Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей - Страница 44

День шёл к концу. К концу шла и война в рассказе старого барона — разгар которой он вспоминал с юношеским трепетом. Будто ненадолго молодел. Нет, Клемент прекрасно помнил все ужасы войны. Однако с годами воспоминания имеют обычай становится хорошими — даже когда вспоминаешь поистине ужасный век.

Вот только приближался неприятный момент: неизбежный вопрос, на который барону Гаскойну не хотелось отвечать.

— Благочестивые сиры, вот тут прошу извинить старика: у меня ещё много, очень много военных историй… Но о конце Великой войны я рассказывать не хочу.

— Почему же?

Сидя вокруг старого рыцаря, паладины слушали с такими же восторженно горящими глазами, как когда-то его сын и принц. Прекрасная аудитория.

— Потому что… — барон искренне хотел сменить тему, но тут уж выпитое начинало говорить за него. — Потому что в конце время подводить итог. А итог войны, вы знаете, горек.

Клемент Гаскойн понимал, почему сейчас на него посмотрели с таким недоумением. Конечно: Стирлинг двадцать лет жил памятью о Великой войне, в которой одержал победу.

О войне говорили постоянно: и лорды, и духовенство, и сам король. В столице пышно отмечалась любая её значительная дата. Каждый мальчик, коему суждено было судьбой взять в руки оружие, сызмальства только и слушал, что рассказы о Великой войне. Да и прочие мальчики тоже слушали. И паладины исключением не были: даже в особенности не были, хоть орден не сыграл значимой роли на полях сражений. Он учреждён-то был лишь под конец войны, когда многое изменилось в положении Церкви.

Только об этом сегодня предпочитали не вспоминать. Делали вид, будто собственное войско у архиепископа имелось всегда.

— Понимаю, отчего вы в недоумении. Да: мы сокрушили Балеарскую империю, разрушив все её бесчестные планы. Стирлинг расширил границы и защитил слабых норштатских соседей от узурпаторов. Да-да, всё это правда. Но вы, милорды, не задумывались ли…

Его слушали, не перебивая. Барон осёкся лишь потому, что в прошлый раз сказал паладинам много лишних слов. Он ещё раздумывал: стоит ли продолжать? Ишке, обволакивая вкусом рот и разливаясь теплом по старому телу, уверенно шепнул: стоит.

— …о том, что утратили победители и что обрели проигравшие?

— Но ведь…

— Нет-нет, поймите правильно. Слава оружия Стирлинга несомненна. Слава мужей, что сражались сорок лет, великая миссия нашего королевства во славу Творца Небесного, память… это важно. Я только об этом и думал, когда был в вашем возрасте. Сейчас думаю о другом. В Балеарии, которая нынче уже королевство, а не империя… Там ведь всё хорошо, насколько мне известно. Сам не видел, но сужу по рассказам людей уважаемых. Иногда можно проиграть так, что вскоре окажешься победителем.

— Его Величество таких речей никогда не ведёт. — неожиданно дерзко возразили барону.

— Конечно не ведёт! Ему не пристало, во-первых: он король. Обязан говорить то, что подданные должны услышать. Во-вторых, старик Балдуин… Как бы это сказать… Я знаю его лучше многих. Он смелый и справедливый король, но вечно восторженный. Полагаю, Балдуин может о подобном и не задумываться. Тем более — что окружает его в Кортланке? Военные трофеи да память о славной молодости? Разумеется. Королю не приходится ступать по грязи: на то он и венценосец. Мне же приходится, потому как я всего лишь барон. Если хотите послушать, что я думаю об итогах войны, я расскажу.

— Хотим, конечно же. — паладины отвечали быстро, но не очень уверенно.

Лорд Клемент поудобнее устроился в кресле, вытянув больные ноги.

— Ну, слушайте старика… хотя… один момент. Ида! Ида, куда ускакала? Налей-ка мне ещё. Давай-давай, до краёв. И закусочки, будь любезна. Ну так вот…

Рыцари в белых одеждах терпеливо ждали, пока барон принимал от служанки новую посуду. Едва ли паладины одобряли пьянство, а набрался Клемент уже порядочно — выпить он всегда любил. Но воины Церкви или относились к барону с пониманием, или просто не подавали вида из вежливости.

Ишке мягко согрел изнутри. Даже колени ныть почти перестали. Барон почувствовал себя чудесно — и наконец-то начал развивать прискорбную мысль.

— Вот судить по моему краю. До войны — а я-то немного помню довоенное время, пусть и был мальцом совсем… Всё было иначе. Нет, Вудленд никогда не мог похвастаться богатством. Но что вышло? Сорок лет подвигов в далёких землях выпили все наши соки. Провинции побогаче это, возможно, не так остро почувствовали. Но и они до сих пор не оправились от войны, хоть прошло двадцать лет! Вудленд, я боюсь, не оправится никогда. Я уводил на войну тысячи славных мужей, а возвратился лишь каждый пятый, и то не во всякую деревню. Покаюсь во грехе: я велел местному духовенству закрывать глаза на многожёнство. Да-да: некоторые, кому посчастливилось вернуться с войны, брали себе не одну жену. Двух, а иногда и трёх, пусть Творец Небесный строго возбраняет подобное. А что было делать? Без мужиков-то бабы нам новых солдат не нарожают. И пока я ходил с войском на юг, гвендлы безнаказанно орудовали здесь — те из них, кто не пошёл в наёмники. Опустошили всё, на что хватило аппетита.

И этот рассказ увлёк паладинов. Возможно, даже сильнее прежних.

— А ведь сама война до нас не дошла, если не считать набегов гвендлов. Каково же Бомонтам или Скофелам? По их землям ударило жестоко. Я и думать не хочу, как тяжело пришлось их людям, да и как тяжело теперь — если выглянуть из замка, конечно. Внутри стен-то всегда и воздух другой. Все беды моего края тянутся от Великой войны. Все беды Стирлинга тянутся оттуда же. Понимаю: можно застилать глаза роскошью и размахом празднований старых побед. И не замечать, что победители ослабли, а проигравшие окрепли. Но у меня…

Барон снова велел Иде налить ему.

— …но у меня, благочестивые сиры, не получается.

Тяжёлой была пауза, повисшая после этих слов. Барон Гаскойн отвёл взгляд: смотрел в камин, на тихо потрескивающее пламя. Много горьких мыслей зароилось в голове. Славно травить байки о великих победах! На войне и помирать не так уж страшно. Послевоенное время — совсем другая история…

Один из паладинов решил разорвать мрачную тишину, сменив тему. Однако сменил он её страшно неудачно:

— Расскажите о победе над Волком Мелиньи.

— Я ведь уже рассказал о битве при Тагенштайне…

— Да, но тогда Гонсало Мендоса не был окончательно разбит: вы с королём уничтожили Волчий Легион только в последний год войны. И вот об этом в столице говорят редко… Признаюсь сам и выражу общее мнение: непонятно, почему так.

— Могу рассказать и об этом. Но знаете… мне не очень хочется.

Славные собеседники барона смутились. Историю окончательного разгрома Волчьего Легиона, знаменитого войска командора Мендосы, действительно предпочитали замалчивать. Вернее — предпочитали те, кто видел всё своими глазами. Включая самого короля Балдуина. Зато те, кто на Великой войне не побывал, языками чесали охотно.

Понятно, отчего паладинам так хотелось услышать ответ.

— Мы просим вас. Расскажите.

— Особенно нечего рассказывать. Гонсало Мендоса, Волк Мелиньи, был великим полководцем и достойнейшим врагом. Всяких кондотьеров с наёмными армиями водилось тогда — что гвендлов в лесу, но он был не чета прочим. Я много раз бился с Волчьим Легионом и знаю, о чём говорю. Война в землях Скофелов, марш по Лимланду, осада Вюнтенбаха, Перепелиный ручей, битва при Тагенштайне и многое, многое ещё… это славные дни. Славные победы и славные поражения. Мы с королём не любим говорить об окончательной победе, о Бахадосском поле, по очень простой причине: оба немного славы видим в победе над стаей без вожака.

— В каком смысле? Разве Мендоса не погиб на Бахадосском поле?

Барон усмехнула. Да-да, эту сказку влили в уши многим… Она звучала куда красивее правды.

— Можно сказать, да: он погиб там… только от рук своих нанимателей. Не спрашивайте, я не знаю подробностей. Знаю лишь, что нас встретила на поле, дай Творец Небесный, четверть его войска. Остальные разбежались после подлого убийства командора. А те люди — коих было всемеро меньше, чем воинов нашего славного короля, сражались достойно. Я до сих пор спрашиваю себя, за что: им уже никто не заплатил бы. И предводитель их лежал в земле, и поражение виделось неминуемым. Прихожу к выводу: Волк Мелиньи внушил некоторым своим бойцам, пусть они являлись простолюдинами, своеобразные понятия о чести. Трусы, бандиты и подлецы сбежали. Однако настоящие волки остались — и дрались отчаянно.