Стальная маска (СИ) - Борик Пан - Страница 6

Прошло ещё три дня, Витус стал свободно передвигаться по чердаку; его движения потеряли скованность, а душа требовала свободы. Ах, как хотелось набрать полную грудь воздуха и ринуться на перегонки с дядей Волком; услышать предостережения Овечки и поймать добычу, прокусывая горячую плоть клыками. Но то были лишь мечты мальчика, реальность же диктовала свои суровые условия.

Вечером пятого дня охотничий азарт Витуса взял верх над инстинктом самосохранения. Он поймал мышь, тем самым покинув зону своего комфорта. Оказавшись у ступенек, ведущих на чердак, отпрыск Овечки притаился, точно лягушка, припал к половицам и, минуя коридор со множеством пыльных картин, направился в приоткрытую дверь. Из-за неё лился приятный свет, он будто бы манил к себе, являясь маяком в бескрайнем океане тьмы.

Шаг. Сердце предательски сжимается, мышцы отказываются подчиняться, зарождается желание повернуться.

Шаг. Слышится громкий звук, доносящийся снизу; уши мальчика прижимаются, тело дрожит, он пятится назад.

Шаг. Всё, он не выдержит больше, быстрее, быстрее поместите его на чердак! Но добрых самаритян рядом не было, а сам Витус волею судьбы был застукан Гэвиусом, что пришёл по его душу с тарелкой в руках.

— Ты покинул чердак?! — возбуждённо воскликнул юноша. — Теперь я смогу показать тебе дом!

И это было правдой: такая оказия представилась на подступающую ночь. В то время, когда барон крепко спал, в час, когда совы начали угукать только им понятное «угу», в момент ухода слуг, они спустились на второй этаж и с масляной лампой в руках двинулись навстречу неизведанному.

Витус разглядывал дом, как кретин. Ему было в новинку жить в тюрьме, что люди называют жилищем. Ведь ну, смех просто — жить в четырёх стенах со спёртым воздухом и ограниченной свободой! Мальчик начал, пусть и мало, но всё же говорить, спрашивать, задавать вопросы.

— О, так ты не понимаешь, что значит «брат»? Мой милый, маленький ягнёночек, позволь я тебе расскажу, только для начала давай уединимся в моём любимом месте. Я называю его своим личным раем.

Личный рай для Гэвиуса был библиотекой с десятком огромных стеллажей, парой пыльных столов и одного покусанного собачкой кресла. Именно в нём расположились братья: старший сел на сиденье, младший сел ему на колени, точно ребёнок. Завязался разговор:

— Видишь ли, твоя мама… Понимаешь, она была близка с моим отцом. В момент их… Эм, как бы сказать… совокупления родился ты. У нас разные матери, моя… ну, моя умерла от оспы много лет назад, мне и семи не было, когда отец принёс эту весть…

Воцарилось молчание, по лицу Гэвиуса можно было понять, что тот страдальчески силится отогнать берущие его сознание штурмом воспоминания. Витус положил ему ладонь на голову, прошёлся по остаткам волос, пальцами постучал по лысине. Подобное делала Овечка, убаюкивая своего отпрыска. Кажется, это помогло, и новоиспечённый брат, поблагодарив, принялся рассказывать о чём-то менее болезненном.

— Вижу, ты поглядываешь на книги. Хочешь почитать? О, ты наверняка не умеешь… Но ничего, мы тебя научим!

Гальего-старший сдержал слово и, найдя на задворках библиотеки старую, потрёпанную, местами порванную сказку для детей, где преобладали картинки и крупный шрифт, показал её Витусу. Он с интересом разглядывал изображения на бумаге, тыкал когтями по нарисованным лицам, нюхал, пробовал на вкус. Несъедобно, но, как сказал Гэвиус, информативно, что бы это не означало, — резюмировал мальчик.

— Книги — это билет в другие миры. Они учат нас, дают информацию и возможность окунуться в фантастические истории, не выходя из усадьбы. Невероятно, не правда ли?

Витус не мог согласиться, но и отказаться от правды новоиспечённого брата был не в силах. На протяжении ночи они изучали детскую литературу: мальчик глядел на картинки, а те оживали голосом юноши. Книжные полки и их содержимое было близко ему по духу, соответствуя спокойному, рассудительному складу характера молодого человека. Время летело подобно стреле Овечки; с первыми лучами солнца братья были застуканы молодой горничной, которая была удивлена подобным времяпрепровождениям. Она напомнила Гэвиусу о его работе, об обязанностях ученика в научном цехе, о старшем инженере Бэвиане, ожидающем новую партию запчастей для полугодового проекта.

— И правда, засиделись мы, Витус. Мне нужно отправляться в цех, работа зовёт. Ты можешь остаться здесь, я буду рад, если по приходу застану тебя в библиотеке, нежели на чердаке.

Лесного мальчика оставили одного в окружении сказок и легенд, вымышленных миров и исторических фактов. За неполный день он разглядел множество картинок; одна показалась ему особенно близкой: на ней изображалась мать, кормящая своего новорожденного отпрыска грудью. Эта нарисованная сцена отдавала воспоминаниями ушедших дней; Витуса снова одолела тоска по Киндред — неукротимому Волку и нежной Овечке.

— О, ты погляди, сидит, сидит зверинка. Может его… ну, того, спугнуть?

— Ничего ты, дед, не понимаешь. Это же не зверь, это вастаи!

— Да какой это вастаи?! Ты вастаи хоть раз видела?

— Вастаи не видела, а порку за невыполнения своих обязанностей получала! — помолчав, ответила домработница. — Нужно его спугнуть, а то он меня загрызёт!

— Было бы что грызть, кожа да кости…

Местные слуги со страшным интересом наблюдали за сидящим в кресле существом, нарекая того вастаи. Конечно, никто из них не догадывался о прошлом Витуса, его матери и её связях с бароном. Но, как говорят в простонародье, у страха глаза велики, а языки злы. Уже полгорода знало про необычное существо, живущее в доме Гальего. Многие приняли его за зверюшку барона, а некоторые дамы из высших кругов, намеревались увидеть питомца Борова нанеся тому визит. Слухи расползались быстро, быстрее чем Гэвиус социализировал брата.

Происходило это медленно, но успехи явили себя уже через неделю. Например, теперь Витус завтракал в гостиной, пытаясь использовать столовые приборы; получалось это скверно, но, как говорил Гальего-младший, главное начать! Слуги обходили его стороной, прятались по углам, когда тот, точно дикий лев, передвигаясь на четвереньках, проходил мимо. Это было обусловлено инстинктами: когда хищник ощущает угрозу, он напрягает свои мышцы, готовые в любую секунду принять удар. Так и Витус прижимался к полу, слыша тихие шёпоты за спиной и ощущая, по меньшей мере, две пары глаз, следящих за ним.

— Страшно подумать, чтобы это передвигалось без цепи, — заявила однажды старшая домработница, дама в годах с ужасными манерами, не мешающими ей работать в усадьбе барона.

— Сожрёт он кого-нить, тогда хозяин и спохватится! — соглашался с ней пожилой возчик.

Но Витус не собирался никому причинять вреда, напротив, охотился на мышей и им подобных, устраивал вылазки в сад, убивая десяток пчёл, летающих вокруг цветочного царства. Со временем прислуга успокоилась, барон, уехавший по делам, вернулся через две недели, но взгляд его не изменился: всё такой же холодный, не скрывающий презрения.

Это беспокоило Витуса; он всегда ощущал неприязнь в свою сторону, будто охотник выжидает момента, чтобы пустить в него стрелу. Этот эфемерный снаряд пробивал тонкую оболочку спокойствия мальчика каждый раз, когда новоявленный отец бросал фразы в его сторону.

— Когти что надо, такими особенно хорошо выковыривать плоть из-за лат. Клыки остры, перегрызут любые железо. Отправимся с тобой на охоту, парочку кабанчиков завалим…

Выходец из лесов слушал молча, никогда не отвечая на слова барона. Ему были чужды темы стратегий, оружия и нанесения увечий на, что бы это не значило, военных походах. Гальего-младший учил мальчика читать, рассказывал о вещах, всегда миротворческих и удивительных, в то время как их отец всегда поднимал темы кровопролитий, войн и умерщвлений живых существ. Это продолжалось на протяжении двух месяцев, проведённых Витусом в относительно спокойной обстановке. Он начинал привыкать к усадьбе, её жильцам и разговорам стара и млада.