Собственность Шерхана (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 25

— А что его высочество сам свою задницу не притащит? Холодно ему?

— Работает он, — и снова старательно на меня не смотрит.

О, я знала, каким может быть Имран. Если ему нужно будет, горы свернёт. Работа очень слабая причина. Просто я Имрану больше не нужна.

— Передай ему, что мы с дочерью без него справимся. Пусть валит к своим певичкам.

Дверь открыла, намереваясь выйти — говорить больше не о чем. И с Имраном-то о чем, а уж с подосланными казачками… Вышла уже, когда Анвар вдруг окликнул.

— В сизо он… Велел не говорить и присмотреть, чтобы дурного не случилось. С партией взяли, вытащить пока не получается, крепко за него взялись.

Я ничего не ответила, дверью только хлопнула. Успела подумать — собаке собачья жизнь. Сердце дрогнуло, но сердце у меня глупое, его можно не слушать. Ветер на улице сильный, а я так в себя ушла, что забыла про такси, пешком домой дошла. И дома только поняла — реву. Сказала себе — от ветра и холода слезы, и только…

— Так будет правильно, — снова успокоила себя. — Это не твоё дело. Играл в опасные игры, доигрался.

Потом принялась думать. О тюрьме я мало знала, это мне не нужно было, я росла оранжерейным цветком. А сейчас представляла могучего своего тигра запертым в клетку, и сама задыхаться начинаю. Пошла на кухню. Налила стакан воды, выпила залпом. Споткнулась взглядом о корзину роз. Вытащила карточку. Набрала номер. Гудки тянулись так долго, что я уже сбросить хотела.

— Это я, — сказала, как взял трубку.

— Уже соскучилась? — хмыкнул Чабаш.

— Да.

— Приезжай тогда.

Продиктовал адрес и сбросил. Я снова такси вызвала. Еду, слезы глотаю, говорю себе — это только ради дочери. Чтобы росла спокойно. Чтобы не узнала потом, что был у неё отец, да только пропал. В тюрьме. На многие десятки лет. Нет, этого я своей Вере не желала.

Такси остановилось у ресторана. Я привычно оробела — храбрости мне ещё недоставало. Но швейцар кивнул мне, видимо был предупреждён. Отвёл к нужному столику.

Стол накрыт. Еда Чабаша интересует меньше всего. Лениво потягивает алкоголь из бокала, на меня смотрит.

— Мне нужна твоя помощь, — выпалила я.

Чабаш удивленно вздернул брови. На губах лёгкая полуулыбка. Ей я не верила — читать этого человека так и не научилась.

— У всего своя цена, — меланхолично ответил он.

Шерхан

Я не спал, нет. В зыбкой дреме лежал, вслушиваясь в чужую речь. Порой слова было не различить, иногда цеплялся за редкие фразы. В открытую обо мне не говорили, ничего, что могло бы предвещать беду.

Но я не расслаблялся.

С тюремной братией я дел старался не иметь. Да, есть у нас за городом смотрящий, с которым приходилось считаться, и деньгами делиться, но тюремные авторитеты и уличные пацаны, выросшие на районе, это вам не одно и тоже.

А я часть детства своего вообще в горах провел, в бабушкином доме. Она отлично разговаривала на нескольких языках, и на русском в том числе. Денег не было у родителей, девяностые, а нас в семье несколько детей. Приходилось туго, и тогда нас отправляли к бабушке.

У нее огород был огромный, а сад простирался почти до самого горизонта. Каких только деревьев там не росло, и яблони, и груши, и алыча.

Дед летом ночевал прямо в шалаше, охраняя урожай, а я вместе с ним. Сквозь дырявую крышу видно было звёздное небо, а ночью, в тишине — слышно только, как падали с глухим звуком в траву переспевшие плоды.

Это было самое счастливое время. Бабушка трудилась в землю по самые локти, и никогда не боялась грязной и трудной работы. Да и сейчас не боится, хотя отметила уже столетний юбилей. И память до сих пор оставалась ясной, и всех своих внуков и правнуков она помнила по именам.

И я надеялся, что привезу к ней Иман, познакомлю дочку с прабабушкой, покажу свой дом детства. Сейчас, после ремонта, он выглядит совсем иначе, но запах там до сих пор — тот же самый. Прозрачный горный воздух, сады, речная вода, кристальная, холодная, что зубы ломит, когда начинаешь пить.

На смену мыслям о дочке пришел образ Лизы. Может, сотрясение тому виной было, а может, я всё-таки провалился в сон и теперь она мне снилась. Улыбалась Белоснежка, глядя мне в глаза, и никуда сбежать не пыталась. Волосы снова длинные, в тяжёлую косу сплетены. Смотрел на нее, и кровь вскипала, и сердце билось быстрее.

Никогда мне с женщинами так хорошо не было, как с этой. Не физически, хоть и это тоже, но и душевно. Запал я на нее, всерьез и надолго.

— Белоснежка, — позвал ее. Она в платье стояла, легком, летнем, босоногая. Сквозь полупрозрачную ткань просвечивала фигура. С беременностью и родами она ещё женственнее будто стала. Грудь округлилась и увеличилась, бедра стали круче.

— Дурак ты, — сказала, а я охотно кивнул:

— Дурак.

Даже спорить не стал. Подошёл ближе, коснулся руки, переплетая свои пальцы с ее. И на душе теплее стало, оттого, что не гонит она меня, а смотрит ласково.

— Имран, — позвала, и я наклонился, чтобы поцеловать, а она увернулась, ускользая. И из рук моих, и от поцелуя. Отступила, хмурясь, во второй раз уже серьезнее сказала, — Имран.

А я на нее смотрел и понять не мог, что не так. Сон, мучительный и тягучий, оплетал сознание, и вот уже я словно муха в липких паучьих тисках.

— Проснись, Имран! — шепнула Белоснежка в последний раз, и я глаза резко распахнул.

Темно, ни зги не видно. Сердце колотится учащенно, как после кошмара, я не шевелюсь. Разом воспоминания навалились, и где я нахожусь, и почему. Черт, ведь не должен был уснуть, а уснул.

Лежу, не шелохнувшись, дожидаюсь, когда глаза привыкнут к темноте.

Но раньше, чем это успевает произойти, ловлю движение едва заметное с правой стороны.

На раздумье нет времени, счёт идёт на доли миллисекунды. Я увернулся, повернулся на бок, и в то место, где только что лежал, воткнулось что-то острое. Нож или заточка, не знаю, но если бы не Белоснежка, лежать бы мне сейчас там истекающим кровью, а может, и трупом уже.

Я в прыжке с нар вперёд нырнул, на того, кто во тьме со мной рядом стоял. Это уже не про проучить история, здесь меня конкретно слить хотели, а значит и драться надо было не на жизнь, а на смерть.

Всем телом встретился со своим сокамерником, он от меня такой прыти не ожидал, да и я тоже. От резких движений боль новой вспышкой окатила, но я уже двигался, как заведённый автомат.

Кулак сминал кости лица, попавшие под удар. Я на борьбу много лет ходил, но дракам меня учила улица, а там нет никаких правил и законов, кроме одного. Делай что хочешь, но выживи любой ценой, ибо никакой рефери не свистнет в свой свисток, останавливая бой.

— Сука! — услышал сдавленный крик того, на ком сверху сейчас сидел в узком пространстве между столом и нарами, — мочи его!

В темноте ребята ориентировались лучше меня. Их было трое, я один, и сколько я смогу против них продержаться, вопрос открытый.

Кто-то бросился на меня, по ощущениям, точно плитой стотонной накрыло, я упал навзничь, башкой навстречу каменному полу. Фейерверк перед глазами, как камеру ещё не осветило всю. На миг меня оглушило, к тому, что уже получил от ОМОНа в прошлой схватке, добавилось новое. Если фартанет и выживу, кабы совсем дураком не остаться…

На ноги встать не удалось, я свернулся, защищая голову от ударов, пережидая боль. Удары сыпались один за другим, били мощно, но места было мало, тесно, темно, все друг другу мешали.

В тишине слышно только запыхавшееся дыхание и звук ударов, и я на них пытался ориентироваться. На лету схватил одного за ногу, дёрнул вверх, заставляя потерять устойчивость. Он улетел, и надеюсь, башка его треснула как арбуз от встречи с полом.

По крайней мере один затих. Так тебе и надо, гнида, подумал злорадно.

Если крикнуть, можно было попытать счастье, и дождаться, что вертухаи на бучу среагируют, но я себя старался не выдавать. Теперь уже в темноте я ориентировался лучше, и на второго сзади прыгнул. Перехватил за шею захватом, не давая ему рыпнуться, он ногами по полу засучил.