Сан-Феличе. Книга первая - Дюма Александр - Страница 34

• Предыдущая
• 34/243
• Следующая

Луиза быстро сжала руку отца, как бы для того, чтобы помешать ему еще раз произнести имя кавалера. Князь взглянул на нее.

— Я вам еще не ответила, отец, — сказала она.

— Так говори же! Времени у нас не много.

— Я никого не люблю, отец, — отвечала Луиза, — но даже если бы я любила кого-нибудь, желание, высказанное вами в такой момент, стало бы для меня приказом.

— Подумай хорошенько, — прошептал князь, и лицо его засветилось радостью.

— Я все сказала, отец! — добавила девушка, твердый ответ которой объяснялся, по-видимому, торжественностью минуты.

— Лучано! — крикнул князь. Сан Феличе вошел в комнату.

— Скорее, скорее, друг мой! Она согласна, согласна! Луиза протянула кавалеру руку.

— С чем ты согласна, Луиза? — спросил кавалер, как всегда, нежным, ласковым голосом.

— Отец говорит, что умрет счастливым, если я, друг мой, пообещаю стать вашей женой, а вы — моим мужем. За себя я дала слово.

Если Луиза не ожидала предложения подобного рода, то кавалер был подготовлен к нему еще меньше; он с изумлением взглянул на князя, потом на Луизу и растерянно воскликнул:

— Но ведь это совершенно невозможно!

Между тем взгляд, обращенный им на Луизу, ясно говорил, что если серьезные препятствия существуют, так, во всяком случае, не с его стороны.

— Невозможно? А почему? — спросил князь.

— Да ты посмотри на нас. Посмотри на нее, она стоит на пороге жизни во всем блеске юности, она не ведает любви, а еще только мечтает познать ее, — и посмотри на меня… На меня, сорокавосьмилетнего, седеющего, с головою, поникшей от научных трудов!.. Сам видишь, это немыслимо, Джузеппе.

— Она сейчас мне сказала, что только нас двоих и любит на всем свете.

— Вот так оно и есть; она любит нас одинаковой любовью. Мы с тобой дополняли друг друга: ты был ей отцом по крови, я — по воспитанию; но недалек день, когда ей станет такой любви мало. Юности нужна весна: почки распускаются в марте, цветы — в апреле, свадьбы в природе совершаются в мае; садовник, который вздумал бы нарушить порядок времен года, оказался бы не только безумцем, но и святотатцем.

— А я так надеялся! — прошептал князь.

— Видите, отец, не я, а он отказывается.

— Да, но это решение мне диктует разум, а не сердце. Разве зима откажется когда-нибудь от солнечного луча? Будь я эгоистом, я сказал бы: «Согласен!» Я унес бы тебя на руках, как в древности боги похищали нимф. Но, как тебе известно, Плутон, женившись на дочери Цереры, хоть и был богом, все же не мог подарить ей ничего другого, кроме вечной ночи, и она умерла бы от тоски и печали, если бы мать не дарила ей шесть светлых месяцев. Нет, Караманико, не помышляй больше об этом: ты думаешь составить счастье дочери и твоего друга, а на самом деле ты искалечил бы два сердца.

— Он любит меня как дочь, но не хочет, чтобы я была его женой, — сказала Луиза. — А я люблю его как отца и все-таки хотела бы, чтобы он стал моим мужем.

— Будь благословенна, дочь моя! — воскликнул князь.

— А я, Джузеппе, лишаюсь родительского благословения? Как можешь ты, — продолжал Сан Феличе, пожав плечами, — как ты, испытавший на себе все страсти, можешь до такой степени обманываться насчет великой тайны, именуемой жизнью?

— Ах, именно потому, что я испытал все страсти, — воскликнул князь, — именно потому, что вкусил от этих плодов Асфальтового озера и нашел в них только прах, я и мечтал для нее о жизни тихой, спокойной, далекой от бурь, о такой жизни, какую она вела до нынешнего дня и в какой она и полагает свое счастье! Ты ведь сказала, что до сего времени была счастлива?

— Да, отец, очень счастлива.

— Слышишь, Лучано?

— Бог мне свидетель, — сказал кавалер, обняв Луизу и целуя ее в лоб, как делал это каждое утро, — я тоже был счастлив. Бог мне свидетель также, что в день, когда Луиза покинет меня, чтобы последовать за своим супругом, я буду оставлен всем, что мне дорого в мире, всем, что привязывает меня к жизни. В тот день, друг мой, я облекусь в саван и буду ждать смерти.

— Так в чем же дело тогда? — вырвалось у князя.

— Но говорю же тебе, она полюбит какого-нибудь юного счастливца! — воскликнул Сан Феличе с такой скорбью, какая еще не звучала в его голосе. — Она полюбит, и этим избранником буду не я. Согласись, пусть она лучше влюбится, будучи девушкой и свободной, чем женщиной и стесненной. Свободная, она улетит, как улетает птичка на зов другой птички, и какое дело упорхнувшей до того, что ветка, на которой она сидела, задрожит, станет вянуть и умрет, не перенеся разлуки?

И он добавил с глубокой грустью, свойственной его поэтичной натуре:

— Если бы еще можно было надеяться, что птичка вернется на покинутую ветку, чтобы свить себе здесь гнездо!

— В таком случае, отец, я никогда не выйду замуж, ибо не хочу вас ослушаться, — сказала Луиза.

— Бесплодный отпрыск дерева, сломленного бурей, погибай же вместе с ним! — прошептал князь.

И он склонил голову на грудь. Слеза скатилась из его глаз на руку Луизы, а девушка, подняв руку, молча указала на нее кавалеру.

— Что ж, если вы оба хотите этого, я согласен, — сказал кавалер, — согласен на то, чего в одно и то же время страшусь и желаю больше всего на свете. Но при одном условии.

— При каком? — спросил князь.

— Пусть свадьба состоится не раньше, как через год. За это время Луиза увидит свет, которого еще не видела, познакомится с молодыми людьми, которых пока не знает. Если ни один из юношей, что встретятся на ее пути, не придется ей по душе, если год спустя она так же будет готова отречься от света, как соглашается сегодня, — словом, если по истечении этого срока она придет и скажет мне: «Во имя моего родителя, друг мой, стань мне супругом!» — тогда мне нечего будет возразить, и пусть я даже не изменю своего мнения, год испытания обезоружит меня.

— О друг мой! — воскликнул князь, сжимая руки Сан Феличе.

— Но выслушай, что я еще хочу сказать тебе, Джузеппе, и будь свидетелем торжественного обещания, которое я даю, будь беспощадным мстителем, если я не выполню его. Конечно, я верю в чистоту, в целомудрие, в добродетели этого ребенка, как верю в добродетель ангелов, но все же она женщина и может не устоять.

— О! — прошептала Луиза, закрыв лицо руками.

— Она может не устоять, — повторил Сан Феличе. — В таком случае обещаю тебе, друг, клянусь, брат мой, на распятии, символе безграничного самопожертвования, перед которым сейчас соединятся наши руки, что, если такое несчастье случится, оно встретит с моей стороны сострадание и прощение и я повторю слова, сказанные Спасителем о блуднице: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень». Дай руку, Луиза!

Девушка протянула ему руку. Караманико взял распятие и благословил их.

— Караманико, — сказал Сан Феличе, положив свою руку, сплетенную с рукою Луизы, на распятие — клянусь тебе, что, если Луиза не изменит своих намерений, ровно через год, день в день, час в час, она станет моей женой. Теперь, друг мой, ты можешь умереть спокойно — я поклялся.

И действительно, несколько часов спустя, в ночь с 14 на 15 декабря 1795 года, князь Караманико скончался с улыбкой на устах, сжимая в своей ладони соединенные руки Сан Феличе и Луизы.

Великая скорбь объяла Палермо. Похороны, происходившие, по обыкновению, ночью, отличались небывалой пышностью. Все население участвовало в погребальном шествии. Собор во имя святой Розалии, сиявший множеством свечей, не мог вместить всех собравшихся; толпа растеклась по всей площади, а с площади, хотя она и была огромной, — по улице Толедо.

Катафалк был покрыт огромным черным бархатным полотнищем, усеянным серебряными звездочками; на полотнище лежали первостепенные ордена Европы Два пажа вели за катафалком боевого коня князя, и бедное животное горделиво выступало под расшитой золотом попоной, не ведая понесенной им утраты и ожидающей его участи.

Когда фоб вынесли из храма, коня вновь повели за погребальной колесницей Но тут старший конюший князя подошел к лошади с ланцетом в руке, и, в то время как она, узнав его, стала ржать и ласкаться к нему, он перерезал ей шейную вену. Благородное животное испустило слабый стон: боль была невелика, но рана смертельна; конь встряхнул головой, украшенной, соответственно цвету княжеского герба, султаном из белых и зеленых перьев, и продолжал путь; лишь тонкая, но непрерывная струйка крови стекала с его шеи на грудь, оставляя алый след на мостовой.

• Предыдущая
• 34/243
• Следующая