Возвращение на родину - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 3

• Предыдущая
• 3/4
• Следующая

Страшная борьба разрывала ее грудь. Красивый и нежный, как мечта-, мальчик был ее сыном, плоть от плоти ее, кость от кости ее. Она знала об этом вне всяких сомнений и раздумий. Это был ее единственный сын, и она всем сердцем рвалась к нему. Но Юстиниан! Она знала странные причуды императора. Ее прошлое было позабыто. Он стер его полностью специальным императорским указом, так что она стала как бы заново рожденной одной его волей и соединена с ним персонально. У них не было детей, так что один вид ребенка, который не был его собственным, мог задеть его за живое. Он мог стереть из своей памяти ее постыдное прошлое, но если оно примет конкретные формы вот этого красивого ребенка, он уже не сумеет отмахнуться от этого прошлого, словно его никогда не было. Все ее женское чутье и близкое знакомство с монархом говорили, что никакое ее обаяние и влияние не смогут спасти ее от гибели. Юстиниан мог так же легко развестись с ней, как когда-то возвысил ее до себя.

- Предоставьте все мне, - продолжало склонившееся над ней темное настороженное лицо лукавого царедворца.

- Но ведь это значит смерть?

- Ничто другое небезопасно, государыня. Но если ваше сердце слишком жалостливое, то можно вырвать язык и выколоть глаза.

Она мысленно представила, как раскаленное железо приближается к этим чудесным детским глазам, и содрогнулась.

- Нет-нет, - торопливо воскликнула она. - Уж лучше смерть.

- Пусть будет так. Вы как всегда мудры, великая государыня, ведь только смерть гарантирует полное молчание и безопасность.

- А как же монах?

- Его тоже.

- Но что скажет святой Синод! Ведь он человек сановный - настоятель монастыря. Что подумает патриарх?

- Заставьте его молчать, а они пусть потом что хотят, то и делают. Как мы, дворцовая стража, могли знать, что заговорщик, схваченный с кинжалом в рукаве сутаны, действительно тот, за кого он себя выдавал?

Феодора вновь содрогнулась и уткнулась в диванные подушки.

- Вы не говорите и не думайте об этом, я все сделаю, как надо, - молвил коварный искуситель. - Скажите только, что поручаете это дело мне. Ну, а если вы не решаетесь выговорить такие слова, то кивните головой, и я восприму это как ваше согласие.

- Пусть будет так, - произнесла она наконец.

Евнух не стал терять времени зря. Ведь исполнив приказ, он станет (не считая оставшегося в Малой Азии ничтожного монаха, чьи дни и без того сочтены) единственным человеком, знающим тайну императрицы, а следовательно, единственным, кто будет способен обуздать и принудить к покорству эту властолюбивую натуру. Спешно выйдя в коридор, где его ожидали два путника, он подал зловещий знак, хорошо известный в то жестокое время. Мгновенно немые стражи, стоящие рядом, схватили старика и мальчика и быстро потащили их в дальнюю половину дворца, где смрадный запах готовящейся пищи говорил, что где-то рядом кухня. Несчастных путников грубо толкали вниз по многочисленным вымощенным камнем мрачным проходам, пока они не достигли другой лестницы, уходившей так глубоко вниз под землю, что тяжелый воздух был влажен, а капли влаги, проступившие, вокруг из стен, показывали, что они спустились ниже уровня моря.

В конце самого дальнего нижнего коридора находилась дверь, ведущая в одинокое большое сводчатое помещение, лишенное всякого убранства, в центре которого виднелась большая, обитая железом дубовая крышка: Она лежала на грубом, ограждающем устье колодца каменном парапете, с высеченными на нем изречениями древних, недоступных пониманию восточных мудрецов, ибо постройка этого древнего колодца уходит в глубь веков VI была произведена задолго до основания греками Византии. В те времена, когда выходцы из Халдеи и Финикии возвели здесь жилища из огромных, неподвластных действию времени каменных глыб намного ниже нынешнего города Константина.

Дверь за путниками захлопнулась, и евнух обратился к стражникам и знаком приказал им снять тяжелую крышку, которая закрывала этот колодец смерти. Перепуганный мальчик издал раздирающий крик и прижался к отцу-настоятелю, тщетно старавшемуся растопить сердце безжалостного царедворца.

- Надеюсь... надеюсь... вы не убьете невинного ребенка?! - воскликнул он. - Что он сделал? Разве его вина, что он пришел сюда? Во всем виноват я один, я и дьякон Бэрдас, - это наш грех. Если кого-то надо наказать, накажите нас. Мы стары и пожили достаточно. Сегодня или завтра - нам все равно умирать. А он такой юный, такой красивый, вся жизнь у него впереди. О господин, сжалься над бедным ребенком, пожалей дитя, поимей сердце, не убивай его!

Старец бросился на колени и обхватил ноги евнуха, тогда как мальчик горестно рыдал, глядя перепуганными глазами на черных безмолвных рабов, которые стащили крышку с древнего колодца. Вместо ответа на страстные мольбы отца-настоятеля царедворец поднял с пола кусок камня, что откололся от стены, и бросил его в колодец. Можно было слышать, как тот стуча по древним сырым замшелым стенам до тех пор, пока спустя долгое время не упал с всплеском в далекий подземный водоем. Затем евнух Базилий снова повторил жест рукой, и черные рабы набросились на мальчика и оттащили его от защитника и покровителя отца-настоятеля. Крик бедного ребенка был таким пронзительным и душераздирающим, что никто не услышал шума шагов императрицы. Она ворвалась в каменный склеп, и ее руки обвили сына.

- Назад! - гневно вскричала она рабам. - Этого не будет. Никогда Нет-нет, мой дорогой, моя радость!.. Они тебя не тронут!.. ...Я была безумной, решившись на такое... безумной и дурной. О, мой милый!.. Подумать только, что твоя мать могла решиться обагрить свои руки твоей кровью. Поцелуй меня, Лев! Дай мне хоть раз почувствовать нежную сладость губ моего собственного ребенка. Так, теперь еще раз! Нет, довольно, больше не надо, а то у меня не хватит сил, и я не смогу больше ничего сказать и сделать.

- Старик, - обратилась императрица к отцу-настоятелю, - ты так близок к смерти, что я и подумать не могу по твоему почтенному возрасту и виру, что слова лжи могут осквернить твои уста. Ты в самом деле все эти годы хранил мою тайну?

- Великая государыня, скажу вам по совести и правде. Клянусь святым Никифором, покровителем нашего монастыря, что кроме старого дьякона Бэрдаса, никто больше не знает.

• Предыдущая
• 3/4
• Следующая