Серая сестра (ЛП) - Лоуренс Марк - Страница 24

Нет.

Ты сказала, что родилась на войне!

Ты сказал это моим языком. Война — более долгая игра, чем битва. А пока мы ждем.

Нона поняла, что говорит «мы», и содрогнулась. Кеот, возможно, и был у нее под кожей, но она не хотела его глубже.

Две послушницы с дымящимися волосами уходили, когда они пришли. Обе удивленно посмотрели на них, но ничего не сказали. В жаркой сырости раздевалки их окутало тепло, пронзенное криками, всплесками и смехом девушек, толпившихся в бассейне. Дарла усадила Нону на скамейку и несколькими быстрыми движениями стянула с себя одежду. Каждый дюйм ее тела топорщился мускулами, словно хотевшими вырваться на свободу.

— Не утони. — И Дарла направилась к воде.

Нона вздохнула и начала медленно раздеваться. Пальцы ее левой руки были слишком неуклюжи для завязок, и она вздрагивала при каждом напряжении или подъеме. Наконец она сбросила нижнюю одежду и заковыляла вслед за Дарлой в туман, слишком уставшая, чтобы плести его вокруг себя.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА СТЕКЛО

— ВХОДИ, СЕСТРА. — НАСТОЯТЕЛЬНИЦА Стекло жестом пригласила Сестру Чайник выйти из дверного проема и указала на стул перед столом.

Монахиня полыхнула нервной улыбкой и поспешила к нему. Стекло никогда по-настоящему не понимала эту девушку. Даже если бы она сама не вызвала ее, то по робкому стуку и нерешительности поняла бы, что это Чайник. Маскировалась ли она в монастыре или была настоящей? Но это была та самая Чайник, которую она помнила с уроков, гибкая девушка с резкими чертами лица и озорной улыбкой, Послушница Мэй Таннер, средняя дочь сапожника, который занимался своим ремеслом на ступеньках Улицы Кожников в Истине. Ее отдали в монастырь, когда исчезла ее мать. Мэй говорила другим послушницам, что это плачущая болезнь, но, на самом деле, ее мать забрал моряк: новая любовь и новые горизонты. Матери бросали своих сыновей и дочерей, и это, пожалуй, было более печальной историей, чем случайная жестокость болезни. Неудивительно, что ребенок так крепко привязался к Предку, в котором все узы крови связаны и крепко стянуты.

— Садись.

Сестра Чайник села, сложив руки на коленях и ссутулив плечи, хотя в камине горел огонь. За пределами монастыря дела Чайник снискали ей репутацию «убийственно эффективная», которую мало кто из Сестер Благоразумия мог превзойти. Внутри она выглядела все той же дружелюбной, неуклюжей девочкой, взросление которой Стекло наблюдала все эти годы. Было ли одно притворством, а другое — правдой, или обе были масками, и Чайник решала, которую надеть? Инстинкты Стекла редко подводили ее, но здесь они ничего не давали.

— Мне очень жаль, что это наша первая возможность поговорить как следует после твоего возвращения со льда, — сказала Стекло. — Последние несколько недель я была очень занята. Ты сама видела кое-что из этого за монастырским столом, а уж в Истине... — Она задумалась, насколько сильно на Чайник подействовала встреча с Сафирой в доме Менсисов. По мнению Стекла, нож был очень эффективным способом разорвать любые отношения, но Чайник создавала упругие узы привязанности, и она была очень близка с Сафирой в течение многих лет. В этом отношении она многое разделяла с Ноной. В то время как послушница осуждала действия своей подруги Клеры Гомал, действия, которые включали в себя предательство ее самой, она все же не осудила саму девушку. Преданность до такой степени казалась способом убить себя... но тогда что же такое кредо Предка, если не узы? Важность их и сила, которая переживает годы и поступки.

— Прежде, чем мы перейдем к отчету о твоей миссии... это дело с Сафирой.

Чайник вздрогнула. Настоятельница сомневалась, что она вообще отреагировала бы, если бы была вне монастыря, если бы у нее было Серое лицо, но здесь, в своем доме, она позволила себе быть уязвимой и любимой.

Стекло начала с начала:

— Ты сказала, что Сафира знала о приезде Зоул. Кто передавал наше письмо Лорду Менсису?

— Сестра Ведро.

— Хммм. — Как и Послушница Сулери, Сестра Ведро, несколько импульсивная и вспыльчивая, была не из тех, кого легко испортить. Настоятельница была не настолько наивна, чтобы считать, будто никого нельзя испортить, но она никогда бы не выбрала Сестру Ведро в качестве самого слабого звена в монастырской цепи.

— Кто-то проговорился, а ведь мало кто из нас знал об этом. Займись этим, когда у тебя будет время.

Чайник кивнула:

— Если у Шерзал есть ухо в Сладком Милосердии, я его отрежу.

Стекло покачала головой.

— Если у Шерзал есть ухо в Сладком Милосердии, я хочу решать, что оно услышит. А теперь перейдем к делу. — Она взяла лежащий перед ней отчет. — Ты много путешествовала по миру, Чайник. Снова испачкала руки. Делая то, что позволяет другим спокойно спать по ночам. Необходимые вещи, но жестокие. Такие поступки могут запятнать нас, если мы позволим кому-то о них узнать.

— Я уже запятнана, Мать. — Чайник подняла свои темные глаза, и Стекло на мгновение ощутила собственную слабость, свое собственное пятно.

— Теперь меня называют настоятельницей.

Чайник снова посмотрела на свои руки.

Стекло получила титул Преподобной Матери, и послушницы называли ее Мать. Она не так давно похоронила Эйбла, и, хотя ее сын ушел под землю, горе осталось над ней. Она отказалась от мирского, от своей работы, от своего дома, от своего богатства, но не от своей печали, которую она носила в монастыре, как вторую рясу. И послушницы были ее детьми. Теперь она это знала. Каждая из них — песчинка, но вместе они уравновешивали на весах камень ее утраты. Мать — это корень семьи и сила, и мать для столь многих должна быть сильнее, чем большинство может себе вообразить. Ее слабость, ее пятно состояли в том, чтобы заботиться о каждом, вместо того чтобы заботиться о целом. Поэтому она отказалась от титула Преподобной Матери и стала настоятельницей. Все они были ее заботой, и она должна быть особенной, должна быть железной.

— Настоятельница, — сказала Сестра Чайник. Почему-то в ее устах это все еще звучало как Мать.

— Сестра Яблоко толкнула тебя в тень, Чайник. Ты не вошла в него сама, и с того места, где ты стоишь, ты все еще можешь видеть свет. Я верю, что Предок примет тебя, когда твоя работа будет закончена.

Чайник была заморышем, когда присоединилась к ним. Такой тихой, что можно было подумать, будто она потеряла язык, а не мать. Но дети обладают жизнестойкостью. Дети получают шрамы, и эти шрамы остаются на протяжении многих лет, но дети растут. Чайник выросла вокруг своих ран и снова научилась смеяться — иногда зло, как показывали отчеты о ней, — научилась быстроте своего тела и остроте ума. Она выросла женщиной и научилась любить и быть любимой.

— Я прочитала твой отчет, сестра. И снова исключительная работа.

Губы Чайник дернулись в улыбке, и по ее шее поползли тени, словно разлившийся румянец. Иногда они танцевали вокруг нее, иногда лежали тихо — клубящийся дым, в котором воображение Стекла рисовало ужасы, созданные ею самой. Некоторые назвали бы это испорченностью. Некоторые сказали бы, что сейчас внутри Чайник говорит тьма, и вскоре та начнет прислушиваться к ней. Но испорченность стучалась в каждую дверь, и власть часто приглашала ее войти, власть императоров, первосвященников, даже настоятельниц. Стекло поддерживала Чайник, чтобы та оставалась глуха к шепоту испорченности, соблазнившему бы многих из тех, кто мог обвинить ее.

Стекло отложила отчет и положила руку на бумаги, каждая страница которых была покрыта аккуратными, тесно сплетенными буквами Чайник.

— Итак. Должны ли мы бояться Адомы?

— Госпожа Тень учит нас отбрасывать страх. — Чайник посмотрела на свои руки.

— Сестра Яблоко права, как это часто бывает. — Ни одна Серая Сестра не подходила так близко к бой-королеве Скифроула, как Чайник. Так же сильно, как она хотела знать планы Адомы, Стекло хотела узнать эту женщину побольше. Планы — это одно, но то, что человек будет делать, когда наступает лед, зависит больше от того, что лежит внутри него, чем от того, что он написал на пергаменте о будущем. — Осторожность — это мудро, но страх редко помогает, и его следует отложить в сторону. Что нам нужно отложить в сторону для королевы Адомы?