.

Юра открыл дверь комитета комсомола, и улыбка на его лице сменилась маской скорби — на столе у секретаря по идеологии Ивана Стацюры стоял портрет Леонида Ильича Брежнева в черной рамке. Вчера был последний день траура.

Слава Каверин не любил тратить время на длинные разговоры и, покрутив свои черные, а-ля Денис Давыдов, усики, приступил к делу:

— Мы решили поручить тебе трудное, ответственное дело, товарищ Соболев. — Два последних слова он произнес с ироничной ухмылкой — не те времена, чтобы произносить их всерьез, а не произносить вовсе директив сверху не поступало. — Предоставить тебе, так сказать, новый фронт комсомольской работы. — Каверин ждал от Юры ответной реакции, но Юра не кричал «ура!» и не ответствовал на старый комсомольский манер: «Справлюсь с любой работой!» — Как ты, товарищ Соболев, относишься к подрастающему поколению?

— Я сам еще подрастающее поколение, — улыбнулся Юра, ему на днях исполнилось девятнадцать.

— Тебе и карты в руки! — воскликнул Каверин, сменив передовую комсомольскую терминологию на отсталую гусарскую. — Не слабо тебе возглавить тысячную организацию нашего подшефного училища?

Юра в первый момент опешил от такого предложения. Он знал, что грядут перемены в его судьбе, но на такой поворот событий не рассчитывал.

— Не скрою, — продолжал Каверин, — дела в училище запущены. Секретарь Тамара Клыкова перед уходом преподнесла всем сюрприз — в самое горячее время постановки на комсомольский учет уехала по путевке в Болгарию! И теперь мы имеем там двести с лишним человек, не поставленных на учет! К тому же с сентября месяца в училище ни одного учащегося не приняли в ряды ВЛКСМ, что на сегодняшний день составляет уже пятьдесят человек отставания от «перспективы»! — Он окончательно заморочил Юре голову, потому что, как тот ни пытался вникнуть в дела подшефного училища, все равно ни черта не смыслил в «перспективе» и в учете.