Волонтер девяносто второго года - Дюма Александр - Страница 14

• Предыдущая
• 14/99
• Следующая

Папаша Дешарм ушел в обход, и нечего было рассчитывать, что до вечера он вернется. Поэтому мне предстояло одному нанести визит г-ну аббату Фортену, а главное — не заставить мадемуазель Маргариту ждать меня.

Я облачился в свой выходной костюм и без пяти минут два постучался в дом моего амфитриона. Он сам открыл дверь.

— Простите, господин аббат, — сказал я, смутившись тем, что доставил ему это неудобство.

— Пустяки, мой мальчик! — ответил он. — Я всего лишь бедный деревенский священник, а Маргарита не может быть сразу и у двери и у плиты. Кстати, о плите, у нее что-то там стряслось, правда, точно не знаю что.

— Неужели?

— Поэтому обедать мы будем только в три часа.

— Это небольшая беда, господин аббат.

— Ну-ка, скажи, чем мы займемся до этого?

— Чем вам будет угодно.

Он показал мне на стол, где уже были разложены листы бумаги и лежала раскрытая книга.

— Не провести ли нам небольшой урок латыни? Не ты ли всегда говорил, что латынь может быть полезна юноше, не скажу честолюбивому, но отважному, вроде тебя?

Меня захватило желание упасть на колени и поцеловать ему руки.

— Ах, господин аббат! — воскликнул я. — Вы встречались с моим покровителем, моим другом, кому после моих родителей я обязан всем, вы видели господина Друэ.

— Нет, не видел. Хотя… он прислал мне записку. Ну, малыш, за работу! Тебе уже пятнадцать, и надо наверстывать упущенное.

В первый день, до обеда, мы прошли пять склонений, потом сели за стол. Надо отдать должное мадемуазель Маргарите: она была превосходной кухаркой.

Во время обеда я приблизительно прикинул размеры двух угловых шкафчиков, что могли бы сделать буфет более изящным. Встав из-за стола, я убедился, что углы буфетного шкафа прямые, и молча дал себе слово исправить все недоделки, не замеченные торговцем мебели.

Мы условились, что каждый день, по возвращении из церкви, где г-н Фортен с восьми до девяти утра служил мессу без пения, я буду приходить к нему. Потом перейду улицу, чтобы фехтовать с Бертраном.

Надо сказать, что, когда я проходил по деревне Илет, все высыпали из домов и пожимали мне руку, но сильнее и проникновеннее жали мне руку те, кто жил на улице, где стоял сгоревший дом и сарай.

Каретник, жертва пожара, будучи человеком зажиточным, не захотел взять двадцать луидоров, оставленных ему незнакомцем; так как отослать их ему было нельзя — никто ведь не знал его имени, — аббат Фортен получил эти деньги для бедных прихожан.

В ближайшее воскресенье я пошел в Клермон, чтобы отнести г-ну Матьё копии чертежей (он, как и обещал, передал их мне, проезжая через Илет на следующее утро после того дня, когда я застал его за межевыми работами у края дороги). Как я уже писал, у меня был хороший почерк; кроме того, копируя чертежи, я очень старался, так что, по-моему, г-н Матьё остался мной весьма доволен. Он сразу же вручил мне циркуль, линейку и рейсфедер.

Сначала следовало изучить теорию; потом мы должны были перейти к съемке местности. Все это казалось мне чрезвычайно легким по той причине, что к учению я относился прямо-таки с невероятным усердием.

В субботу прискакал курьер, сообщивший, что завтра приедут на охоту граф де Дампьер, виконт де Мальми и несколько их друзей.

Вслед за ним, вечером, прибыл повар в крытой повозке с фарфоровой посудой и столовым серебром.

Наконец, в воскресенье утром, когда я собрался идти на урок геометрии, приехали молодые аристократы.

Я обычно сопровождал этих господ во всех предыдущих охотах; поэтому г-не де Дампьер, увидев, что я не в охотничьем костюме и хочу уходить, держа в руках вместо ружья мерные цепи, спросил:

— Неужели, Рене, ты сегодня не идешь с нами на охоту?

— Не могу принять эту честь, господин граф, — ответил я, — мне надо в Клермон.

— Хорошо! Разве ты не можешь пойти туда завтра, а сейчас остаться с нами?

— Это невозможно, господин граф, я много занимаюсь, и у меня свободно только воскресенье, чтобы брать уроки геометрии.

— Какого черта, малыш! Что ты выдумываешь? Ты вправду много занимаешься?

— Да, господин граф.

— И берешь уроки геометрии?

— Каждое воскресенье.

— И что еще изучаешь?

— Латынь, историю.

— Ну и геометрию…

— И геометрию.

— Зачем тебе латынь?

— Чтобы знать этот язык.

— А история?

— Чтобы постигнуть ее.

— Ну, а геометрия тут при чем?

— Я хочу научиться снимать планы.

— Разве тебе нужно знать все это, чтобы быть лесным сторожем, как твой дядя?

— Я не буду лесным сторожем, как мой дядя, господин граф.

— Тогда кем же ты станешь?

— Стану столяром, как Эмиль.

— Какой еще Эмиль?

— Эмиль Жан Жака… Или, если нация призовет, солдатом, как господин Друэ.

— Что ты подразумеваешь под нацией?

— Страну, Францию.

— Я полагал, что она называется королевством.

— Франция королевство уже очень давно, господин граф, поэтому кое-кто говорит, что ей пришло время называться нацией.

— И, чтобы быть солдатом нации, тебе необходимо уметь снимать планы?

— Солдату этого не требуется, но офицеру полезно уметь снимать планы.

— Но разве тебе не известно, что для получения офицерского звания надо быть дворянином?

— Да, сейчас это так, господин граф, но, вероятно, все изменится, когда я пойду в армию добровольцем.

— Слышите, Мальми, — повернулся г-н де Дампьер к виконту.

— Конечно, еще как слышу! — откликнулся виконт.

— И что вы на это скажете? — спросил де Дампьер.

— Скажу, что этот народ поистине сходит с ума, — ответил виконт.

Я сделал вид, будто ничего не слышал. Почтительно поклонившись благородным господам, я отправился к г-ну Матьё учиться снимать планы.

Легко представить, как быстро пролетали дни, столь четко организованные, до краев заполненные работой.

Через две недели аббат Фортен получил угловые шкафчики к своему буфету, а через три месяца я закончил столярные работы у г-на Друэ.

Мой труд оценили в пятьсот франков. Затраты на материал составили всего сто двадцать; у меня осталось триста восемьдесят франков, и я удостоился похвал мастеров, приглашенных оценить работу.

Один из них был из Варенна, звали его г-н Жербо. Среди прочих приятных вещей он сказал, что, если у меня когда-нибудь не будет работы, то стоит мне только обратиться к нему, и она всегда найдется.

Пока я работал, г-н Друэ авансом выплатил мне триста франков на закупку дерева, плату за уроки фехтования и покупку книг.

В числе этих книг были старый, сделанный Амио перевод Плутарха, «Общественный договор», «Философский словарь», сочинения Расина, Мольера, Корнеля и «Женитьба Фигаро». У меня оставалось еще двести франков — целое состояние.

Появился долгожданный указ Неккера о созыве Генеральных штатов. Впервые в истории великая нация, или великое королевство, как говорил г-н де Дампьер, допускала всех своих членов к осуществлению политических прав.

Когда вышел указ, люди прочли в нем следующие слова: «Все соберутся для участия в выборах, составят наказы, записав их в тетради, и вручат своим представителям»; Францию словно ударило электрическим током, а народ встрепенулся даже в самых отдаленных и безмолвных краях. Он считал себя навеки погребенным в могиле, но вдруг прозвучал голос, повелевший ему, словно Лазарю: «Встань и иди!»

Правда, и министры, так давно обещавшие созвать Генеральные штаты, и Неккер, созвавший их, полагали, что народ этим и ограничится.

Они рассчитывали, что народ встанет, пойдет, но будет хранить молчание.

Но сразу же прекрасно поняли, что ошиблись и что народ заговорит. Первым криком этого «новорожденного» был едино-Душный, скорбный, жалобный стон. Уже давно он таился в сердцах, сдавливал грудь и требовал лишь одного — вырваться наружу.

Если терпение — добродетель, заслуживающая награды Небес, то за два столетия несчастный французский народ своим терпением сравнялся в этой добродетели с достоинствами первых христианских мучеников.

• Предыдущая
• 14/99
• Следующая