Тарантул. Трилогия - Матвеев Герман Иванович - Страница 6

Мишка хотел было отругнуться, но его перебил второй:

– Тихо, паренек! Ни к чему спорить. Человек от страха рассудок потерял и всякие глупости говорит. Пускай.

Подошел трамвай, и они разошлись в разные стороны. Мужчина в очках сел в первый вагон, а Мишка направился в последний. В вагоне говорили об обстреле, хмуро разглядывая из окна воронку от снаряда и выбитые стекла в домах.

Только теперь Мишке пришло в голову, что не следовало, пожалуй, оставлять этого человека в роговых очках, который говорил, что «по правилам – город не удержать». Кто его знает, что это за человек? Ведь всем было страшно, и, однако, никто со страха так не говорил. Мишка выругал сам себя. Но было уже поздно.

У площади Льва Толстого Мишка слез и пошел в детский сад.

Сестренка обрадовалась приходу брата, но первый ее вопрос больно отозвался в Мишкином сердце.

– Миша, а где мама?

– Мамы нет, Люсенька.

– Мама на работе? Да? А мама придет?

– Если баловаться не будешь, придет, – ответил он, чувствуя, что бесполезно говорить ей о смерти матери.

Чтобы отвлечь девочку, он вытащил из кармана конфету, которую отложил для нее за завтраком.

– Нá вот…

Девочка немедленно сунула конфетку в рот.

– Ну, как ты устроилась? Хорошо?

Девочка кивнула головой.

– Ты скажи мне, если кто обижать будет.

Говорить больше было не о чем. Мишка вспомнил наставления матери, которые она раньше делала ему, уходя на работу, и повторил их сестре. Девочка молча кивала головой, но слушала невнимательно, несколько раз оглядывалась на дверь. Там были подруги, и, видимо, ее оторвали от игры. Погладив по голове сестренку и неловко чмокнув ее в щеку, Мишка вышел.

Отсюда он направился на Сытный рынок. Здесь можно было встретить людей из всех районов города, всех возрастов, всех профессий. Мишка осторожно пробрался к тому месту, где накануне он видел однорукого, но там его не оказалось. Углубившись в промежуток между ларьками, мальчик ждал и наблюдал, разглядывая людей и прислушиваясь к разговорам. Однорукого не было. Тогда он пошел по рынку и, выбравшись из толчеи, залез на лестницу рыночного корпуса. Отсюда было хорошо все видно, но из-за тесноты лица людей было невозможно разобрать. Мишка упорно искал в толпе запомнившуюся ему фигуру инвалида.

– Мишка! – услышал он знакомый голос.

Оглянувшись, он увидел Ваську, который протискивался к нему из толпы.

– Куда ты пропал? Мы тебя искали, искали вчера… Думали, разбомбило… Завтра со Степкой хотели в больницах искать.

– По делам ходил, – серьезно ответил Мишка. – А ты чего тут?

– А я очереди продаю.

Васька забрался на лестницу и, устроившись рядом с другом, объяснил, что это значит.

– У ларьков очереди за картошкой, а как тревогу объявят, их разгоняют. Я, понимаешь, вон в тот подъезд запрячусь и жду. Как отбой заиграет, так бегом – и сразу к ларьку. Всегда первый. Хорошо платят. Видал?

Васька достал из кармана пачку «Зефира», открыл ее и протянул Мишке:

– Бери.

– Я бросил курить.

– Почему?

– Так. Ни к чему это. Небо только коптить, – резко сказал Мишка.

Васька с изумлением посмотрел на приятеля, смутился, закрыл коробку, повертел ее в руках и спрятал в карман.

Некоторое время они сидели молча. Васька чувствовал, что с приятелем произошло что-то, о чем надо было говорить в соответствующей обстановке.

– Где Степан? – спросил через минуту Мишка.

– Дома, наверно. А что?

– Ничего. Потом все расскажу. Пойдем к нему.

Они выбрались на улицу и молча пошли к дому.

Тревоги следовали одна за другой с небольшими перерывами. Наступили дни, когда сирены гудели по двенадцать раз в сутки. Особенно жестокие налеты были по ночам. Эшелоны немецких бомбардировщиков летели на большой высоте и сбрасывали бомбы во всех районах города. Навстречу им, в черное небо, по-прежнему летели разноцветные ракеты, пущенные таинственной рукой.

Команда Мишки Алексеева из пяти надежных и проверенных друзей с вечера расходилась по разным улицам и добросовестно дежурила до утра. Днем ребята спали в красном уголке жакта, где у них находился штаб. Каждый день в штаб заходил Бураков.

– Ну, как дела? – спрашивал он Мишку.

Тот пожимал плечами и вот уже третий раз отвечал одно и то же:

– Плохо…

Они садились к столу, вытаскивали карту Ленинграда, разглядывали ее и заново намечали посты на улицах и в переулках.

– Отсюда сегодня пускали. Я сам видел с вышки. Может быть, на этой улице постоять, Миша? А? – предложил Бураков.

– Надо сюда Ваську поставить. А то он на Гатчинской… Там людно.

Как только начало темнеть, Васька Кожух отправился на новое место, в глухой переулок, который сворачивал в сторону от Пушкарской и выходил к парку Ленина.

Васька прошел переулок из конца в конец, изучая ворота, выступы, подъезды, чтобы знать, где можно в случае чего укрыться.

– Ты чего шляешься? Домой пора, – крикнула ему одна из дежурных МПВО, когда он заглянул во двор.

Васька презрительно смерил девушку взглядом с головы до ног и ничего не ответил. С тех пор как ребята организовали свою команду, он стал подражать Мишке. А Мишка последние дни сильно изменился: не горячился, не кричал, говорить стал еще меньше, стараясь больше слушать и наблюдать. Самое любопытное, что он действительно бросил курить, отчего казался взрослее, самостоятельнее и серьезнее. Васька и раньше понимал, глядя на куривших приятелей, что они смешны и глупы, подражая взрослым. Сам он курил тоже исключительно для того, чтобы выглядеть старше. Табачный дым никакого удовольствия ему не доставлял. Ругался, плевал сквозь зубы и многое другое он делал тоже не потому, что нравилось, а чтобы казаться старше и солиднее. Пачку «Зефира», полученную им за продажу очереди, он три дня таскал с собой. Рука постоянно лезла в карман за папиросой, но за эти три дня он покурил только один раз, да и то без всякого удовольствия.

Дойдя до конца переулка, Васька повернул назад и направился к группе людей, стоявших под воротами. Его обогнал высокий худощавый юноша с футляром под мышкой, в каких обычно носят чертежи. Васька видел, как он прошел несколько домов, оглянулся и вошел в подъезд.

Под воротами шел разговор о пожаре Бадаевских складов. Какой-то старик рассказывал, что расплавленный сахар, перемешиваясь с грязью, растекался по улице рекой, затопил все канавы и подвалы. Он явно преувеличивал, но люди, уставшие за день, измученные тревогами, слушали его не перебивая. Старик не успел досказать, как завыла сирена.

– Летят, проклятые!.. Ну, кто куда, а я на крышу.

Группа разошлась. По улице бежали темные фигуры людей, торопившихся домой.

– Мальчик, иди в бомбоубежище, – сказала дворничиха, схватив Ваську за локоть.

– Иди сама, – огрызнулся тот в ответ и выдернул руку.

– Что` я говорю…

Но Васька уже исчез в темноте. Он прошел шагов сто и укрылся между колоннами школы, как раз против подъезда, куда ушел худощавый парень. На улице стихло. Где-то далеко начали хлопать зенитки, и звуки стрельбы постепенно приближались.

Если в первую ночь дежурства Васька сильно волновался и в каждой фигуре прохожего подозревал ракетчика, то на вторую, а тем более на третью ночь он держался гораздо спокойнее. Появилось даже некоторое разочарование. Ракетчиков не было.

Гул самолетов приближался. Заговорили батареи, расположенные на Петроградской стороне. В небе мелькали желтые разрывы.

Неожиданно во втором этаже, над дверью, куда вошел худощавый юноша, мелькнул огонек. Через минуту огонек снова мелькнул, осветив лицо парня, склонившегося над подоконником. Васька успел разглядеть, что окно на лестнице было открыто. Прошла минута, другая, и вдруг с легким шипением из окна полетели ракеты. Они вспыхивали ярко-зеленым светом и, догоняя одна другую, летели дугой по направлению к Петропавловской крепости.

От неожиданности Васька даже присел. Что делать? Он сразу забыл все инструкции Буракова и советы Мишки.