Собственность Шерхана (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 33

Я не мог сидеть. Ходил вдоль стены, четыре шага по длине, три по ширине. И думал.

Думал, что в этой ситуации моя гордость вообще ни к месту. Что если я проведу так остатки своей жизни, то я не увижу собственную дочь. Не возьму ее больше на руки.

Да, я хотел отойти от торговли оружием. Но не так, когда меня вынуждали. Кинуть всех людей. Сдать все каналы.

И меня колбасило пиздец как. На одной чаше весов — семья. Иман моя. Лиза. На другой — люди, с которыми я дела вел. Мое слово, данное им, мои обязательства.

Три дня, проведенных в карцере, я не спал. Я принимал одно из самых жестких, самых сложных решений. Это был как шаг в пустоту, в неизвестность.

Вспомнил слова Чабашева. Не проебал ли я бездарно последний дарованный мне шанс? Не им. Белоснежкой. Выкупленный ценой имущества ее рода. Ради меня. Человека, от которого она пиздец как мало хорошего видела.

И я решился.

— Шарханов, на выход, — набившая уже оскомину фразу, щелчок браслетов на руках. Я шагаю вперёд, не в камеру. Снова на разговор.

Снова тот же мент, на этот раз я уже осознаю свое положение.

Смотрю на него твердо, руки все ещё за спиной, наручники не снимают.

— Ну, Шерхан, так и будешь мозги мне делать? Мы и без тебя справимся, бегать за тобой никто не будет.

— Я уже понял, — перебиваю его, — я согласен. Но у меня есть условия…

Лиза

Уснула я, на удивление крепко. Так крепко, что расслабилась, бдительность потеряла. Не услышала чужих шагов. Того, как открывается дверь. Не увидела фигуры, которая склонялась над кроваткой моей дочери. Проснулась, когда уже поздно было. Рывком к кроватке бросилась, и увидела, что она пуста. Даже простыни не смяты, такая лёгкая у меня крошка.

Сначала я перестала дышать. А потом закричала так, что проснулась. В потолок смотрю, не понимаю, где сон заканчивается, где явь начинается. Руки трясутся, ноги не держат. Бегу к кроватке, склоняюсь — здесь. Наверное, и правда я закричала, дочка проснулась, кряхтит недовольно. Прижала её к себе, боюсь, слишком крепко, да сил отпустить нет. Дверь открылась, влетел Анвар, а с ним кто-то из бородачей, никак всех по имени не запомню.

— Что случилось?

— Всё хорошо, — с трудом ответила я. А потом поняла, что не смогу спокойно спать до тех пор, пока на страже моей дочери не будет её отец. И…закричала — где ваш хозяин? Где он? Я не могу так уже больше!

И дверь захлопнула. Пеленать Верочку мне было жаль, но я купила специальный кокон для младенцев, в нем ей было уютно и тепло. Сейчас дрожащими руками я вынула, и всю-всю осмотрел, цела ли. И потом только заревела. Кто бы знал, что рожая ребёнка попадаешь в такую сильную зависимость. Мне нужен её отец, чтобы хоть немного спокойнее дышалось. Только он может понять, насколько же жизненно важны эти два с половиной пищащих килограмма.

Утром, естественно, не выспалась. Коляску толкаю по двору туда-сюда, гулять нужно, а выйти страшно. У меня начинается паранойя, и только тут, под присмотром десятка бородачей я чувствую себя относительно спокойно. И то, не в полной мере.

— Спать тебе надо нормально, — пожурила меня тётя Надя. — И жрать вдосталь. Где это видано, чтобы кормящая мамаша один постный суп да сухари с гречкой ела?

Один раз она заставила меня поесть, как следует. А я, не опытная глупая мамаша, согласилась. И моя девочка тихонько, как котенок, пищала всю ночь, мучалась от боли, прикусывала мой сосок розовыми беззубыми деснами. Нет, я лучше на сухарях.

Унесла дочку к себе. В приоткрую дверь вошёл котенок, следом за ним — Снежинка. Котенок был слишком активен, но она, потеряв остальных своих детей, боялась лишиться и этого, и ходила за ним след в след.

— Вовсе ты не глупая мамаша, — со вздохом признала я. — И не взбалмошная. Оказалось, мамаши все такие.

Снежинка короткое мурлыкнула, признавая мою правоту и свернулась на моей постели. Теперь она красивой была, моя кошка, а не тем костляво-беременным приведением, что вышло ко мне из потемок одним безнадёжным вечером. Теперь бока не лоснились, а из глаз почти ушла тревога.

Надеюсь, и из моих уйдёт. И мой дом снова крепостью для меня станет, надёжной защитой. Я не буду бояться, что ночью ко мне кто нибудь вломится, и Вера будет счастливой и спокойной.

Спать с ребёнком вместе было удобнее, но Вера была такой маленькой, что я не решалась — задавить страшно. Поэтому спала одна. Тревога не отпускала, я все терпела, чтобы не уснуть, прислушиваясь к тишине дома — не раздадутся ли шаги чужие. Но усталость и недосып сделали свое дело, и я уснула.

Проснулась не привычно, от страха. От того, что хорошо. Не поняла даже, почему, спросонья. Просто хорошо и все. Тепло. Защищенно. Попой поерзала, прижимаясь теснее к тому, кто кто меня сзади обнимает, мурлыкнула, как Снежинка совсем. И потом только дошло, обухом по голове ударило. Бородачи не справились! Кто-то снова проник в дом. И не так страшно то, что в постели он у меня, как то, что ребёнок без присмотра. За себя не боюсь, за Веру боюсь. Закричала — пусть Анвар услышит. Рванулась в сторону, выкатываясь из- под одеяла, из тепла мужских рук.

Он поймал меня. Дёрнул назад, к себе, навалился тяжёлым телом. Я размахнулась, не ударила, нет. Оцарапала его лицо. Укусила за плечо, мужчина коротко вскрикнул, явно этого не ожидая. Во рту кровь почувствовала, но времени на раздумий не было. Я не за себя сражалась, а за своего ребёнка.

— Да остановись ты уже! — заорал незваный гость. — Ты меня добьешь сейчас!

Я удивлённо глаза распахнула. Шерхан, а это был он, покачал головой и немного расслабился — за обе руки меня держал. Разглядываю его лицо, в комнате темно, еле ночник светит. Щетина, аж борода почти, скулы выдались, похудел, глаза ещё больше и ещё темнее кажутся.

— Ты что, из тюрьмы сбежал? — хрипло спросила я.

— Подкоп вырыл, — кивнул Шерхан. Руки мои выпустил, потом сорочку наверх задрал, коснулся пальцами плоского уже живота, оставляя на коже огненные следы-метки, потерся о моё плечо колючим подбородком. — Какая же ты у меня дикая, Белоснежка… Неправильная. Но ты мне такая нравишься. Замуж за меня пойдёшь, Белоснежка?

Шерхан

Она сладкая, Белоснежка моя.

Сжимал в своих объятиях, аромат вдыхал и надышаться не мог.

— Ну кто же так предложение делает? — фыркнула она, я легко согласился:

— Понял, не дурак. Дурак бы не понял. Хочешь, встану на одно колено и руку и сердце попрошу?

Говорил на полном серьёзе. Пока в СИЗО сидел, сколько об этом думал, о жизни своей, о Лизе и об Иман. Раньше о семье никогда не задумывался, а тут оказалось внезапно, что созрел. Что хотел фамилию одну на всех троих, чтобы Лиза больше не Вяземской была, а Шархановой. Ей идёт моя фамилия.

— Хочу, — видеть не мог, почувствовал только, как она кивнула в темноте. Но объятий разжимать не стала, не выпуская меня.

— Не пустишь? — спросил, накрывая ее рот своим.

От поцелуя совсем голову снесло. Так я ее хотел сильно, словами не передать. А Белоснежка, заводя, льнула ко мне в ответ, сжимала крепко в объятиях.

— Никуда не пущу.

Я гладил ее живот, опускаясь вниз, коснулся пальцами резинки трусиков. Она руки мои перехватила, как тогда, на свидании.

— Все ещё нельзя? — спросил огорчённо. Тормозить тяжело, член пульсирует, вся кровь в одно место стянулось.

— Нельзя…

Шепнула, проводя пальчиками по моей щеке. Щека колючая, побриться я так и не успел, сразу сюда приехал. В дом этот, чей порог переступить непросто оказалось. Казалось, он щерился на меня своими окнами, темный, старый дом. Старого я не любил, и на дом этот взирал без радости. Мне бы Белоснежку к себе, туда, где и для нее, и для дочки есть все, что нужно. Но это потом.