Волонтер девяносто второго года - Дюма Александр - Страница 3

• Предыдущая
• 3/99
• Следующая

— Я уже обратил на это внимание, ибо, признаться, доверившись господину Тьеру и Ламартину, отправился на площадь Великого Монарха, считая, что именно там был арестован король.

— Вы поступили как все и, следовательно, совсем не разобрались в том, как он был арестован; если бы он добрался туда, то спасся бы, поскольку попал бы к гусарам господина де Буйе.

— Поэтому я и не понял, как его задержали.

— Чтобы вы как-то в этом разобрались, прежде всего надо вам сказать, что площадь Латри в тот день выглядела совсем иначе, чем двадцать второго июня тысяча восемьсот пятьдесят шестого года.

— Я знаю; вот план тысяча семьсот семьдесят второго года, который мне любезно подарил господин Каре де Мальберг.

— Перед нами стояла церковь святого Жангульфа; перед ней было кладбище; позади церкви была арка — если смотреть от нас, то она шла влево, от апсиды до самой площади; под ней проезжали экипажи, но не могла проследовать слишком высокая карета короля. Форейтор был вынужден остановиться, иначе двое телохранителей, сидевших на козлах, расшибли бы себе лбы.

— Вы объясняете все то, в чем запутал меня господин Тьер.

Я раскрыл свои альбом, куда переписал, не желая таскать с собой полусотню томов, отрывки из исторических трудов, имеющие отношение к Варенну.

— Послушайте, что пишет Тьер в своей «Истории революции», — продолжал я. — «Варенн построен на берегу узкой, но глубокой реки».

— Вы видели реку? — с улыбкой спросил г-н Бессон.

— Да, но все совсем наоборот: она широкая, но глубиной не больше фута.

— Господин Тьер спутал канал с рекой. Господин де Буйе не мог перебраться через канал; реку, даже в половодье, перейдет ребенок.

— Подождите, мы еще не дочитали до конца; здесь в каждой строчке ошибка. «На площади должен был стоять в карауле отряд гусар, но офицер, видя, что казна, о которой ему сообщили, не прибывает, оставил своих солдат в казарме. Наконец появляется карета и переезжает мост».

— Карета не переезжала моста, — объяснил мне полковник, — но обогнула церковь, поскольку форейторы поняли, что экипаж слишком высок и не пройдет под аркой, и в тот момент, когда она въехала на улицу Басс-Кур, вон туда, напротив дома триста сорок три, — там сейчас бакалейная торговля, а тогда находилась гостиница «Золотая рука», которую держали братья Леблан, — ее остановили.

— Очень хорошо, вас я прекрасно понимаю. Но каким образом, скажите на милость, я могу это понять у господина Тьера, пишущего: «Едва карета въехала под арку…»

— По ту сторону моста никакой арки не было. Историк перепутал площадь Латри и площадь Великого Монарха, спутал верхний город с нижним.

— А где же дом прокурора коммуны, господина Coca?

— Пройдите на улицу Басс-Кур, и примерно в метре от вас будет дом двести восемьдесят семь, это он и есть; старого фасада больше не существует; нынешний фасад новый, ему пятнадцать лет.

Пройдя несколько шагов, я оказался посредине улицы Басс-Кур.

— Дом отсюда виден прекрасно, — согласился я. — Ну, а где вы жили тогда?

— На другой стороне улочки находилась столярная мастерская, сегодня это дом двести восемьдесят четыре; там я провел несколько счастливейших и печальнейших часов в моей жизни.

Я вернулся и сел рядом с ним.

— Хорошо, — сказал я, — теперь я более чем когда-либо уверен, что, если хочешь узнать историю, не надо обращаться к историкам.

— Конечно! Все историки списывают друг у друга. Когда один совершает ошибку, другие уже не стараются ее исправить. Они подобны баранам Панурга: когда один решается на что-то, все остальные бросаются вслед за ним. Вот, к примеру, господин Тьер утверждает, будто мы потратили неделю, чтобы добраться до Парижа, тогда как нам понадобилось на это всего три дня.

— Неужели вы сопровождали короля в Париж?

— Бесспорно!

— Значит, вы были свидетелем гибели господина де Дампьера? Заметьте, я говорю гибели, а не убийства.

— Я помогал нести его тело.

— Ему ведь отрезали голову и поднесли ее на пике к дверце кареты королевы?

— Ничего подобного!

— Однако так пишет Мишле.

— Я читал Мишле; он один точно рассказывает об аресте короля. Но здесь он ошибается: голова была изуродована выстрелом из ружья, раздробившим челюсть, но от тела отделена не была. Я присутствовал при эксгумации трупа, состоявшейся шестого октября тысяча восемьсот двадцать первого года — голова еще держалась на шейных позвонках.

— И вы дошли до Парижа?

— Я не только дошел до Парижа, но по причинам, о каких нет необходимости вам рассказывать, оставался в Париже до того дня, пока, став волонтёром, не прибыл в армию Дюмурье.

— Вы участвовали в битве при Вальми?

— В полк я явился за десять дней до сражения.

— Следовательно, второго сентября вы еще находились в Париже.

— Да, и едва не сложил свои кости в Ла Форс.

— Почему?

— Пытаясь спасти одну женщину, или, вернее, принцессу, но, должен вам признаться, не потому, что она была принцессой, а потому, что была женщиной.

— Принцессу де Ламбаль?

— Вы угадали.

— Ну и ну! Да ведь вы сама история, живая история.

— Вы удивитесь еще больше, — улыбнулся в ответ полковник, — если я вам скажу, где я жил.

— Где же?

— На улице Сент-Оноре… Угадайте, у кого.

— У столяра Дюпле, наверное?

— Правильно.

— Значит, вы видели Робеспьера?

— Как вас сейчас.

— В домашней обстановке?

— Признаться, это я смастерил ему стол, за которым он написал большую часть своих речей.

— А видели вы Дантона?

— Дантона? Это он завербовал меня в волонтёры, и он же второго сентября… Одним словом…

— Что?

— Так, ничего… Я видел их всех: и Дантона, и Камилла Демулена, и Сен-Жюста — всех, начиная с несчастного Барнава, кого мы встретили в Пора-Бенсоне вместе с Петионом и Латур-Мобуром, и кончая калекой Кутоном. Видел, уже позднее, герцога Энгиенского и маршала Нея.

— Вы видели герцога Энгиенского?

— Я был секретарем военного совета, когда его там судили.

— И встречались с маршалом Неем?

— Он произвел меня в подполковники во время отступления из России, и, вероятно, я был последним его знакомым, кому он кивнул, отправляясь на мученическую смерть.

— Знайте, полковник, что я больше от вас не отстану! Я буду вашим секретарем, и мы начнем писать ваши воспоминания.

— Вы опоздали, — рассмеялся полковник. — Мои воспоминания уже на три четверти закончены.

— Вы действительно написали мемуары?

— Почему бы нет?

— Вы правы, я веду себя глупо. Должно быть, полковник, они крайне любопытны.

— Что вы! Я просто-напросто занялся этим делом для собственного развлечения… а вот и мой секретарь, посмотрите.

В это мгновение дверь распахнулась и к нам подошла очаровательная девушка лет семнадцати-восемнадцати.

— Мадемуазель… — повернулся я к ней.

— Это мадемуазель Мари, моя внучка. Сделайте сударю реверанс, мадемуазель Мари, вы должны поблагодарить его за те бессонные ночи, что он заставил вас проводить.

— Меня? — покраснев, спросила девушка.

— Ну да, вас.

— Но мы не знакомы.

— Напротив, никого другого вы и знать не желаете: читаете то «Монте-Кристо», то «Мушкетеров».

— Господин Дюма! — воскликнула девушка.

— Да, это господин Дюма! Теперь вы убедились, Перретт, что знакомы с ним.

— Ой! — вскрикнула девушка. — О господин Дюма; как я рада видеть вас!

— Неужели вы говорите правду?

— Уверяю вас. Вы заставили меня пролить столько слез!

— Надеюсь, вы прощаете мне ваши слезы?

— Не только прощаю, но и благодарю вас за них.

— Прекрасно, значит, вы будете моей соучастницей.

— В чем?

— В заговоре.

— Против кого?

— Против полковника.

— Дедушки?! Вы хотите устроить заговор против дедушки? Что же такого он натворил?

— Написал мемуары.

— Знаю, ведь я сама писала их под его диктовку.

— Чудесно, вот эти мемуары я и хочу прочесть.

• Предыдущая
• 3/99
• Следующая