Стальная маска (СИ) - Борик Пан - Страница 1

Леса Ноксуса довольно опасное место, полное охотников и хищников, разбойников и иных, малоприятных личностей; здесь можно встретить чудо, а можно попрощаться с головой. Удача — вот главный атрибут отважного авантюриста, ходящего по тамошним землям. Увы, Фортуна была не благосклонна к уроженцу лесных чащ, сыну Овечки с волчьими инстинктами, мальчику, едва достигшему трёх лет.

Он был плодом любви ноксианского военачальника и охотницы, что забирает души; имя ей Овечка. В их сладострастном соитии зародился плод, что через девять месяцев родился на свет. О, что это был за ребёнок! Глаза его, словно камешки янтаря, светящиеся огнём светлячков; тело — комочек шерсти; вместо крошечных пальчиков, маленькие, но острые коготки. Тварь — сказали бы люди; Витус — прозвала его мать.

Киндред опекали его сверх меры, не позволяли бродить одному и всегда тенью следовали за своим отпрыском. Сущность матери: сила и разум, добро и зло, свет и тьма, привыкли к сыну, и даже всегда скрывающийся Волк больше не пытался спрятаться при встрече с ним. Они приняли решение: снять маски, не позволять Матери следить за ними, стать вольными охотниками! Но, даже не используя подлинную силу, их мощь была безграничной.

Однажды, случилось это, после седьмого дня рождения мальчика, на одной из лесных опушек, он нашёл окроплённый кровью нож: тяжёлая рукоять, обычно острое, а ныне тупое лезвие. Вещица приглянулась юнцу, и тот решил оставить его себе. Несколько дней Витус крутил затуплённое лезвие в руках, по-кретински осматривал рукоятку.

— Что это, мама? — спросил он Овечку, пальцем проходясь по стали, слишком ржавой, чтобы давать отблеск.

Перед тем, как ответить, Овечка едва подняла уголки губ, коснулась рукой плеча сына.

— Инструмент.

— Но для чего?

— Чтобы выполнить наше предназначение без нашего участия.

Слова матери иглой вонзились в сознания юнца, он не расставался со своей находкой, всюду таскал её с собой. Киндред не обращали внимания на цацку сына, слишком незначительной она казалось Овце, но Волк скалил зубы, ухмылялся недобро.

«Что он может сделать? О, что же он может сделать! Нужно помочь ему очистить эту ржавчину, придать стали достойный вид и тогда, о, тогда…» — овечка не слушала Волка, закрывалась от его хохота, силясь не слышать клацанье зубов. Она контролировала его порывы, будто бы держала безумного пса на привязи, а тот всё не унимался, рвался на свободу, показывая острые клыки.

Но однажды многое изменилось. Вернее будет сказать, ничего не изменилось, ведь мир не меняется. Рано или поздно Витусу придётся замарать руки кровью, выпустить своего волка, скрытого в чертогах человечности. И пускай Овечка, уже давно поняв, что мир не терпит слабых, всё ещё жила надеждой на край мира, где нет ничего и никого кто мог бы причинить её сыну вред. Она любила его, жила им…

Однажды мать оставила отпрыска одного, отправилась даровать покой смиренным, тем, кто принял свою смерть, принимая её ледяной поцелуй. Витус бродил по лесу, наслаждаясь пением птиц, точно зверь: ловкий, грациозный, неуловимый. Мальчик стал воплощением хитрости, вырос идеальным охотником, множество раз наблюдая, как волк, сошедший с маминой цепи, рвётся на поиски добычи. Конечно, ему никогда не стать столь кровожадным, да и клыки у него не столь остры, однако обострённый слух юнец имел с рождения.

Он руководствовался инстинктами, чтобы выжить; всегда сохраняя равновесие в природе, никогда не убивал сверх меры, лишь чтобы прокормить себя и потешить Волка. Витус припал к земле, обострил обоняние. Дым костра. Людские экскременты. Кровь.

Со скоростью гепарда Витус ринулся к цели, перепрыгивая через поваленные деревья, отталкивая ветки кустарников. Стук сердца отдавался в висках, обильная слюна копилась во рту.

«Дурак! Не открывайся врагу, не будь столь опрометчивым!» — будь рядом мать, она без сомнений сказала бы нечто похожее.

Но сейчас Овечка была далеко отсюда, возможно, выслушивая исповедь очередного существа. Волк двигался следом, довольно ухмылялся; его сущность правила балом; безудержная кровожадность окрыляла Витуса, заставляла забыть об осторожности. Прыжок. Отпрыск Киндред выпрыгивает на поляну и в мгновение ока хватает удирающего кролика за одну из лап, вгрызаясь в маленькое, ещё дышащее тельце клыками. Не обращая внимания на угасающий писк кролика, на его конвульсии. Заполняя рот липкой кровью, стекающей на подборок, ручьём падающей на выпятившуюся грудь. В звериных глазах не было сожаления, лишь нужда, жажда крови, охотничий инстинкт.

Длинные, белоснежные уши Витуса испачкались в бордовый, свисающими лаптями ложась на землю. Добыча билась в агонии, охотник безжалостно сжимал тельце, ломая кости, вгоняя когти в горячую плоть. Он отрывал кусочек за кусочком, отправляя в рот, проглатывая подобно бешеному псу. Это был лесной кролик, однако Витус испытывал истинное блаженство от съеденной добычи. Нечто неосязаемое обвило его тело, током пройдясь по венам; юнец согнулся в экстазе, силясь впитать это нечто, познать доселе невиданное чувство. Впервые в жизни он постиг наслаждение…

***

Она глядела на сцену трапезы своего сына, охотника, настигнувшего добычу. В глазах её застыла печаль, сердце сжалось от предательской правды. Нет — грустно вздыхала мать — ей не удастся скрыть сына от жажды крови, бурлящего внутри вулкана, что извергает семя безудержного инстинкта в сердце мальчика. Матерь масок следит за своими творениями; рано или поздно придёт час расплаты за ошибки прошлого. Доселе невиданное чувство постигло Овечку, она впервые познала страх. Страх за своего сына, что станет мишенью для охотников.

— Охота началась слишком рано, — грустно сказала Овечка, не отрывая взгляд от добычи Витуса.

Пусть отпрыск и был созданием необычным, не ровней Богам и тем более людям, охотники представляли для него смертельную опасность. Одна стрела, не более чем шёпот леса, и жизнь мальчика оборвётся подобно неисправной струне на лютне.

Она поймала взгляд Волка: насмехающийся, будто говорящий о превосходстве, мол, гляди, он пошёл со мной, отдался голоду, как и подобает охотнику. Пасть его открылась, блеснули клыки; Овечка отступила, ощущая себя слабой, проиграв игру в доминацию. Привычное равнодушие сменилось злостью, затем отчаянием и, наконец, принятием поражения. Сердце её познало печаль, забытую, похороненную за тысячу лет в гробнице равнодушия. Она скрылась, ушла, став нежелательным свидетелем сцены взросления, принятия своего истинного Я.

***

Со случившегося инцидента прошло несколько часов. На Ноксус опустилась ночь, укрывая небеса тёмным одеялом, так же как и мать укрыла своё дитя медвежьей шкурой. Луна царствовала на небосводе, подмигивая одиноко сидящей Овечке. Она расположилась на приплюснутом камне, в позе лотоса, разглядывая свой лук.

— Мой старый друг, моё проклятье… — пальцы проходились по тетиве голодного “Предсмертного шёпота”; уже восемь лет он не поёт песню стрел.

— Звала, Овечка? — из темноты вырос массивный силуэт, клацнув зубами, блеснув всполохами глаз; Волк подтянулся, лёг рядом с камнем.

— Тебя не нужно звать, ты сам приходишь, — голос Овечки, всегда умиротворённый, пропустил нотку недовольства.

— М? Овечка недовольна? Карась рассказал тебе душещипательную историю из своей жизни или барсук пожаловался на тяготы судьбы? — Волк ухмыльнулся, тряхнул головой.

— Ты дал ему убить, — после секундного молчания прошипела Овечка, тоном безапелляционным.

— Хм. Мальчик вечный охотник, рано или поздно это бы случилось.

— Не сейчас. Я была к этому не готова.

— Мальчик получил опыт, впитал душу, насытил себя.

— Витус слишком мал для этого, пойми: он не щенок, который слушается команд…

— Зверь. Он истинный зверь, хищник, убийца…

— Нет! — сама не понимая, как так вышло, но Овечка повысила голос, потеряла привычное самообладание.