Паж герцога Савойского - Дюма Александр - Страница 19

• Предыдущая
• 19/216
• Следующая

— Некорыстный у тебя паж! — заметил Карл V. — Ты мне потом скажешь, где ты таких берешь, любезный племянник… Алмаз, который я хотел ему подарить, стоит тысячу пистолей!

И, повернувшись к придворным, он добавил:

— Прекрасный пример для вас, господа!

Едва вернувшись во дворец Кореи, где он остановился вместе с отцом, Эммануил Филиберт стал настойчиво выяснять причину, заставившую пажа не только отказаться от алмаза, но и с криком ужаса, как юный встрепенувшийся сокол, выбежать из дома. Но ребенок молчал, и никакие просьбы не вытянули из него ни слова.

Он хранил такое же упорное молчание, когда герцогиня Беатриса хотела получить от него сведения о матери.

Однако какое отношение император Карл V мог иметь к бедам, постигшим сироту-пажа? Об этом Эммануил Филиберт даже не догадывался. Как бы, впрочем, ни обстояло дело, он готов был скорее обвинить всех, даже своего дядю, чем заподозрить хоть на мгновение Леоне в пустых капризах.

Прошло два года со времени заключения перемирия в Ницце. Франциску I всегда было трудно так долго держать слово. Этому удивлялись все, а особенно Карл V; во время своего последнего свидания со свояком император не переставал беспокоиться о том, что может предпринять король Франции, как только он, Карл V, уедет и не будет больше защищать бедного герцога.

И действительно, стоило императору отплыть, как герцог Савойский, вернувшийся в Ниццу, получил послание от Франциска I.

Король предлагал своему дяде вернуть ему Савойю, при условии что Карл III уступит ему, Франциску I, Пьемонт, чтобы присоединить его к французской короне.

Герцог, возмущенный подобным предложением, отослал посланцев своего племянника, запретив им впредь показываться у него.

Что придало Франциску I такую уверенность в себе, если он решился в четвертый раз объявить войну императору?

Дело было в том, что у него появилось два новых союзника, Лютер и Сулейман, — германские протестанты и африканские сарацины. Странные союзники для христианнейшего короля, для старшего сына Церкви!

Удивительное дело! В течение всей этой долгой борьбы между Франциском I и Карлом V свое слово постоянно нарушает тот, кого называют король-рыцарь. Потеряв все, кроме чести, на поле битвы при Павии, он запятнал эту самую честь, оставшуюся нетронутой, несмотря на поражение, несмываемой грязью, подписав в тюрьме договор, который он не собирался исполнять!

Взгляните на этого короля, которого историки должны были бы изгнать из истории, как Христос изгнал торговцев из храма; взгляните на этого солдата, посвященного в рыцари Баярдом и проклятого Сен-Валье, — нарушив слово, он как будто впал в безумие: стал другом турок и еретиков, протянув правую руку Сулейману, а левую — Лютеру; он, потомок Людовика Святого, идет рука об руку с потомком Магомета! Поэтому сначала его постигает поражение — детище Божьего гнева, а потом и чума — детище Божьего отмщения!

Но все это отнюдь не мешает награждать его в книгах, по крайней мере, исторических, титулом короля-рыцаря.

Другое дело, что мы, сочинители, называем его бесчестным королем, клятвопреступником перед врагами, клятвопреступником перед друзьями, клятвопреступником перед Богом!

На этот раз, получив ответ герцога Савойского, он стал угрожать Ницце. Герцог Савойский оставил в Ницце одного храброго савойского рыцаря по имени Одине де Монфор и через ущелье Тенды добрался до Верчелли, где и попытался собрать те немногие силы, какими он еще мог располагать.

Эммануил Филиберт просил у отца позволения остаться в Ницце и принять боевое крещение в сражении против Франциска I и Сулеймана одновременно, но, будучи единственным и последним наследником герцога, он был слишком дорог отцу, чтобы тот согласился исполнить подобную просьбу.

С Шанка-Ферро было совсем другое дело: он получил разрешение и воспользовался им.

Едва только герцог, его сын и Леоне удалились на несколько льё от Ниццы, как на горизонте появился флот из двухсот парусников под турецкими и французскими флагами и высадил в порту Вильфранш десять тысяч турок под командованием Хайраддина и двенадцать тысяч французов под командованием герцога Энгиенского.

Осада была ужасной. Гарнизон упорно защищался; все население — горожане, солдаты и дворяне — проявили чудеса храбрости. Городская линия укреплений была прорвана в десяти местах, и во все десять проломов хлынули турки и французы; гарнизон защищал каждую улицу, каждый перекресток, каждый дом; огонь шел вслед за осаждающими. Одине де Монфор укрепился в замке, оставив врагу лишь разрушенный город.

На следующий день герольд явился к нему с требованием сдаться.

Но Монфор только покачал головой:

— Друг мой, ты совершаешь ошибку, предлагая мне подобную подлость… Меня зовут Монфор, то есть «сильная гора», в гербе моем столбы, а мой девиз: «Следует держаться!»

Монфор оказался достойным и своего девиза, и своего герба, и своего имени. Он продержался до тех пор, пока с одной стороны не прибыл сам герцог с четырьмя тысячами пьемонтцев, а с другой стороны от имени императора — Альфонсо д'Авалос с шестью тысячами испанцев, и турки и французы были вынуждены снять осаду.

Для герцога Карла и его подданных возвращение в Ниццу было великим праздником, несмотря на то что город был почти полностью разрушен; это был также великий праздник для Эммануила Филиберта и его оруженосца. Шанка-Ферро подтвердил прозвище, которое ему дал Карл III. Когда молочный брат спросил у него, как он справился с настоящими кирасами и щитами, он ответил:

— Ба, их не труднее разрубать, чем дубы, и они не тверже скал.

— Ах! Почему меня там не было! — прошептал Эммануил Филиберт, не обратив внимания на то, что уцепившийся за его руку Леоне побледнел при одной мысли об опасностях, которым уже подвергался Шанка-Ферро, и тем, которым в один прекрасный день подвергнется Эммануил.

Правда, некоторое время спустя бедный паж совершенно успокоился, потому что в результате вторжения Карла V в Прованс и битвы при Черизоле был заключен мир в Крепи.

Он был подписан 14 октября 1544 года.

В договоре предусматривалось, что Карл Орлеанский, второй сын Франциска I, женится через два года на дочери императора и получит за ней в качестве приданого герцогство Миланское и Нидерланды и что в свою очередь король Франции откажется от притязаний на Неаполитанское королевство и вернет герцогу Савойскому все, что он у него отобрал, за исключением крепостей Пинероло и Монмельян: они останутся в руках французов в качестве опорных пунктов.

Договор должен был быть исполнен за два года, то есть ко времени свадьбы герцога Орлеанского и дочери императора.

Так и подошел 1545-й год. Дети выросли: Леоне, самому младшему из всех, было четырнадцать лет; Эммануилу — семнадцать, а самому старшему, Шанка-Ферро, на полгода больше.

Что творилось в душе Леоне и почему он становился грустнее день ото дня? Об этом напрасно спрашивали друг друга Шанка-Ферро и Эммануил, и столь же напрасно спрашивал Эммануил у Леоне.

И правда, странное дело! Чем старше становился Леоне, тем меньше он следовал примеру своих товарищей. Эммануил, чтобы заставить всех окончательно забыть данное ему когда-то прозвище Кардинальчик, и Шанка-Ферро, чтобы еще больше подтвердить свое, целые дни проводили в показных боях; всегда с мечом, копьем или топором в руках, молодые люди соперничали в силе и ловкости. Эммануил приобрел все, что было возможно, в искусстве обращения с оружием, а Шанка-Ферро получил от Бога все, что тот дает в отношении крепости и силы человеческим мышцам.

Тем временем Леоне предавался мечтам где-нибудь на башне, откуда он мог следить за молодыми людьми, и не спускал глаз с Эммануила; если же его товарищи слишком увлекались военными играми и скрывались с его глаз, он брал книгу, находил в саду уединенный уголок и читал.

Единственное, чему Леоне учился с удовольствием — несомненно, потому что это давало ему возможность сопровождать Эммануила, — это верховой езде; но последнее время, по мере того как печаль его возрастала, он стал отказываться и от нее.

• Предыдущая
• 19/216
• Следующая