Лев и Аттила. История одной битвы за Рим - Левицкий Геннадий Михайлович - Страница 13

— Мы пережили и оплакали потерю близких и своего отечества, и теперь печаль нас гложет по другому поводу, — произнес епископ Карфагенский. — Несчастные беглецы искали спасения у братьев, но нашли закрытую дверь.

— Рим с радостью принимает детей своих, в разные времена рассыпанных по миру, но в нем не может быть места тем, кто пришел сеять зловредную ложь. Те, что исповедуют учение некоего Мани, для христиан страшнее, чем орды галлов или вандалов. Враги могут отнять только жизнь, а еретики желают завладеть бессмертными душами.

— Мы так же, как вы, признаем Иисуса и поклоняемся Ему, — заметил Марк. — И разве мало пророков посылал Господь на нашу землю? Один из них Мани. Когда пророку было только двенадцать лет, ему явилось первое откровение. Небесный глас повелел Мани оставить общину и проповедовать обычаи добра. Господь призвал его обуздать жажду наслаждения, которая властвовала в этом мире. Разве христиане имеют другие цели?

— Множество лжепророков являлось миру, — тяжело вздохнул Лев. — Иные несчастные искренне верили в собственную богоизбранность в силу своего скудоумия, а других направил к нам лукавый, дабы совратить с начертанного Господом пути. Страшнее волка только волк, который рядится в овечью шкуру.

— Нашего учителя обрекли на ужасную смерть. С живого Мани содрали кожу, набили соломой и повесили на Царских вратах; затем его обезглавили, а тело порубили на мелкие куски. Преданные ученики собрали все части тела пророка, соединили их вместе и похоронили в Ктесифоне.

— Не каждый, кто погиб страшной смертью, был пророком и святым. Мне искренне жаль Мани, но поклоняться в Риме ему не будет никто, — жестко изрек Великий понтифик.

— Как и у Иисуса, у Мани было двенадцать апостолов, — пытался отстоять свою веру епископ Карфагена.

— И вас пришло на встречу двенадцать. — Лев не желал слушать хитроумные оправдания ереси. — Вы пытаетесь подражать учению Христа, крадете у него мелочи, но отвергаете главное. На землю сошел только один Сын Божий, Он оставил Святое Писание, единое для всех, кто жаждет обрести спасение. Рим позволит войти в его стены всем несчастным, которые лишились своего отечества, но прежде каждый должен отречься от ереси. Ваши писания — все до единого — должны быть сложены у ворот, только после этого они откроются. И беженцы получат хлеб, который давно припасен для них в ближайших хранилищах.

— Среди беглецов много тех, кто поклоняется только Иисусу, — промолвил епископ Карфагена, — и они вместе с теми, кто признает пророка Мани, испытывают голод и лишения.

— Все, кто пожелает войти во врата Рима, должны отречься от ереси. Подобное действо не принесет вреда тем, кто ею не испорчен. — Великий понтифик был непреклонен.

— Может быть, император позволит нам поселиться в Риме, — с надеждой промолвил епископ Утики — Виктор. Он еще надеялся одолеть врата Святого Павла, не расставшись с убеждениями. — Или Вечный город ему уже не подвластен?

Лев сказал все, что хотел, и препираться с гостями у него не имелось намерений. Главу церкви сменил находившейся подле него диакон.

— Император находится в Равенне, а отец христиан в Риме, — заметил служитель церкви, — и позволить войти в Вечный город может только он.

— Вы хотите воспользоваться нашим бедственным положением, чтобы сломить наш дух. Разве это хорошо: лишить нас выбора? — возмутился епископ Лептиса. — Даже Господь оставляет за человеком выбор жизненного пути.

— Мы всегда принимаем гостей с уважением и почетом, — ответил диакон. — Однако, коль римляне привыкли, что их день начинается с яйца, согласитесь, будет выглядеть нехорошо, если гости будут убеждать нас вместо яйца поедать свиной окорок. Но гораздо хуже, когда гости желают изменить не гастрономические привычки, а нашу веру. Прибывшие ранее ваши соотечественники проповедуют ересь и уже соблазнили некоторые нестойкие души. Такого мы терпеть не можем.

— Вы хотите отнять у нас души, сделать пустыми наши сердца! — с горечью простонал Марк.

— Нет, мы хотим очистить ваши головы от заблуждений и спасти души. Мы искренне жаждем помочь вам обрести истинную веру. Римские христиане хотят соединиться с братьями, и все вместе мы станем сильнее и ближе к Господу, — произнес Великий понтифик. — Выбор у вас есть, но он действительно суров: либо вы принимаете нашу веру, либо возвращаетесь в Африку искать милости у вандалов.

Беженцы думали два дня. Бедствия, нараставшие с каждым часом, склоняли их принять предложение Льва. Все средства они потратили на дорогу до Рима, и теперь большинство переселенцев не могло купить даже миску чечевичной похлебки с куском самого плохого хлеба. За время, прошедшее с момента беседы со Львом, врата Вечного города не открылись ни разу, и, соответственно, сердобольные горожане за последние два дня не вынесли переселенцам ни продуктов, ни вина, ни даже воды. Естественно, беглецы не могли вернуться обратно в Ливию: и не только потому, что нечем было платить за место на корабле — на родине их ждало рабство, еще недавно презираемые ими вандалы предпочитали иметь рабами римлян. Расплата за неуемную гордыню настигла народ, который много столетий считал себя повелителем мира.

Спустя два дня после встречи со Львом все те же манихейские епископы принесли к вратам Святого Павла свои писания, которые считались священными. Не было среди них только епископа Утики — он исчез ночью, когда собратья приняли решение отказаться от веры отцов. Да еще десятка три самых упорных еретиков, проклиная всех и все, направились в сторону Остии. Там они с отчаянья попытались захватить корабль, но были перебиты моряками и подоспевшими легионерами.

Книги манихеев сожгли на площади перед базиликой Святого Петра.

Лев понимал, что среди беженцев из Африки имелись те, которые раскаялись не искренне, а от безысходности. Некоторые из переселенцев, обжившись в Риме, начали склонять к ереси здешних христиан. Опять же, многие римляне считали, что Великий понтифик слишком сурово и несправедливо обошелся с беглецами, потерявшими все; некоторые сплетники и вовсе утверждали, что Лев сам сожалел, что не оставил манихеям права выбора… Спустя несколько месяцев Великий понтифик положил конец сомнениям, домыслам и слухам, коих он не любил.

В своей проповеди на Рождество Лев, как всегда, повествовал о многом. Он некоторое время разъяснял прихожанам Таинство Крещения и вдруг обрушился на учение, которое до конца не сгорело вместе с его лживыми книгами:

"Этому Таинству, возлюбленные, чуждо безумное заблуждение манихеев, которые отрицая Его телесное рождение от Марии Девы, отлучили себя от этого Таинства, и как не верят в истинное Рождество Его, так и не принимают истинного страдания, не признают Его погребенного и отрицают истинное Воскресение. Вступив же на опасную дорогу заслуживающей проклятия ереси (на которой все темно и скользко), бросаются они в бездну смерти с обрывов лжи и не находят ничего твердого, на что бы опереться. Они помимо всех поношений, источник которых в дьявольской лжи, в самом главном праздновании своего вероисповедания (как было раскрыто недавним признанием их) радуются осквернению как души, так и тела, не соблюдая ни сохранности веры, ни стыда, и, нечестивые в своих ересях, они и в обрядах пребывают отвратительными".

Настоятель храма Петра и Павла из древнейшего италийского города Тарента был старинным другом Льва. Отец Феодосий часто посещал Великого понтифика, но старался не вступать в долгие диспуты. Священник понимал, что время собеседника весьма ценно, может быть, самая дорогая вещь на земле; и отнимать его у Льва — значит отнимать у всех христиан. Потому Феодосий спрашивал советов у Льва по самым важным вопросам, которые более всего волновали его паству. Но однажды гость из Тарента решил воспользоваться близким знакомством с Великим понтификом.

— Отец наш, — немного смутившись, начал беседу священник, — прихожане нашей церкви обращаются к тебе с просьбой.