Предсказание - Дюма Александр - Страница 49

• Предыдущая
• 49/75
• Следующая

— Да, сын мой, — холодно подтвердила Екатерина, — отказаться от мадемуазель де Сент-Андре.

— Ни за что, матушка! — воскликнул Франциск решительным тоном, выказывая при этом такую энергию, какую он уже два или три раза успел проявить на протяжении беседы.

— Прошу прощения, Франсуа, — заявила флорентийка по-прежнему ласковым, но не допускающим возражений тоном. — От нее следует отказаться, это цена нашего примирения; если же нет… оно не состоится!

— Но разве, матушка, вы не знаете, как самозабвенно я ее люблю? Екатерина улыбнулась, услышав столь наивные речи.

— Велика была бы заслуга отказаться от женщины, которую не любишь!

— Но почему от нее вообще нужно отказываться, о Боже?

— В интересах государства.

— Какое отношение имеет мадемуазель де Сент-Андре к интересам государства? — спросил Франциск II.

— Вам угодно, чтобы я это вам объяснила? — спросила Екатерина.

Однако король не дал ей сделать это, будто заранее был уверен в собственной логике.

— Послушайте, матушка, — начал он, — мне известно, что Господь одарил вас величайшим талантом; признаю, что меня он сотворил инертным и слабохарактерным, — короче, признаю вашу власть в настоящем и будущем, слепо полагаясь на вас в вопросах политики, а также тогда, когда речь зайдет об интересах королевства, которым вы управляете с таким знанием дела. Но, матушка, заплатив такую цену, то есть отказавшись от всех прав, столь драгоценных для кого-либо другого, я прошу оставить за мной свободу действий в делах интимных.

— В любом другом случае — да! И вы, как мне кажется, никогда не могли упрекнуть меня по этому поводу. Но в данном случае — нет!

— Но почему же «нет» именно в данном случае? Отчего такая суровость, причем по отношению к той единственной женщине, которую я по-настоящему полюбил?

— Да потому, что эта женщина в гораздо большей степени, чем любая другая, сын мой, может развязать в вашем государстве гражданскую войну; потому, что она дочь маршала де Сент-Андре, одного из наиболее преданных вам слуг.

— Я сделаю господина де Сент-Андре наместником какой-либо крупной провинции, и господин де Сент-Андре закроет на все глаза. Вдобавок, он в настоящий момент поглощен любовью к молодой жене, а эта молодая жена была бы очень рада избавиться от падчерицы, соперничающей с ней в красоте и остроумии.

— Возможно, что вы правы в отношении господина де Сент-Андре, чья ревность вошла в поговорку, ибо он, будто испанец времен Сида, держит жену как затворницу. Однако господин де Жуэнвиль, тот самый господин де Жуэнвиль, что страстно любил мадемуазель де Сент-Андре и собирался на ней жениться, закроет ли он глаза? И если он сам согласится закрыть глаза из уважения к королю, то уговорит ли он сделать это своего дядю, кардинала Лотарингского, и своего отца, герцога де Гиза? Поистине, Франсуа, позвольте сказать вам откровенно, дипломат вы никудышный, и если бы ваша мать не стояла на страже, то не прошло бы и недели, как первый попавшийся похититель королевского достоинства снял бы у вас с головы корону, точно так же как первый попавшийся из числа «обирающих до нитки» снял бы плащ с плеч буржуа. Говорю вам в последний раз, сын мой, необходимо отказаться от этой женщины, и только такой ценой — поняли? — повторяю, только такой ценой мы сможем чистосердечно примириться друг с другом, а с господами де Гизами я договорюсь. Теперь вы меня поняли и будете меня слушаться?

— Да, матушка, я вас понял, — произнес Франциск II, — но слушаться вас не буду.

— Вы меня не будете слушаться! — воскликнула Екатерина, впервые столкнувшаяся с таким упорством, видя, как сын, подобно гиганту Антею, восстановил силы, когда он уже казался побежденным.

— Да! — продолжал Франциск. — Да, я не буду и не хочу вас слушаться. Я люблю, вам это понятно? У меня первые часы первой любви, и ничто не вынудит меня от нее отказаться. Я знаю, что ступил на тернистый путь, возможно, он приведет меня к роковому концу; но, как я вам уже сказал: я люблю и не желаю заглядывать дальше этого.

— Это продуманное решение, сын мой?

Эти два слова «сын мой», обычно ласково звучащие в устах матери, сейчас были преисполнены неописуемо грозным содержанием.

— Да, это продуманное решение, мадам, — ответил Франциск II.

— Вы берете на себя последствия своего безумного упрямства, какими бы они ни были?

— Беру, какими бы они ни были.

— Тогда прощайте, месье! Я знаю, что мне остается делать.

— Прощайте, мадам!

Екатерина сделала несколько шагов к двери и замерла.

— Вините во всем только себя, — решилась она на последнюю угрозу.

— Я буду винить только себя.

— Помните, что я не имею отношения к вашему безумному решению действовать во вред собственным интересам; ну а если несчастье поразит вас или меня, вся ответственность падет на вас одного…

— Да будет так, матушка. Я принимаю на себя эту ответственность.

— Тогда прощайте, Франсуа, — процедила флорентийка со зловещей улыбкой и яростным взглядом.

— Прощайте, матушка! — ответил молодой человек с не менее злобной усмешкой и не менее угрожающим взглядом.

Так расстались сын и мать, полные ненависти друг к другу.

Мы помним про обещание, которое накануне вечером принц де Конде дал Роберту Стюарту, и о предстоящем их вечернем свидании на площади Сен-Жермен-л'Оксеруа.

Принц де Конде вошел в Лувр как раз тогда, когда королева вышла из апартаментов сына.

Он пошел выполнять данное им обещание и просить у короля помилования Анн Дюбуру.

Королю доложили о его приходе.

— Просите! — слабым голосом ответил он.

Принц вошел и увидел молодого человека: скорее лежа, чем сидя в кресле, он отирал платком пот со лба.

Потухший взор, полуоткрытые губы, мертвенно-бледное лицо.

Можно сказать, это было скульптурное изображение Страха.

— А-а, — пробормотал принц, — у ребенка горе.

Не следует забывать, что принц от начала до конца был свидетелем всего, что происходило между королем и мадемуазель де Сент-Андре, и наслушался обещаний короля своей любовнице.

Увидев принца, король внезапно просиял. Если бы солнце собственной персоной вошло в эти мрачные апартаменты — там не стало бы светлее. Можно сказать, на короля снизошло величайшее озарение: на лице засветилась мысль, появилась надежда. Он встал и направился к принцу. Казалось, он был готов обнять пришедшего и прижать его к груди.

Так сила притягивает слабость; так мощный магнит притягивает железо. Принц, по-видимому, не слишком жаждавший объятий, поклонился, как только король сделал первый шаг к нему.

Франциск, упрекая себя за то, что поддался первому порыву, вынужден был остановиться и подать принцу руку.

Тому ничего не оставалось делать, как поцеловать протянутую руку, что он и проделал.

Однако, прикасаясь к королевской руке губами, он спросил самого себя: «Какого дьявола ему от меня нужно, что сегодня он мне оказывает такой хороший прием?»

— О, как я счастлив увидеться с вами, мой кузен! — ласково приветствовал его король.

— А я, государь, одновременно счастлив и польщен.

— Вы пришли чрезвычайно кстати, принц.

— Правда?

— Да, мне ужасно тоскливо.

— Да, действительно, — произнес принц, — когда я вошел, на лице вашего величества были следы глубочайшей тоски.

— Вот именно, глубочайшей. Да, мой дорогой принц, меня одолела страшная тоска.

— Королевская тоска, — уточнил принц и поклонился с улыбкой.

— А самое грустное во всем этом то, мой кузен, — продолжал Франциск II, пребывая в глубочайшей меланхолии, — что у меня нет друга, кому я мог бы поведать свои горести.

— У короля есть горести? — осведомился Конде.

— Да, и серьезные, настоящие, мой кузен.

— И кто же оказался столь дерзким, что рискнул причинить горести вашему величеству?

— Особа, к несчастью имеющая на это право, мой кузен.

• Предыдущая
• 49/75
• Следующая