Жизнь Людовика XIV - Дюма Александр - Страница 18

• Предыдущая
• 18/193
• Следующая

— О, отец мой! — вскричал он, бросаясь весь в слезах в объятия Сюффрена. — Я несчастлив! Королева, моя мать, не забыла дело маршала д'Анкра и ее любимицы Галигай. Она всегда любила и любит моего брата больше меня! От этого она так и спешит женить его на моей двоюродной сестре де Монпансье.

— Государь, — отвечал иезуит, — я могу уверить Баше величество, что вы ошибаетесь в отношении к августейшей вашей родительнице. Вы — первенец ее сердца, как и ее чрева.

Не такого ответа ожидал Луи XIII и опустился в кресло, повторяя:

— Я очень несчастлив!

Иезуит вышел и тотчас поспешил к королеве-матери и кардиналу, которым сообщил о случившемся. Ришелье понял, что нужен решительный удар, которым можно было бы овладеть вновь колеблющимся умом короля, всегда готовым ускользнуть от него по всегдашней своей слабости. В тот же вечер, одевшись в светское платье, кардинал спустился в темницу к Шале.

Шале, содержавшийся с большой строгостью, был сначала удивлен видом входившего к нему незнакомца, но быстро узнал Ришелье. Тюремный сторож запер дверь за кардиналом, оставив его наедине с узником.

Полчаса спустя кардинал вышел из темницы и, хотя было уже поздно, сразу направился в покои короля. Луи XIII, считавший себя избавленным от кардинала по крайней мере до следующего утра, сначала не хотел его принять, но Ришелье настаивал, говоря, что пришел по важным государственным делам.

При этих словах, отворявших все двери, дверь королевской спальни отворилась перед кардиналом. Его эминенция безмолвно подошел к Луи XIII и с почтительным видом подал ему вчетверо сложенную бумагу. Король принял и медленно развернул ее. Он знал обычаи кардинала и уже при входе его догадался, что бумага содержит важную новость. И точно, это было полное признание Шале: он признавался, что письмо было им написано маркизу де Леску, он обвинял королеву, он обвинял брата короля.

Луи XIII побледнел при чтении признания Шале и подобно ребенку, который восстав против своего наставника и видя, что возмущение ведет к гибели, бросается в объятия того, от которого хотел за минуту до этого бежать, король называет кардинала своим единственным другом, своим единственным спасителем и открывает ему свои сомнения, мучившие его, но, впрочем, давно известные кардиналу.

Ришелье просил короля назвать тех, кто внушил ему столь пагубные мысли, напоминая о данном его величеством слове, когда после дела Флери он хотел удалиться, и король обещал ему, если он останется, не иметь от него никаких тайн.

Луи XIII назвал Тронсона и Советера, но, полагая довольным исполнить обещание на две трети, не назвал Баррадаса. Кардинал более не настаивал, хотя и подозревал его отчасти виновным в сопротивлении короля. Но Баррадас был человеком без всякой будущности, грубым и вспыльчивым, который рано или поздно должен был из-за своей фамильярности потерять расположение короля. В самом деле, за некоторое время перед этим король, шутя, брызнул несколько капель флердоранжевой воды в лицо Баррадаса и тот пришел в такой гнев, что, вырвав флакон из рук короля, разбил его об пол. Такой человек, без сомнения, не мог внушить кардиналу особые опасения. Его эминенция отлично знал переменчивость короля и не ошибался в отношении к Баррадасу, и в самом деле он не долго владел умом Луи XIII — влюбленный в прекрасную Крессиос, фрейлину королевы, и, во что бы то ни стало добиваясь ее руки, он возбудил ревность государя, который, сослав его в Авиньон, назначил ему преемником Сен-Симона. Причиной этого назначения, говорил король спрашивающим у него о побуждениях к такой перемене, есть то, что я вполне доволен Сен-Симоном за его верные отчеты по охоте, за его заботливость о моих лошадях и за то, что никогда не слюнявит мой рог. Понятно, что милость короля, основанная на подобных доводах, не могла долго продлиться.

Кардинал, как мы сказали, довольный своими доносами, удалился, заставив короля дать клятву — хранить в тайне содержание бумаги.

Король и кардинал провели, вероятно, совершенно разным образом наступившую ночь.

На следующий день распространился слух, что Шале сделал ужасные признания. Всем была известна слабость Гастона. Первой его мыслью было бежать, но куда? Лавалет отказался принять его в Меце, а ввериться графу Суассону он боялся — оставалась Ла-Рошель.

Утром принц явился к королю попросить у него позволения пуститься в морское путешествие. Король побледнел, увидя входящего брата, которого он не видел со времени Доноса кардинала, и тем не менее поцеловал его очень нежно, а что касалось позволения, он послал Гастона просить об этом у его эминенции, говоря, что со своей стороны он не находит никакого препятствия к предполагаемому путешествию. Гастон был обманут радушным приемом у короля, думая, что слух о признании Шале был ложным, и тотчас отправился в Борегард, на дачу Ришелье. Кардинал, сидевший у окна, из которого была видна дорога, должен был заметить его приближение с тем же удовольствием, которое чувствовал его любимый кот при виде крадущейся мыши. У великих министров всегда бывает предпочитаемое животное, которому они расточают любовь и уважение, взамен ненависти и презрения, питаемых к человечеству. Ришелье обожал кошек, а Мазарини по целым дням играл с обезьяной и зябликом.

Кардинал вышел навстречу, проводил принца до кабинета со всеми знаками уважения, которые он привык оказывать тем из своих врагов, которые стояли выше его. Так, несмотря на просьбу садиться, на всевозможные настаивания Гастона, он стоял перед ним и странно было видеть, как сидящий принц спрашивал разрешения у стоящего перед ним министра.

Гастон сообщил о своем желании предпринять морское путешествие.

— Каким образом, — спросил его кардинал, — ваше высочество желает путешествовать?

— Очень просто, частным образом, — отвечал Гастон.

— Не лучше ли было бы, — опять начал Ришелье, — подождать, пока вы будете мужем м-ль де Монпансье, и тогда путешествовать как принц?

— Если я вздумаю ждать до тех пор, пока я стану мужем м-ль де Монпансье, то я еще долго не увижу моря, ибо же рассчитываю жениться на ней.

— А почему же? — поинтересовался кардинал.

— Потому, — отвечал молодой человек, — что я одержим болезнью, не допускающей брака.

— Ба! — воскликнул кардинал. — У меня есть рецепт, которым я ручаюсь вылечить ваше высочество.

— В самом деле? А за какое время? — спросил Гастон.

— В десять минут, — жестко ответил Ришелье. Гастон посмотрел на кардинала. Министр улыбался.

Молодому принцу эта улыбка показалась ядовитой, и он вздрогнул.

— И этот рецепт при вас? — несколько потерянно протянул он.

— Вот он, — сказал кардинал, вынув из кармана признание Шале.

Герцог Анжуйский знал руку заключенного. Обвинение, написанное его рукой, было ужасно, и лицо Гастона

Покрылось смертельной бледностью. Чувствуя себя невиновным, он тем не менее понял, что погиб.

— Я готов повиноваться, — сказал он кардиналу, — однако, хоть я и согласен жениться на м-ль де Монпансье, мне хотелось бы знать, что меня ожидает.

— Быть может, — отвечал кардинал, — ваше высочество в настоящее время должны бы удовольствоваться сохранением свободы и жизни.

— Как, — вскричал герцог Анжуйский, — меня ввергнут в темницу и будут судить! Меня, герцога Анжуйского!

— Во всяком случае, это было мнением вашего августейшего брата, — сказал кардинал, — но я отговорил его от такого решения, быть может и справедливого, но слишком строгого. Я выпросил для вас еще более, если ваше высочество не будет долее откладывать брак, всеми нами желаемый. Я выпросил вам герцогство Орлеан, герцогство Шартр, графство Блуа и, может быть, даже поместье Монтаржи, то есть почти миллион годового дохода, что вместе с княжествами Домб и ла Рош-сюр-Ион, с герцогствами Монпансье, Шателеро и Сен-Фаржо, которые вам принесет в приданое ваша супруга, составит нечто вроде полутораста миллионов.

— А что сделают с Шале? — спросил герцог. — Смотрите, кардинал, я не хочу, чтобы мой брак был запятнан кровью моего друга!

• Предыдущая
• 18/193
• Следующая