Жизнь Людовика XIV - Дюма Александр - Страница 70
- Предыдущая
- 70/193
- Следующая
Придя к герцогине Лонгвиль, коадъютор нашел у нее капитана Наваррского полка Кенсеро, который его ждал. Он был прислан г-жой Ледигьер и принес копию с письма д’Эльбефа аббату ла Ривьеру, написанного час спустя после прибытия в Париж принца Конти и герцога Лонгвиля. В существовавших обстоятельствах эта копия была для коадъютора настоящим сокровищем. Вот фраза из этого письма:
«Скажите королеве и государю, что этот дьявол коадъютор делает все здесь во вред правит с льстец и что дня через два я не буду иметь здесь никакой власти, но если они дадут мне средства, то я им докажу, что прибыл в Париж не с такими дурными намерениями, как они полагают».
Коадъютор дал время герцогине Лонгвиль и принцу Конти прочесть письмо и потом поспешно отправился показывать его всем, требуя от удостоившихся такой с его стороны доверенности не говорить об этом никому ни слова, но разрешая снимать копии. Таким образом, коадъютор мог быть уверен, что к вечеру весь Париж об этом узнает. Си возвратился домой около 10 часов и нашел у себя более 150 писем: от приходских священников и квартальных офицеров, действовавших на прихожан и свои команды. Расположение умов становилось для принца Конти более благоприятным. Оставалось сделать д'Эльбефа смешным в глазах народа и тогда он пропал. Это было делом Мариньи, которому было поручено сочинить триолет. Вот этот триолет:
Д’Эльбеф с своими сыновьями
Наделали у пас чудес;
Они от них в восторге сами,
Д'Эльбеф с своими сыновьями.
Потомство скажет вместе с нами;
Считая за рассказы грез
Д'Эльбеф с своими сыновьями
Наделали у нас чудес.
Это было то, что нужно. Распространив эти стихи по городу, коадъютор был уверен, что их дополнят, и не ошибся, как мы это увидим. Он велел сделать сотню копий, разбросать их по улицам и наклеить на перекрестках.
В это время стало известно, что королевские войска заняли Шарантон. Д'Эльбеф был так занят защитой себя самого, что и не думал о защите Парижа. Эта оплошность была для него весьма некстати тогда, когда по рукам ходили копии его письма к аббату Ривьеру. Легко можно догадаться, что коадъютор не преминул извлечь для себя пользу из этого обстоятельства, тихо всякому говоря, что ежели ищут доказательства согласия д’Эльбефа с двором, то оно налицо.
В полночь герцог Лонгвиль и маршал ла Мотт-Худанкур зашли за коадъютором и все трое отправились к герцогу Буйонскому, который еще ни в чем не принимал участия и был в постели по причине подагры. Поначалу герцог колебался, но когда коадъютор объяснил свой план, принял его сторону. В продолжение совещания все занятия на следующий день были распределены, и заговорщики разошлись по своим домам.
На другой день, 1 1 января, в 10 утра принц Конти, герцог Лонгвиль и коадъютор выехали из отеля Лонгвиль в парадной карете герцогини. Коадъютор сидел у дверец кареты, дабы все могли его видеть — по крикам народа можно было узнать о перемене, которая, благодаря стараниям приходских священников и квартальных офицеров, совершилась в народе. Крики «Да здравствует принц Конти!» раздавались со всех сторон и так как к стихам триолета придумали и мотив, то в народе уже распевали его с продолжением:
Д’Эльбеф и сыновья храбрятся
На Королевской площади.
Ужасно чванятся, гордятся,
Д’Эльбеф и сыновья храбрятся.
Случись же им с врагом сражаться,
То храбрости от них не жди;
Д'Эльбеф и сыновья храбрятся
На королевской площади.
Таким образом, уличные стихотворцы, не теряя времени, ответили на триолет поэта-секретаря и уже упрекали д’Эльбефа за Шарантон.
В сопровождении народа коадъютор со своими друзьями приехал к палате парламента к окончанию заседания. Принц Конти снова представился парламенту и снова предложил свои услуги. После принца вышел герцог Лонгвиль, который как губернатор Нормандии предложил городу Парижу помощь от городов Руана, Каена и Дьеппа, а парламенту — опору своей провинции, прибавив, что он просит палаты, в доказательство верности его союза с ними, принять в городскую Думу как залог его жену и дитя, которое она скоро должна родить. Это предложение, доказывавшее искренность герцога, было с восторгом принято всем собранием.
В это время герцог Буйонский, которого вели под руки два кавалера знатнейших фамилий Франции, вошел в залу собрания и заняв с Лонгвилем место ниже принца Конти, объявил парламенту, что он пришел предложить свои услуги и с радостью готов служить под начальством такого великого принца как принц Конти. Герцог Буйонский считался видным полководцем, храбрость его не подвергалась сомнению, ум его был всем известен, поэтому его речь имела большой успех. Тут герцог д’Эльбеф вспомнил, что пора ему вступиться за себя, выступил вперед и повторил вчерашнее, то есть отказался отдать кому-либо порученное ему начальство.
Во время речи д'Эльбефа вошел маршал ла Мотт-Худанкур и занял место ниже герцога Буйонского. Он почти повторил то, что говорил герцог Буйонский, то есть, что готов служить под начальством принца Конти. Он был человеком небольшого ума, но отличным воином, его имя было в большой чести между военными и составляло славу для той стороны, за которую он решил выступить. Поэтому его появление окончательно склонило умы в пользу принца Конти.
Первой мыслью президента Моле, который, собственно говоря, не желал зла двору, было желание, используя эту борьбу, ослабить обе стороны, и он предложил оставить дело нерешенным и обсудить его в следующем заседании. Но президент де Месм, будучи дальновиднее, наклонясь к его уху, сказал:
— Вы шутите, милостивый государь, они, быть может, уладят дело между собой в ущерб нашей власти. Разве вы не видите, что д’Эльбеф остался в дураках и эти люди господствуют в Париже?
Одновременно президент ле Куанье, бывший на стороне коадъютора, возвысил голос:
— Милостивые государи! Дело это надобно бы закончить до обеда, хотя бы нам пришлось обедать в полночь. Выслушаем этих господ порознь, пусть они сообщат нам свои намерения и тогда мы увидим, чьи предложения полезнее для государства.
Совет был принят, ле Куанье попросил войти г-д Конти и Лонгвиля в одну комнату, а г-д Новиона, Бельевра и герцога д'Эльбефа — в другую. Однако, Новион и Бельевр, равно как и сам ле Куанье, были совершенно на стороне принца Конти. Коадъютор сразу понял положение вещей, увидел, что он здесь более не нужен и его присутствие будет полезнее в другом месте. Он бросился из палаты, поехал к герцогиням Лонгвиль и Буйон, забрал их вместе с детьми и привез в городскую Думу. Молва о предложении Лонгвиля уже распространилась по городу, и этот приезд был похож на триумф. Герцогиня Лонгвиль, несмотря на недавно перенесенную оспу, была тогда во всем блеске красоты, герцогиня Буйонская была также прекрасна, и они поднимались по лестнице Думы, держа на руках детей. Остановившись на последней ступени, они обернулись к площади, заполненной народом, и, показывая своих детей, сказали:
— Парижане! Герцог Лонгвиль и герцог Буйонский вверяют вам то, что у них есть драгоценнейшего в мире — своих жен и своих детей!
Громкие восклицания были ответом на эти слова. В то время как герцогини обращались к народу, коадъютор бросал из окна в толпу золото. 10 000 ливров было брошено, и энтузиазм дошел до бешенства. Народ клялся пожертвовать в случае нужды жизнью за принца Конти, герцога Лонгвиля и герцога Буйонского. Герцогини благодарили народ, делали вид, будто отирают слезы благодарности и, наконец, вошли в зал Думы, но их преследовали такими неистовыми криками, что им пришлось показаться в окнах.
Коадъютор, оставив дам наслаждаться своим триумфом, отправился в палату заседаний в сопровождении толпы вооруженных и невооруженных, которые так шумели, что можно было подумать, будто весь Париж идет за ним. Начальник телохранителей герцога д'Эльбефа, все видевший и все понявший и будучи уверен, что дело герцога приняло худой оборот, поспешил уведомить его об этом. Бедный герцог д'Эльбеф потерял бодрость духа; осознав поражение, он изъявил покорность и заявил, что готов, как герцог Буйонский и маршал ла Мотт-Худапкур, служить под командованием принца Контии. Все трое тут же были назначены лейтенантами при генералиссимусе парламента принце Конти. Герцог д'Эльбеф попросил и получил разрешение, в возмещение за отказ от верховного командования, нанести решительный удар по Бастилии и принудить ее к сдаче, что и исполнил в тот же день. Бастилия вовсе не имела намерения сопротивляться; дю Трамбле получил обеспечение на всю жизнь и позволение в три дня вывезти свое имущество.
- Предыдущая
- 70/193
- Следующая
