Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 3

Мяты мы, вымокнув до макушки, набрали.

А еще я утопила сапог, который просто-напросто засосало. И едва не утопила второй, но спасла. Правда, спасая, не удержала равновесия и села в самую грязь, которая радостно хлюпнула и попыталась засосать уже меня. Выбиралась долго, стараясь притом мяту сорванную не растерять: тетка вряд ли поймет, а не поняв, отправит обратно, чего мне вот совершенно не хотелось. В итоге домой я вернулась на рассвете, грязная, уставшая и покусанная. Комарам воздух после грозы тоже понравился. Тетка, меня увидевши, лишь головой покачала. И спросила:

— А сапог где?

— Там, — я махнула рукой в сторону леса. Было слегка стыдно. Вечно от меня одни лишь неприятности и никакой пользы. — Я… потом поищу. По свету!

Тетка вздохнула и сказала:

— Мойся иди.

Мылась я в летнем душе, чтоб не разбудить Васятку, который во сне гляделся мирным и совершенно безобидным. Ага… а помывшись, я получила крынку еще теплого молока и краюху вчерашней булки, щедро намазанную летним медом.

— Дядька Свят заходил? — уточнила я.

Тетка кивнула.

— Чего замуж не пойдешь?

Нет, прежде я бы не рискнула задать такого вот провокационного вопроса, но город меня и вправду изменил, избавив от некоторой дури, но добавив наглости.

Тетка не ответила, лишь плечами пожала.

А и вправду, не мое это дело. Я заползала под одеяло с чувством выполненного долга и твердым намерением утраченный сапог добыть. Но стоило закрыть глаза, и я провалилась в сон. В теткином доме всегда спалось легко, то ли в заговоренных подушках дело, то ли в самом этом ощущении полной безопасности. В запахах ли, пронизывавших избу, в… мало ли в чем.

Не важно.

Главное, что спалось здесь легко. Пока Васятка не разбудил, пощекотав мне нос колоском.

— Марусь, а Марусь… спишь? — шепотом поинтересовался он, когда я натянула одеяло повыше, силясь укрыться от щекотухи.

— Сплю, — отозвалась я.

— Не спишь, — Васятка подвинулся поближе.

— Сплю!

— Не спишь, а то не говорила бы. Кто говорит, когда спит?

— Я во сне, — я уже поняла, что отделаться от братца не выйдет. И раз он тут, стало быть, тетка куда-то пошла. Куда? Да мало ли, какие дела у ведьмы случиться могут. Главное, будь она в хате, не позволила бы Васятке бесчинствовать.

— Неправда, — братец нырнул ко мне под одеяло и прижался длинным тощим телом. Донельзя холодным телом.

— Купаться ходил? — поинтересовалась я, окончательно просыпаясь.

— Мгу…

— Куда? — что-то показалось мне в этом ответе подозрительным.

— Так… куда обычно.

А вот теперь Васятка врал. И с чего бы это? Купаться ему никто не запрещал. Разве что… мысль эта пришла в голову не иначе как от недосыпу.

— К бочагу? — поинтересовалась я спокойно.

— Ну… мамке не говори.

Васятка смутился.

Ненадолго. Надолго он не умел.

— Не скажу. Сама крапивой выпорю.

Тоже удумал. Одно дело сажалка, которая в самом глубоком месте мне по пояс будет, или вот Лопушанка, речка тихая, известная в каждом повороте. И совсем другое старый бочаг, что в заброшенном поместье поселился. Уж не знаю, что там было, то ли колодец, то ли озеро, то ли пруд барский — всякое говорили, — главное, что от этого, чем бы оно ни было, осталась дыра метра три в поперечника, аккурат с бассейн. Правда, глубины такой, что даже дядька Свят обмолвился, будто бочаг этот вовсе бездонный. А после со всею серьезностью сказал, что ежели кто из нас сунется, то самолично выпорет.

И сказано это было не только нам.

Васятка шмыгнул носом, сообразивши, что попался. Я же нащупала оттопыренное ухо и крутанула.

— Чего ты творишь, ирод? — говорила, стараясь подражать тетке.

— Мару-у-усь, — заныл Васятка. — Я же ж… просто купнулся.

— Ага, а если б не выкупнулся?

— Ну… мы поспорили…

Ухо я не выпустила.

— С кем?

— Пусти!

— Говори, а то вовсе оторву. И будешь Васятка Безухов, великий герой местечкового эпоса.

Обиделся по-настоящему и засопел громко-громко.

— Вась, это не шутки, — ухо я выпустила. — Ты понимаешь, что если вдруг…

Горло перехватило.

Мы ведь тоже ходили к бочагу. Даже уж не помню, по какой надобности, и вовсе, когда это было, но зато помню развалины старого дома. И разросшийся шиповник с огромными колючками. Пологие, какие-то скользкие берега, будто нарочно, чтобы тот, кто ступит, скатился к темной глади воды, а то и вовсе в неё рухнул.

Черное зеркало.

Злое.

И все одно не способное отразить хоть что-то. Мы… не решились, ни я, ни Линка, а Ксюха, поведя носом, сказала:

— Дурное место.

Так и ушли. Васятка же… заерзал.

— Или мне говори, или дядьке Святу. А от него, сам знаешь…

— Предательница!

— Вась, — я погладила мягкие вихры. — Одно дело всякая ерунда, а бочаг — это серьезно…

— Между прочим, там некромант завелся!

— В бочаге?

— В старом поместье.

— Вась…

— Вот честное слово! Чтоб мне землю жрать, если вру! — он даже сел от возбуждения.

— Успокойся, — я широко зевнула и тоже села. А чего валяться. Уснуть уже не усну, да и с бочагом разобраться надобно. Васятка, конечно, шебутной пацан, но нельзя сказать, чтобы вовсе безголовый. И стало быть, не по своему почину к бочагу поперся.

— Всамделишний!

— Хорошо, — я почесала шею, подумавши, что теперь весь день буду ходить и скребстись. Вона, руки поцарапанные, да и под ногтями грязюка.

Красавица, нечего сказать.

Я потянулась и сказала:

— Отвернись.

— Чего я там не видывал, — Васятка все-таки отвернулся и поерзал. — Так ты мамке не скажешь…

Надо бы.

Бочаг — это… это не то место, куда детям можно. Неправильное оно, нехорошее. Но и я когда-то к нему бегала, хотя и не рискнула окунуться. И… и надо бы выяснить, в чем дело. А потому, натянувши старые разношенные джинсы, я велела:

— Рассказывай.

— Про некроманта?

— Про спор ваш.

Васятка засопел и гордо отвернулся, всем видом показывая, что ни слова не промолвит. Тоже мне… партизан.

— Небось, с Тимохой?

— А ты… ну… с ним, — Васятка понурился.

А я мысленно кивнула. Угадала. Да, в общем-то, гадать тут особо нечего. Тимоха — еще та зараза, куда большая, чем Васятка. Сынок нашего… предпринимателя, который в Лопушках лавку держит, а еще землицы прибрал, сумел как-то через Путришковский сельсовет, уж не знаю, кто там ему знакомый, но выделили прилично. Землицу эту отрабатывает, что-то там сеет, сажает, продает… с успехом, наверное, если на участке встал двухэтажный коттедж да при гараже, да… при заборе, которым Тимохин папенька отгородился ото всей деревни.

Чужак, что с него взять.

Ну, то есть не совсем, чтобы чужой, но и не наш, не лопуховский. Беспального привела Тимохина мамка, которая тут была своей. И наши, помнится, шептались, что это она неудачненько выбрала, что могла бы и получше кого найти. Может, и так, не знаю. Не мне судить.

Зинка Беспальная родила четверых, хотя ж наши бабы и шептались, что многовато это, что негоже каждый год, да… не лезли. А после пятого её и похоронили.

О том я думала, когда шла через деревню, Васятка же мрачно плелся за мною, всем видом своим демонстрируя категорическое несогласие.

Я махнула рукой Ефиму Трофимовичу, раскланялась издали с теткой Изабеллой, что куда-то собиралась на желтом своем скутере.

— Марусь, — Васятка подбежал и вцепился в руку. — Не надо… теперь-то все хорошо будет. Он же ж видел… я не трус.

— Ты не трус, ты бестолочь, — сказала я братцу, за которого Васятку и считала. А потом вздохнула — Вась, не будет. Поверь мне.

Он покосился, но промолчал.

— Я ведь тоже думала, что если, то… примут, посчитают своей, городской, что… а оно только хуже раз от раза. Тимоха твой, небось, сам в воду не полез?

Васятка мотнул головой. И понимай, как хочешь.

Но я понимала. Пусть я и не так давно вернулась, да только в наших Лопушках все-то тайное скоро явным становится. И наслушаться про Тимохины проказы успела. Нет, не буду врать, что только он колобродит, даже Васятка вон отличился, подкинул тетке Матрене в курятник крашеные яйца, да так хитро, что и не понять, что крашеные. Она-то после целый день гадала, чего это куры наелись.