Последняя акция - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 66

— Она в Брянске. На слете…

— Плохо работаешь, Ваня. Ничего не знаешь о своих людях. На кладбище твоя Галя в селе Вознесенском. — Он взглянул на часы. — Уже часа два, как похоронили. Мир праху ее. — Андрей Ильич перекрестился.

«Хорошо сделала Галка! — обрадовался Иван. — Одним свидетелем меньше».

— И вот теперь, — продолжал Парамонов, — когда мне остался этот безнадежный должник, ты его, Ваня, вдруг похищаешь. Чего ради? А кто платить будет?

— Что ж ты с ним так долго нянчился? Почему не пришил до сих пор?

— А смысл? Что я бы с этого имел? У парня даже квартиры своей нет. — Парамонов сладко улыбнулся: — Вот тебя, Ванечка, я бы с удовольствием пришил. У тебя и квартира есть, и дача, и еще кое-что…

От этого «кое-что» Стацюра вздрогнул. Он и раньше знал, что Андрей Ильич входит в тройку самых влиятельных людей в городской мафии. Вот Буслаева, идиотка, этого не знала. Не знала, к кому лезет с таким пустячным делом, мнила себя великой комбинаторшей! Дура! Хоть бы посоветовалась. А Парамонов всегда любил поиграть, как любит играть кошка с мышкой! Отчего же не поразвлечься? Но осведомленность Андрея Ильича поразила Ивана в самое сердце.

— Мне давно не нравятся ваши с Арсюшей делишки — девочки-припевочки! Но я молчал — какое мое дело, как люди деньги зарабатывают?

Стацюра понял, что так просто, как от Жеки с Микой, он от Парамонова не отделается.

— Соболев тебе, кажется, должен шесть тысяч? — попытался извернуться Иван.

— Что такое Соболев, Вань? Пешка в твоей игре? Но ты ведь не пешка? Ты — король! А значит, заплатишь мне по-королевски!

— Сколько?

— Эхе-хе… — Он достал из кармана портмоне, вытащил оттуда помятый листок бумаги и развернул его. — Смотри-ка, точно — шесть тысяч! Вот и прибавь еще два нуля.

— У меня нет таких денег! — побледнел Иван.

— Не надо врать, Ванек! — Парамонов перегнулся через стол и похлопал его по руке. — Не надо врать, дорогой!

— У меня на счету четыреста пятьдесят тысяч, — признался Иван.

— Это на счету твоего фонда! Я же не злодей какой — разорять фонд! — И спросил ласково, постукивая жирным пальцем по столу: — А на твоем личном счету, Ванечка? Сколько там?

Стацюра в холодном поту откинулся на спинку кресла и расстегнул ворот. На его личном счету было ровно шестьсот тысяч. Деньги, необходимые ему для избирательной кампании. В глазах потемнело. Столько лет он шел к своей заветной цели, падал, поднимался и снова шел, и вот теперь у него отнимают последнюю надежду.

— Я, Ваня, тебя прекрасно понимаю, но и ты меня пойми. Я не играю вхолостую! Ты так замечательно объяснял сейчас этим двум щенятам, Жеке и Мике, что они будут иметь и с чем бы они в противном случае остались. Позволь, и я тебе объясню, чтоб ты не колебался. Да, надо полагать, Государственная Дума еще несколько лет будет заседать без тебя. Что поделаешь? Се ля ви! Но зато ты сможешь достойно покинуть нас на своем любимом вертолете. А в противном случае, как ты любишь выражаться, менты завтра получат о тебе много полезной информации. Например, о том, как тебе удается незаметно исчезать со своей дачи, невидимка ты наш! — И тут Парамонов рассмеялся страшным смехом.

— Дьявол! Дьявол! — рычал от бессилия и метался в кресле вправо-влево Иван.

После того как московский банкир был оповещен о переводе суммы в шестьсот тысяч долларов с личного счета Стацюры на счет концерна Ай Би Си, Андрей Ильич порвал на мелкие кусочки расписку Соболева и сжег остатки в пепельнице на столе Ивана.

Разгоряченная, вспотевшая, она вбегает в раздевалку и с трудом, снимает с мокрого тела мокрое тряпье. Встает под струи теплого душа, и тогда исчезают «молоточки» в висках, наступает блаженство расслабленного тела. Но блаженство длится недолго — другим тоже надо освежиться, а душевых кабинок всего три. Она проходит к вешалке со своей одеждой и молча одевается, ни с кем не заговаривает, и ее никто не трогает. Класс! За три недели занятий на «Динамо» Аня ни с кем не сошлась и не собиралась сходиться, во-первых, потому, что она здесь младше всех, а во-вторых, потому, что, несмотря на возраст, она консерватор и терпеть не может новых знакомств. В первую неделю с ней еще пытались заговорить, но она отвечала односложно, пожимала плечами и не поддерживала разговор. От нее отстали.

Аня выходит из ворот стадиона и, нахмурившись, по обыкновению — меланхолия постоянный ее спутник в дороге, — тащится мимо автостоянки. Почти всех, кто занимается с ней на «Динамо», ожидают поблескивающие на солнце иномарки. Еще бы! На «Динамо» беднякам делать нечего! Этот месяц ее занятий обошелся матери в три раза дороже обычного. Как долго она упрашивала мать, чтобы та раскошелилась! А в результате раскошелился дядя Леня, мамин любовник. «Краснолицый»! Так она его прозвала. «Краснолицый» тоже пытался сначала наладить с ней отношения, но она только мычала в ответ на его банальные вопросы. И он оставил ее в покое. А мог бы сейчас встречать на «рено» или джипе. Аня часто украдкой, сквозь тюль, смотрит им вслед, когда они с матерью выезжают со двора. Нет, она не завидует матери, просто ей грустно на все это смотреть…

Последний взгляд, через плечо, на автостоянку. Тяжелый вздох.

Она сворачивает в свой любимый переулок, сбегающий вниз, к парку изобретателя радио Попова. Здесь все так же тихо и пустынно, только возле «памятника деревянного зодчества» стоит какая-то машина. Дверца машины открывается, и на тротуар выходит мужчина в летнем костюме песочного цвета, блондин, с коротким «ежиком» на голове и в черных очках. «Мама миа! Сейчас начнет на меня глазеть!» Она опускает голову и ускоряет шаг.

— Анечка! Ты меня не узнаешь? — Он снимает очки и делает шаг навстречу…

Уже в машине, готовые к выезду, они получили информацию о том, что Авдеев с Лузгиным свернули с Главного проспекта в переулок Изобретателей и остановились возле Дома деревянной игрушки.

Жданов распорядился перекрыть выезды из переулка, но тремя имевшимися в его распоряжении машинами сделать это было практически невозможно. Перекрыли главные магистрали, но самым уязвимым оказался другой выезд из переулка, к стадиону «Динамо» с лабиринтом мелких улочек, ведущих к вокзалу. Третью машину Жданов поставил на автостоянку у «Динамо». Свою же машину они с Блюмом бросили у набережной и от набережной прошли пешком к переулку Изобретателей. Вадим все рассчитал верно — они вышли к обгоревшему бараку и спрятались в его необитаемых стенах. Через пустые окна барака им видна была вся картина. Замысел Жданова сводился к тому, чтобы взять преступников с поличным, с очередной жертвой в салоне автомобиля. Все посты ГАИ уже имели номер «Лады» цвета «белая ночь» и готовились к задержанию.

— Вот она, — шепнул Миша Вадиму, когда в конце переулка показалась Аня.

— Как все четко высчитал, гад! — так же шепотом ответил Вадим.

— Садись. Подвезу, — предложил Арсений Павлович.

— Спасибо, но я сама доберусь, — улыбнулась она уголками рта.

— Совсем взрослая стала! Даже не узнать! — польстил он ее самолюбию. — А помнишь, на репетициях у меня сидела — крохотулькой была! Не помнишь, наверно?

— Помню.

— Отец тогда таскал тебя за собой повсюду! — Упоминание об отце почему-то причинило ей боль. — Да ты садись, не стесняйся, — вновь предложил он. — Я ведь знаю, ты далеко живешь.

— Нет-нет, спасибо, — отказывалась она.

— А то мало ли что! — не слушал ее Авдеев. — Ты слышала, наверно, что в городе девочек похищают?

— Да, — ухмыльнулась она с таким видом, будто хотела сказать: «Я уже вышла из того возраста, когда этим можно запугать».

И тогда он прибегнул к последнему аргументу:

— Я ведь затем здесь, чтобы доставить тебя домой в целости и сохранности! Мне сегодня твой папа звонил — беспокоится!

— Передайте папе, — неожиданно резко произнесла Аня, — пусть он обо мне больше не беспокоится! — И она уже сделала шаг, чтобы продолжить путь… Авдеев быстро огляделся по сторонам — обгоревший барак, турагентство, закрывшееся еще час назад, и ни души… Он налетел на нее сзади, схватил за руки, прикрыл ладонью рот и поволок к машине. Но тринадцать лет не десять, к тому же девочка была спортсменкой, и Авдеев едва с ней справлялся. Лузгин дал задний ход и приблизился к ним вплотную. Но в это время со двора турагентства выехала черная «тойота». Она поравнялась с машиной Лузгина. Тот громко выругался и бросился под сиденье. Звук передернутого затвора он не мог спутать ни с чем.