Утро под Катовице (СИ) - Ермаков Николай Александрович - Страница 3

Получается, в своем времени я тоже исчез загадочным образом. Жалко маму, для нее это будет страшным ударом. И жалко меня, так как я, по всей видимости попал в страшную мясорубку первых дней второй мировой войны с перспективой погибнуть за Польшу, в лучшем случае — попасть в лагерь военнопленных лет на шесть с высокими шансами не дожить до освобождения.

Все это я вспоминал, пока шел в строю, а шли мы около часа. По моим прикидкам, сейчас мы должны быть где-то в десяти километрах от границы, поблизости от укрепрайона севернее Катовице. Об этом говорил и приблизившийся звук канонады. Следуя за головой колонны, мы свернули в близлежащий рощу и по команде свалились на землю. Впрочем, сидел я недолго, а, вспомнив, что у меня пустая фляга, спросил капрала, можно ли здесь набрать воды? Унтер глубокомысленно задумался, а один из солдат сказал, что знает где здесь родник и вызвался показать, благо, у него тоже закончилась вода, за нами потянулись ещё с десяток бойцов. Наполнив флягу и вернувшись к месту привала, я перекусил салом с сухарями и с удовольствием растянулся на траве, надеясь отдохнуть, однако вскоре раздалась команда «Строиться!» и мы отправились дальше.

За полчаса мы добрались до линии траншей, расположенных в сотне метров от опушки. Перед нами раскинулось ровное пшеничное поле, противоположный край которого на расстоянии примерно полутора километров от наших позиций терялся в дыму, поднимающемся над горящими спелыми злаками. Оттуда доносился грохот взрывов и частый треск пулеметной и винтовочной стрельбы. После того как Вилковский указал мне мою позицию, я осмотрелся и занялся обустройством, между делом поглядывая по сторонам. Минут за пятнадцать в стене окопа вырыл ступеньку для упора правой ногой, сделал выемки для гранат, замаскировался. Со стороны фронта ситуация практически не менялась, в тылу, в сотне метров от наших траншей спешно разворачивалась батарея противотанковых пушек. Когда я закончил, опять подошёл Вилковский и спросил, умею ли я обращаться с пулеметом? Я соврал, что не обучен — пулеметчик это первейшая цель для противника, по нему будут стрелять все кому не лень — простые пехотинцы, снайпера, танки, а помирать за Польшу мне категорически не хотелось. Однако я со всей прямотой откровенно признался сам себе, что для простого польского пехотинца, коим я в настоящий момент являлся, вероятность выживания в приграничном сражении под Катовице весьма невелика. Здесь первого сентября 1939 года немцы нанесли основной удар, полностью разгромив противостоящие им польские части. И я, получается, нахожусь где-то на правом фланге наступающей на Ченстохов десятой армии вермахта. Шансы уцелеть, честно выполняя воинский долг, нулевые, в лучшем случае можно раненым попасть в плен. Но я же ведь не поляк и не гражданин Польши, присягу ляхам не давал и перспектива погибнуть за их страну меня совсем не привлекает, поэтому надо уходить. Свалить отсюда по тихому до боя не получится — расстреляют как дезертира, а во время боя придется полагаться только на везение. Главное — точно поймать момент, когда оборона будет уже дезорганизована, но возможность дезертировать ещё будет.

Примерно через час после занятия нами позиций, со стороны фронта из дымного марева стали появляться фигуры солдат, бегущих к нашим окопам. Раздалась звонкая команда: «Не стрелять!». Вскоре стало ясна и причина приказа не открывать огонь — к нам бежали польские бойцы, часть из них были без оружия — эти бежали впереди быстрее всех. Но большинство приближающихся поляков были вооружены винтовками, они, останавливаясь, стреляли назад, в дым, наугад. Также в последних рядах было немало раненых, которым помогали идти сослуживцы. Из наших окопов навстречу им поднялись офицеры и унтера, которые стали останавливать приказами, а зачастую и кулаками безоружных беглецов. Прямо перед моим окопом Митькевич одного за другим кулаками отправил в нокаут троих самых быстроногих безоружных солдат, два раза выстрелил в воздух из нагана, потом с помощью энергичного мата, зуботычин и капралов привел к послушанию полтора десятка рядовых и под командой Вилковского отправил их в траншею. Вскоре в окопы прибыли и солдаты, отходившие последними. Безоружных снабдили оружием, добавив щедрые угрозы расстрелять в случае повторного проявления трусости. Рядом со мной разместили рядового, от которого густо несло свежим дерьмом. Он, сев на дно окопа, тихонько плакал, обняв винтовку. Я сначала пытался не обращать внимания на всхлипы и дурной запах, но потом не выдержал и пнул засранца в бок:

— Хватит выть! Иди почисть штаны и задницу!

Он поднял на меня мутный взгляд и вяло произнес:

— Зачем? Все равно всех убьют.

Я поднял его схватив за грудки и со всей накопившейся злостью прошипел:

— Ага, убьют, только вот я тебя, курва, раньше грохну! Пошел отсюда. — Развернув ушлепка в направлении отнорка с ротным сортиром, придал ему ускорение пинком. Тут и так тошно и страшно, так ещё в окоп нострадамуса обосранного подселили.

Засранец ещё не вернулся, а в траншеях уже раздавались передаваемые по цепи команды:

— Приготовиться к бою! Без команды не стрелять!

Со стороны фронта из дыма стали появляться силуэты немецких танков и бегущей за ними пехоты. Вскоре среди наступающих вспухли высокие султаны взрывов. По окопам пронесся одобрительный шум, солдаты надеялись, что бьющая с закрытых позиций крупнокалиберная батарея сможет остановить наступление. Я же, посматривая на медленно приближающихся немцев, продолжал с поражающим самого себя спокойствием обдумывать возможные варианты бегства.

Когда, наконец, немцы приблизились на 400 метров, раздалась команда:

— Огонь!

Сзади загрохотали выстрелы противотанковой и полковой артиллерии, вокруг азартно строчили пулеметы и стреляли винтовки. Я тоже внёс свою небольшую лепту. Воевать за Польшу мне совсем неохота, однако, если есть возможность убить немца, то почему бы и нет? Благодаря частым посещениям стрельбища, виртуального тренажера и инъекциям «Ареса» на расстоянии четырехсот метров из пристрелянной винтовки без оптики по неподвижной ростовой мишени я попадал примерно восемь из десяти выстрелов. Здесь у меня винтовка не пристреляна, мишени мало того, что на месте не стоят, так ещё и стреляют, так что шансы на точное попадание у меня несколько ниже. Стараясь сильно не высовываться, я прицелился в далёкий серый силуэт и, задержав дыхание, плавно нажал на спусковой крючок. Винтовка отозвалась оглушающим щелчком выстрела, силуэт упал. Но повода для радости не было — немец рухнул чуть раньше, чем я выстрелил. Либо в него попал кто-нибудь другой, либо он сам бросился на землю, укрываясь от огня обороняющихся. Передергивая затвор, я произвел ещё четыре выстрела, по результатам которых уверенно мог сказать только об одном точном попадании. Перезарядив магазин, я продолжил стрельбу, тщательно выцеливая противника. Окружающие звуки слились в непрекращающийся грохот боя. Стреляли мы, стреляли немцы из всех стволов и орудий, перед окопами вспухали султаны разрывов снарядов, взметались фонтанчики от пуль. Мое самосознание растворилось, я перестал ощущать себя личностью со своим прошлым, желаниями и интересами. Весь смысл моего существования свелся только к прицельной стрельбе здесь и сейчас. Когда у меня кончились патроны, я бросился искать их в траншее, ведь мне надо было стрелять! Тут я с некоторым удивлением обнаружил, что в окопах полно раненых и убитых. Наличие трупов меня даже обрадовало — у них ведь беспрепятственно можно разжиться патронами, чем я и занялся, не обращая внимания на стоны и просьбы о помощи от раненых. Набив карманы и подсумки снаряженными обоймами и рассыпными патронами, я вновь приступил к стрельбе по наступающему врагу. Немцы уже приблизились на двести пятьдесят метров, что привело к повышению точности моих выстрелов. В своем секторе обстрела я выбил единственного офицера, трех унтеров и не менее десятка рядовых пехотинцев. Перезаряжая очередной раз магазин, я услышал раздающиеся в окопах неуверенные крики «Ура» и, выглянув из траншеи, посмотрел в сторону немцев. Причина радости однополчан сразу стала понятна. Немцы аккуратно, продолжая обстреливать наши позиции, пятились назад. Перед окопами застыли одиннадцать подбитых танков. Пока фрицы ещё были на приемлемой дистанции, я переместился в траншее правее метров на пятьдесят — здесь с выбором целей было побогаче — и приступил к дальнейшему отстрелу солдат и унтер-офицеров Вермахта, за пару минут записав на свой счёт ещё одного унтера и трёх рядовых. Вскоре немцы вышли из зоны уверенного прицельного поражения и я прекратил стрелять.