Лёд моих диких снов (СИ) - Каирами Ника - Страница 20

Стойкое ощущение того, что мы оказались на втором уровне какой-то западни, крепло с каждым днём. Вышел с первого уровня целехоньким — получай новые знания. А дальше уж как попрет.

По правде сказать, из всего этого мне не пригодилось ровным счётом ничего.

Здесь действовало только одно правило — стреляй первым. Это правило было прописано кровью погибших бойцов и отступить от него означало — умереть.

После КМС, собрав нашу личную информацию в дела и взяв подписку о неразглашении, нас загрузили в два КАМАЗа и отправили к черту за пазуху. И оттуда у нас было только два пути: остаться в живых или подхватить свинца в висок. И, как известно, второй вариант был вероятнее первого.

Так бы оно и вышло, но…

— Знаешь, чего я хочу больше всего? — Спросил меня как-то Мержинский.

— Чего?

— Выбраться из этого дерьма и пустить свинец в висок этого урода.

Даже не вдаваясь в подробности было ясно, что речь шла о командире.

— Не они наши враги, Димон, — сказал Антон спустя минуту молчания. — Враги те, кто нас сюда отправил.

Правда в его словах была.

В целом, у меня сложилось верное представление. Мы действительно были расходным материалом. Только я ошибся во времени. Там, на КПП, мы делали нужное дело. Не ввязывались в войну, охраняли.

Здесь же… Просто убивали. Без цели. Без смысла.

Понятие "враг" было размыто до такой степени, что само командование не имело точного определения этого слова.

Врагами были те, кто ложил наших налево и направо, просто потому, что они были не за них.

Врагами были бойцы, выполнявшие так же как и мы, приказ сверху: мочить без права выбора.

Врагами были и те, кто схватился за калаш для того, чтобы защитить свой дом от нас, которых сюда никто не звал.

Спустя месяц я понял, что врагами на самом деле были мы сами. Но пути назад я для себя не искал. Видя, как с каждым штурмом редели наши ряды, помня, как без какой-либо заминки они уничтожили наш барак и всех, кто был внутри, я твердо решил, что не уйду отсюда, пока не вынесу пару десятков бойцов за пределы жизни.

Мозгом понимал, что смысла в этом нет. Как обронил однажды Старшина: "Око за око — весь мир ослепнет."

Но обострившееся чувство справедливости твердило об обратном.

— А мы тогда кто? — Спросил я у Мержинского. Мы сидели в окопе плечом к плечу и драили до блеска свои калаши. Просто, чтобы скоротать время, которого у нас и так было не много.

— А кто мы? Пешки. Такие же, как и они. Нам сказали — мы сделали. Только если ты думаешь, что у этой игры два игрока — ты сильно заблуждаешься. И черными и белыми играет одна рука.

— И чья?

— А оно тебе надо? — Ответил он вопросом на вопрос. — Вот и я думаю, что не надо. Твоя задача — башку от капусты отличать, да стрелять метко. Останешься жив — поразмышляешь над игрой. А подохнешь, так и груз с плеч.

— Смотрю я на тебя, Антоха, и в толк не возьму. Нахрена ты в органы подался? У тебя мышление как у мародёра. Тебе бы в банду главарём.

Мержинский ухмыльнулся.

— Тупой юморок вернулся, смотрю? Жить будешь. — Немного подумав, всё же решил ответить: — Таким же дураком, как и ты был. Подался от нехер делать, вот и барахтаюсь теперь как могу.

— Чего не уйдешь?

— Как у вас всё просто: уйдешь, не уйдешь. Кто меня, голубчика, отпустит? — Антон вздохнул. Не тяжело и обречённо, а скорее по привычке. — Мать там как, интересно? Последнее время на сердце жаловалась. Ладно, живы будем — не помрем. Такая вот хрень, Димон: утречком я как-то так заплутал и услышал трёп офицера с летёхой. Короче, валить они отсюда собираются. И валить по-быстрому. Главным какую-то крысу штабную оставляют.

— С чего вдруг?

— А поди спроси. Дырку в лоб от своих же получишь. Короче, дело солярой пахнет. А теперь слушай сюда. На рожон не лезь. Это не наши разборки и не наша война.

— Как ты себе это представляешь? Они в бой, а мы как крысы?

— Засунь свою совесть и дело чести себе знаешь куда? Кого и от кого мы здесь защищаем? Своих мы там оставили, в бараке. Здесь у нас своих нет. Здесь каждый сам за себя.

***

Через два часа после нашей беседы командование тихо отчалило.

А ближе к вечеру начался целенаправленный штурм.

Били, казалось, со всех сторон. Основной целью были не мы, а наше укрытие. Когда миномёт задохнулся, в ход пошла живая сила.

Глядя на бледного Макса, прятавшего мобильник в один из потайных карманов, я придержал свою решимость ослушаться совета Антохи. Остался на месте, отстреливаясь из окопа.

Поступал ли я тогда правильно, я не задумывался.

Отвлекся на долю секунды и едва не получил пулю в затылок. Она просвистела в сантиметре от уха и взрыла землю у моей головы. Резко развернувшись с автоматом наизготове, первое, что увидел — точно такое же дуло, смотрящее на меня в упор. А за ним и взгляд. Холодный, немигающий. Без тени сомнения.

И только в ту секунду я наконец понял, что не давало мне покоя там, в полуразрушенном бараке.

Понял ли Старшина это раньше нас? Или поддавшись интуиции, заткнул взглядом рот Мержинского, когда тот просил отправить Сепуху вместо Игната с нами в разведку.

Так или иначе, но Сепуха оказался не просто жив, а ещё и вполне здоров. Стоял напротив, отсвечивая вражеской нашивкой на форме и плавно жал на спусковой крючок.

Выстрел.

Второй.

Третий.

Ни один не попал в цель.

Невесело усмехнувшись, Сепуха запустил руку в свой карман, следя взглядом за дулом Мержинского. Антон медлил, но уверенно держал его на мушке.

Вытащив на свет гранату, Сепуха швырнул её к моим ногам и быстро скрылся из виду.

— Ложись!

Отшвырнув автомат, Мержинский бросился на меня, успев оттолкнуть Макса в сторону.

Рвануло. Но в метрах трёх от нас.

Перед моим лицом лежала целая граната с чекой. А рядом с ней шоколадная конфета.

Цели нас убивать Сепуха не преследовал. Дал шанс на спасение? Возможно.

Я отчётливо вспомнил его слова там, в сторожке: "Завтра мне могут сделать более выгодное предложение и я уйду туда, лишь бы сохранить жизни тех, кто мне дорог… Убить русских ополченцев — что-то сродни достать трофей. И у кого этих трофеев больше, у того и жизнь в шоколаде."

Сжав конфету в кулак, впервые за долгое время я рассмеялся.

Звуки автоматных очередей удалялись на восток, а я лежал на земле и хохотал сквозь слезы.

Приказ об увольнении в запас дошёл до нас спустя месяц окончания контрактной службы. Постарался ли в этом командир или приказ в действительности нас долго искал, я не знал.

Выдав скопом контрактную зарплату в меньшем, чем стоило, количестве, повторно проинструктировав о неразглашении, командир посадил нас в машину гуманитраки, отправлявшуюся на границу с нашей страной.

Проезжая мимо частично восстановленного КПП, не сговариваясь стянули головные уборы. Проводили взглядом яркий летний пейзаж, перекрывший взгляду дорогу к бараку и опустили глаза вниз.

— Будь оно всё проклято, — выдохнул Антон, привалившись затылком к холодному кузову, обтянутому брезентом.

Оставив нас на приграничном вокзале, гуманитарка тронулась дальше.

Ближайший поезд был только ночью.

Мы заняли одну из лавок у перрона и просидели всё оставшееся время в тишине. Молчание было тягостным и гнетущим, но ни один из нас так и не решился раскрыть рта. Выказывать мнимую радость от предстоящего возвращения домой было бессмысленно. Радости не было и в помине. Из всей бригады дом увидим только мы…

Через сутки тишина в поезде сменилась гомоном и пьяным хохотом. Отслужившие "деды" праздновали дембель в соседнем купе.

Беспокойный сон как ветром сдуло. Пролежав на полке ещё минут десять, я спрыгнул вниз. Подхватил со столика пачку сигарет и направился к дверям.

— Не ввязывайся, — бросил вслед Антон.