Артефаки. Часть 3 (СИ) - Вернер Анастасия - Страница 10

За время моего отсутствия изменился даже Акамар.

По вагонам проходились контролёры — похоже, электронной системе вновь перестали доверять. Эластичная чёрно-белая ткань плотно облегала их фигуру, шлемы с чёрными стёклами защищали лица от неадекватных безбилетников. Система оплаты изменилась. Я узнала об этом, когда по старой привычке подошла к кассе за билетом, а касса оказалась закрыта. Навсегда.

Контролёр замер, глядя на мой песчано-черномазый вид, затем вытянул руку, я поднесла свою. Оплата прошла.

Мы двигались вперёд.

И не то что бы поезд ехал дальше, хотя и он тоже, но в целом, город стремительно подстраивался под новые условия. Буквально несколько дней понадобилось, чтобы полностью перевести работников транспорта на новые стандарты.

Так, как раньше, уже не будет никогда.

— Станция «Синяя»!

Я неохотно поднялась, покачиваясь, доковыляла к дверям. Пока поезд тормозил, скосила глаза в сторону и в очередной раз зацепилась взглядом за двух влюблённых, они ехали со мной от зелёной ветки. У них были золотые часы с фигуристой «Б». Интересно, какие эмоции они купили? Счастье? Страсть?

Двери открылись, я вышла на платформу, прокручивая в голове зудящие мысли: зачем было делать эти артефакты? Неужели так важно воздействовать на удовольствие? Неужели Берлингеру с Юргесом было важнее поднять мужчинам член, вместо того, чтобы поднять на ноги инвалидов? Вдохнуть жизнь в коматозников? Почему они ударились в изготовление тех артефактов, без которых человечество вполне может обойтись? Почему не захотели настоящей революции? Почему не усовершенствовали «Виту»?

Я ступала тоненькими подошвами кед по ребристой платформе, собственные шаги барабанами отзывались в ушах.

Ну неужели существовали бы «антиартефаки», если бы все знали, насколько важны артефакты? Неужели кто-то пытался бы противостоять единственному способу вернуть человеку жизнь? Те артефакты, что есть сейчас, не справляются с этой задачей.

Но если бы артефакты стали лекарством?

Разве хоть кто-то покусился бы на их значение в истории? Разве хоть кто-нибудь стал бы отрицать их необходимость?

Я утопала в этих мыслях всю дорогу и сама не заметила, как оказалась перед домом, к которому когда-то поклялась больше не возвращаться. Дни сменялись днями, мысли — другими мыслями, обида притуплялась, тяжёлые воспоминания зарастали беспощадным мхом времени. Это был один из тех тяжёлых дней, когда чувствуешь себя совершенно беззащитным перед огромным, страшным миром.

Это было странно и нерационально, но единственным человеком, к которому мне хотелось прижаться — оказалась мама. Когда я вернулась в Акамар, первым же делом задумалась: где ночевать? Где мой дом?

Ответ был очевиден. Хоть и горько было это признавать.

Она открыла не сразу. Видимо, даже подумать не могла, что на порог кто-то заявится в такое позднее время суток. Она очень удивилась. Обвела меня недоверчивым, но трезвым взглядом от макушки до мысков кед.

— Что, нахлебалась от своего папаши?

Я поджала губы, глуша ответную резкость.

— Мне можно зайти? — Остро почувствовала себя пятилетней нашкодившей девчонкой.

— Ну, входи. — «Сделала одолжение».

Я медленно переступила порог, обводя заинтересованным взглядом прихожую. Ничего не изменилось. Абсолютно. Менялась я, менялось моё окружение, даже Акамар менялся, но только не этот дом.

Пахло странно, будто тухлыми яйцами. Оказавшись на кухне, поняла, что мама наготовила салатов, и такая удушающая смесь запахов как раз от них.

— Ого, какие люди и без охраны, — присвистнул отчим. — И как сюда блудную дочь занесло?

Я хмыкнула, поражаясь, как Рэм смог составить два таких сложных предложения без единого матерного слова.

— Да не говори, — поддакнула за моей спиной мама. — А я ведь говорила, что этому козлу нельзя верить. Козёл — он козёл и есть. Он меня бросил, её бросил, и насрать ему на семью, на детей, на всё, только он в этом мире важен!

— Выглядит аппетитно, — тихо заметила я, приглядываясь к салатам.

— Ешь, потом сходи в душ, дышать из-за тебя уже нечем! — Она была и возмущена, и рада. — Он тебя не кормил даже, да? Ну, вот, а ты меня слушать не хотела. А я говорила вообще-то. Я предупреждала!

Я степенно наложила себе разной еды, до краёв заполнив тарелку, уселась на высокий стул и принялась жадно засовывать всё в рот. С меня в тарелку сыпался песок, но сейчас это казалось такой мелочью.

— Нет, ну вот представляешь, ещё и ребёнка бросил! Второй раз! — не унималась мама, выбрав себе в качестве податливых слушателей меня и Рэма. — Одно слово — мужик! Как обрюхатить, так он первый! Как позаботиться о своей же дочери — тут же свалил! У неё же мать есть! А то что мать работает вообще-то, в отличие от него, это ничего! У матери и личной жизни быть не может, и мужа, и детей, только его ребёнок, конечно!

Я покосилась на Рэма. Тот увлечённо пялился в маленький, тихо играющий головизор. Программа была про оружие, картинки показывали в таких подробностях, что отчим пялился, не отрываясь, даже про еду забыл. А уж до маминых разговоров ему и подавно не было дела.

— А моя комната свободна? — уточнила я, когда мама прервалась на возмущённый вздох и замолчала.

— Нет. Ты же выбрала своего папашу.

— И вы отдали мою комнату Кайлу?

Это было неудивительно, но всё равно обидно.

— А что ты хотела?! Ты тут не жила!

— Просто спросила, — тихо успокоила её.

— Чё там в столице щас? — вклинился Рэм, пока накладывал себе добавку.

— Суматоха, — кратко ответила я, забыв, что он может не знать такого слова.

— А чё с терактом?

Я глупо моргнула.

— Прошёл, — не придумала ничего вразумительнее.

— Ну а как там вообще это?

— Нормально.

— А этот… купол?

— Открыли.

— Норм.

— Ну да.

— А там типа… ну, люди пострадали?

— Да, много.

— Крови?

— И крови тоже.

— Во прикол, — хохотнул отчим, скашивая взгляд к головизору. — Ну это вообще, конечно.

— Да.

— Ну вы там это, рассказали чё надо?

— Да.

— Супер.

— Да.

Рэм уставился в головизор, окончательно выпадая из бессмысленной беседы. Я тупо рассматривала салаты в тарелке. Тишина прилипла к горлу, хотелось прокашляться, лишь бы разбавить это молчание. Велик был соблазн начать болтать о всякой ерунде, делая вид, что в моей жизни ничего не изменилось так же, как в этом доме. Я посмотрела на чуть сгорбленную маму, её тёмные волосы, удивительно тонкие руки при шарообразной фигуре. Вспомнила, как она выгоняла меня из дома, орала вслед, что я порчу ей жизнь, как она замахивалась полотенцем этими самыми изящными руками.

Мне не хотелось болтать о ерунде.

— Извини, что я ушла.

Мама едва заметно вздрогнула, удивлённо посмотрела на меня.

— Иногда я веду себя как подросток, — словно пыталась оправдаться. Откровенные слова давались тяжело.

Мама подошла к столу, рассеянным движением схватила тарелку, покрутила её в руках и поставила обратно.

— Да ну, я тоже иногда как начну орать, — отмахнулась она.

Меня буквально прошибло молнией. Я ожидала чего угодно, — признания своего превосходства, намеренного унижения, ухода от темы, — но только не такой открытости. Я вдруг поняла, что за всё время, что она орала на меня, у неё была только одна претензия — она потратила на меня столько сил, а я веду себя, как неблагодарная тварь. Это было жестоко. Мне всегда казалось, что мамы не должны говорить такое детям. А что тогда дети должны говорить мамам? Есть ли какой-то регламент?

Я сглотнула вязкий ком из накопленных обид и решила сказать ей, наконец, то, что она так сильно хотела от меня услышать всё это время:

— Спасибо, что впустила меня обратно. — Замолчала. Перевела дух. Это оказалось слишком тяжело. — Ты всегда была рядом, когда мне было плохо. Спасибо. И вообще… я… не описать словами, как я благодарна, что ты сделала из меня ту, кто я есть сейчас.