Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей - Страница 9

Ирма почти дочитала нехитрую молитву, когда у костра появился Ангус. Узнать его не составляло труда, пусть лица почти не видно — высокий шейный щиток заканчивался почти там, где начинались поля открытого шлема. Лейтенант опирался на двуручный меч — почти в собственный немалый рост.

— Ах, вот вы где. Уж думал, не попрощаюсь!

Ирма быстро прижала платок к губам — и засунула его в шлем, под кожаный подвес. Она надеялась, что Ангус этого не заметил.

— Дурная примета: прощаться… — произнесла одна из женщин, глядя в костёр.

— Дурно перед боем думать о дурном, солнышко.

Многие наёмники перед схваткой держались беззаботно, а гвендл с лейтенантским плюмажем — пуще всех. Несведущему могли почудиться бравада и фанфаронство, но Ирма точно знала: это лишь защита. Вроде брони. Под весёлостью Ангуса, умиротворённостью Бенедикта или извечной отстранённостью Шеймуса скрывались одинаково глубокие и сильные чувства.

Следом за Ангусом показался довольно молодой мужчина, походка которого до сих пор выдавала всадника — хоть уж сколько лет в пехоте. Регендорф громыхал старомодным полным доспехом, полированным в зеркало, а его «ржавый» плащ не был свёрнут — он остался за спиной, для удобства перехваченный поясом, как обычная накидка.

— Ангус, обыскался тебя. Пора идти.

Гвендл расхохотался: так не к месту, что всех смутил.

— А я всё говорю почтенному сиру: в таких неприступных латах приличный наёмник не воюет! И рожей он слишком вышел, чтоб прятать её под забралом. А он не слушает, подумайте только!

— Должно ведь сохранять нечто рыцарское. И ты сам лицо не подставляешь.

Регендорф заметил Гайю — и даже при слабом свете костра женщины обнаружили, что он немного покраснел. Ржавый Отряд для сохранения «рыцарского» был не лучшим местом.

— Мне насрать на моё лицо: за голову переживаю. Голова — она, конечно, не рыцарство… Но мне своя больно нравится. На вас, милые, в этом деле уповаю: поцелуйте на удачу. Глядишь — до заката доживу!

Насчёт поцелуя Ангус имел в виду не себя, а меч. Хихикая, обозные жёны по очереди коснулись клинка губами. Только Ирма проигнорировала этот ритуал.

— Посмотри-ка, дружище: в этом есть что-то рыцарское?

— Возможно. Если мне вернут титул, возьму тебя в пажи.

— Согласен на сквайра!

— Строиться пора. Пошли!

Но Ангус явился к костру не только ради поцелуев на удачу.

— Ирма, позволь, пожалуйста. Я сам передам.

Нежно проведя пальцами по перьям, Ирма отдала Ангусу воронёный шлем, чуть тёплый от костра и её коленей.

— Передай, конечно. Я лучше не пойду.

Ангус взвалил двуручник на плечо. Наверное, улыбнулся — но за щитком снизу не разглядишь.

— Прощайте, родные!

Лейтенанты зашагали прочь: их фигуры быстро скрыл предрассветный полумрак, а остроты Ангуса заглушила барабанная дробь.

У костра повисло тягостное молчание. Каждой хотелось что-нибудь сказать, наверное, только вот что именно? Пошевелив кочергой поленья, Ирма всё-таки произнесла:

— Я так ненавижу ждать.

Хотя пить было ещё рано, Гретель потянулась за бурдюком. Все молчаливо согласились: немного вина не повредит.

Игги поправил перевязь, увешанную мерками с порохом, и подул на фитиль: тусклый красный огонёк на миг ярко вспыхнул. Подёргал край кирасы — убедился, что ремни натянуты плотно. Поправил чуть сползшую стальную шапель. Машинально потрогал повязку на лице.

Всё в порядке, он готов.

Ржавый Отряд построился напротив Фадла — но достаточно далеко, для безопасности. Две с половиной тысячи солдат: в лагере оставались немногие.

В годы Великой войны, когда Игги ещё не было на свете, по полям сражений ходили наёмные армии и побольше. Но потом кто разбрёлся по домам, кто по большим дорогам (тех, наверное, давно перерезали и перевешали), кто осел при лордах да королях. Среди наёмных компаний, что продолжали кочевать с войны на войну, Ржавый Отряд остался единственным крупным. Другие — ну, может быть, сотен по пять…

Привыкшие сражаться не ковыряются в земле и не потеют в мастерских. Многие не захотели жить иначе, чем во времена сорокалетней бойни — но далеко не всем удалось прожить долго.

— На плечо! Смирно!

Сержанты у пехотных «коробок», выстроенных по полю, повторили команду Ангуса. Игги вытянулся стрункой. Прислонил аркебузу к плечу, держа за приклад. Над строем поднялись ряды коротких копий и алебард, ниже засверкали клинки двуручных мечей — словно морская тварь с несколькими рядами зубов.

Часть стрелков построили отдельно, но большинство — привычным смешанным порядком. Ядро каждой «коробки» — парни с древковым, пара рядов аркебузиров стоит впереди, мечники — по углам. Мураддинское ополчение облегало аккуратные ряды «ржавых» с флангов.

Скорее копошащееся месиво клопов, чем организованное войско.

— Проку с этих говнарей… шиш облупленный и два раза по нихера. — буркнул сосед по строю.

— Агась. Только под ногами болтаться будут.

— Не будут: они на стену полезут.

Оставалось надеяться, что отвлечь противника от бреши бестолковое мужичьё сможет. Солдатам не особо разъясняли тактику, но общие моменты обычно доносили. Дескать, пока ополченцы будут лезть на стену, наёмники спокойно подойдут к бреши, прикрываясь поставленными на колёса мантелетами. Отличный план — хотя бы потому, что под плотный обстрел попадут не «ржавые». Частенько на этой войне выходило иначе. А у бреши… ну, там уж кто кого.

Даже издалека было заметно, насколько оживились защитники города. Игги понимал, что лёгкого боя не будет: у местного бея хорошо вооружённое и обученное войско. Одна радость — не особо многочисленное, но за родной дом всегда дерутся яростно. Даже те, кто драться не умеет.

Парламентёры к стенам не выезжали: обсуждать нечего. Город готовился к решающему натиску. Переживи он и этот, третий штурм — тогда уж ничего не останется, кроме унылой осады.

А «ржавые» видали идею осады в гробу. Недавно наёмники уже просидели под стенами больше полугода. И совершенно тщетно! Даже жалование тогда никого не радовало. Серебро с золотом не едят, не пьют, в постель с ними не ложатся. Деньги хороши, когда их можно толково потратить — а не в чистом поле посреди вражеских земель.

У лагерных костров поговаривали: кампания чересчур затянулась, скоро капитан поведёт отряд на отдых. Возможно, в столицу! Да и война, как многим казалось, шла к концу. Штурм Фадла должен был стать последним её серьёзным сражением.

— Гляди! Капитан!

Стрелять потеря глаза Игги не мешала, но обзор сузила: командира он заметил, лишь повернув голову. Кренящийся набок всадник, нелепо огромный в сравнении с лошадью, приближался со стороны мураддинской ставки.

Конь пронёс Ржавого Капитана вдоль прекрасных рядов пехоты. Бойцы приветствовали его восторженным гулом. Личная храбрость, конечно, не главное достоинство командира — но Шеймуса уважали в том числе и за неё. Он что двадцать лет назад, что теперь сам сражался на переднем краю.

— Никак, нашу «коробку» первой к бреши поведут. Неспроста в центре стоим.

— Угу. Сам капитан и поведёт.

— Дело хорошее!

— Дурное. Только дурак любит в пекло первым.

— А чё так? Раньше помрёшь — раньше Творца Небесного повидаешь.

— Матушку я твою повидаю, а на… этого вашего… срать хотел.

Игги с товарищами неспроста оказался впереди: их подразделение давно было на хорошем счету, солдат с плащами там водилось побольше обычного. «Ржавых» не строили абы как. Отряд строго делился на роты, а роты — на десятины: одни и те же люди всегда были вместе. И в бою, и за его пределами. Так повелось с самого начала.

Шеймус подъехал Ангусу и Регендорфу, которые уже давно стояли перед войском: командиры обменялись парой фраз. Показалась из строй и округлая фигура Бенедикта. Рамон Люлья был где-то позади: как обычно, командовал арьергардом.

Ржавый Капитан, отчего-то с непокрытой головой, был облачён в прекрасную воронёную броню. Это у Регендорфа доспех крепкий и дорогой, но старый. Шеймус одевался в бой легче, зато его латы воплощали самые модные идеи бронников. Всем на зависть.