Последняя акция - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 34

В доме старика Калмыкова пахло перегаром, табаком и давно не стиранным бельем. В сенях выстроилась целая батарея пустых бутылок, в основном почему-то из-под «Перцовки». «Дешево и сердито!» — объяснил себе этот факт Юра и подумал, что если бы Трофимыч решил вдруг сдать эту «артиллерию» в сельпо, то не доплыл бы до деревни — пошел бы на дно от непомерного груза! Убогость и нищета обстановки изумляли Соболева. Допотопный дедовский сундук служил Трофимычу кроватью. Стол на двух прогнивших ножках другим концом был прибит к подоконнику. А вместо стульев — два пустых пластмассовых ящика из-под водки. Тем более неестественно выглядела во всей этой безысходной нищете расцветшая ярко-розовыми лепестками фиалка в горшке. Она стояла на окне, выходившем к лесу, то есть к югу. Северное же окно, смотревшее на озеро, не было украшено никакой растительностью. Соболев решил подождать лесника на крыльце и неплохо устроился, примостившись у бревенчатой стены. Солнце палило нещадно, а под навесом крыльца вроде попрохладней. И, несмотря на докучливый писк комаров, Юра задремал.

Очнулся он оттого, что кто-то лизал ему ладони. Он открыл глаза и увидел перед собой обыкновенную серую с подпалинами дворнягу.

— Ну что за пес! Тьфу! — плюнул кто-то нарочито громко. — Вместо того чтобы облаять чужака — лезет миловаться!

Добрый пес и в самом деле лизнул Соболева в нос и в ухо, а хозяин его, внушительных размеров старик с лицом, черным от перепоя, и с козлиной седой бороденкой, отнесся к гостю неприветливо.

— По какому делу к нам, гражданин-товарищ? — не приглашая в дом, начал допрос лесник. Он возвращался с рыбалки, на что указывали удочка и ведро в его руках, наполовину заполненное рыбой. Трофимыч, наверно, сразу собирался варить уху, потому что больше никакой снедью в доме не пахло, и незваный гость не входил в его планы. Это Соболев понял с ходу и постарался успокоить старика.

— Я вас долго не задержу, — пообещал он. — В деревне говорят, что в прошлое воскресенье ночью будто бы ведьмы устроили на этом берегу шабаш… — Юру мутило от собственных речей, но именно так просил вести разговор с лесником Миша.

Трофимыч примостил удочку на навесе, поставил ведро у крыльца так, чтобы Юра мог оценить улов старика — в ведре дышали и время от времени били хвостами жирные караси, — и, присев рядом с незнакомцем, неожиданно спросил:

— Пожрать у тебя ничего нет?

Юра мотнул головой.

— А табачку не привез? — В голосе его звучала отчаянная тоска.

— Я не курю, — лишил старика всякой надежды Соболев.

— В доме, кроме водки, ничего нет, — пожаловался Трофимыч, — пил целую неделю — думал, сгорю. Ни хрена! Не берет меня смерть. Пенсию мне не везут, зарплаты полгода не видел. Вот поймал карасиков, а жарить не на чем. Уху варить буду, а я люблю жареных! Пес туда же — голодный ходит. Помрет Черчилль, не выдержит! — смахнул слезу Трофимыч, а пес при этом завыл.

— Черчилль давно помер, — попытался отшутиться Юра, хотя к горлу подступил комок.

— Пса моего Черчиллем звать, — объяснил старик

Юра достал из кармана своего видавшего виды пиджака пятерку и протянул ее Трофимычу.

— Это все, что у меня есть, — поклялся он.

Старик сразу просветлел, заулыбался.

— Будет, Чер, на что хлеба купить, — подмигнул он собаке, отчего Черчилль завилял хвостом и вновь облизал Юре ладони.

«Голодный, а не злой», — удивлялся псу Юра.

— А как же насчет ведьм, Егор Трофимыч? — вернулся он к прежнему разговору.

Улыбка тотчас исчезла с лица старика. Калмыков внимательно посмотрел Юре в глаза, хитро прищурился и произнес:

— Это мне с перепою почудилось.

— Как же так! — возмутился Юра, хотя версия Трофимыча его вполне удовлетворила. То же самое он сказал Блюму, когда тот посылал его к леснику, но решил не отступаться. — А в деревне тоже с перепою видели свечение над озером?

— Мудреное дело! В воскресенье в деревне ни одного трезвого мужика, ни одной трезвой бабы не сыщешь!

— Может быть, — согласился Юра, — но я-то был трезв, — не моргнув глазом, солгал он, записав себя в свидетели загадочного явления. — И наблюдал свечение аж с западного пирса.

— Ты откуда сам? — заинтересовался Трофимыч.

— Из лагеря, — коротко ответил Соболев.

— Из того, из которого девочка пропала?

— Откуда вы знаете?

— Милиция деревню опрашивала — я тогда на том берегу был, — пояснил старик, на этот раз он оглядел Юру с ног до головы.

— Девочку так и не нашли, — сообщил Соболев и уткнулся головой в колени. Запах сырой рыбы раздражал его — мучительно хотелось есть. Те же чувства, по-видимому, испытывали старик и собака.

— Знал я, что кто-нибудь придет, — услышал Юра над самым ухом хрипловатый голос лесника. Тот говорил тихо, будто их могли подслушать, — потому и распустил по деревне небылицы.

Юра поднял голову и с интересом взглянул на старика: «Ох, не прост дед Егор! Ох, не прост!»

— Ты, я вижу, парень честный, — продолжал лесник, — не боишься впутываться в нечистое дело? Я-то рассчитывал, что милиционеры заинтересуются.

— А просто взять и сообщить в милицию вы не могли? — по-детски широко раскрыл глаза Юра, хотя сам еще плохо осознавал, о чем идет речь.

— Мог бы, — признался Трофимыч, — тогда бы эти карасики, — указал он на ведро, — нынче бы из меня уху варили, а не я из них! Тут, парень, дело очень нечистое. Скверное что-то, а что, толком и не знаю. — Он почесал в затылке и выложил Юре все как есть.

В то воскресенье он ездил в деревню за провизией да еще узнать насчет зарплаты. Тогда-то и услышал про девочку — сам милиционера расспросил. А вернувшись с того берега, увидел незнакомую лодку, перевернутую кверху дном. Точно так же, как сделал Юра, только Юра приплыл на лодке Матвеича, а ту лодку лесник отродясь не видел.

— Значит, гость в доме, — сказал Калмыков обрадовавшемуся Черчиллю, но ближе к дому пес перестал вилять хвостом — чует недоброго человека. На крыльце сидел парень лет двадцати пяти в куртке из черной кожи.

— Здравствуй, дедушка.

Лицом не наш человек. По виду — с Кавказа. Пес залился лаем — Черчилля не обманешь улыбкой и сладкими речами, так что пришлось привязать к конуре. А человек этот и говорит:

— Ты, дедушка, сегодня из дома не высовывайся, на озеро не выходи. Мы тут погуляем у тебя немного на Страшном острове.

— Гуляйте, — согласился Трофимыч, — какие ваши годы!

— Я тебе, дедушка, ящик «Перцовки» привез — в сенях у тебя стоит.

— Это за что же мне такая честь оказана?

— Чтоб ты выпил за мое здоровье! — криво улыбнулся незнакомец. — А если скажешь про меня кому-нибудь — захлебнешься моей водочкой! — И, уходя, добавил: — А если в деревне спрашивать станут, что ночью было, говори, ведьмы с чертями на Страшном шабаш устроили!

Не послушался Калмыков кавказца. Как стемнело, выполз из своей «берлоги» и окольными путями по лесу добрался до того места на побережье, откуда ближе всего до Страшного острова. Там в кустах и схоронился.

На острове было светло от прожекторов. Все напоминало какой-то праздник, Ивана Купалу, что ли? На остров прибывали лодки с другого берега. На том берегу тоже лес, но только он тянется вдоль шоссе. Из-за деревьев Трофимыч ничего не видел, что происходило в глубине острова. Слышал только музыку, и еще прилетал и садился на острове вертолет…

К двум часам ночи старик вернулся домой, так ничего толком и не разглядев.

Юра с интересом выслушал рассказ Калмыкова.

— Вы не могли бы, Егор Трофимыч, поконкретней описать мне этого кавказца? — попросил он.

— Кавказец как кавказец, — нехотя начал старик, — глаза темные, нос прямой, волосы черные…

— Кудрявый? — перебил его Юра.

— Нет, обыкновенный… Да, самое главное, — вспомнил Трофимыч, — шрам у него через все лицо. Вот так, — он провел черту по правой щеке от глаза и до уголка рта.