Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович - Страница 12

— И когда мы узнали, что в Стокгольм направлена целая миссия Генерального штаба под вашим началом, подумали, а не одних ли и тех же людей мы с вами ищем? — завершил Томпсон, вопросительно глядя на немцев.

—----------------

(*)

(**) В конце 1917 года перевозка войск из Америки во Францию составила до 50 тыс. солдат в месяц, в мае 1918 года она равнялась 245 тыс. человек, в июле — более 305 тыс. человек.

(***) «Основы XIX века» нем. Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts, 1899 https://librusec.pro/b/511148. Американские приверженцы нордической школы провозгласили Чемберлена величайшим зодчим нордической теории. О книге Чемберлена «Основы XIX столетия» высоко отзывался Л. Н. Толстой: «…книга Чамберлена очень хороша. <…> Очень, очень благодарен вам за присылку ее. Его утверждение о том, что Христос не был по расе евреем, совершенно справедливое и неопровержимо им доказанное, составляет только маленькую часть его превосходно задуманной книги. На вопрос ваш о том, как относиться к евреям, не могу вам иначе ответить, как так, как нас учит относиться к людям братьям учение Христа. Чем более они нам кажутся неприятны, тем большее усилие должны мы делать для того, чтобы не только победить это недоброжелательство, но и вызвать в душе своей любовь к ним. Такое отношение к ним, как и ко всем неприятным нам людям, одно может дать успокоение и нашим душам и вместе с тем самым действительным способом противодействовать их кажущемуся нам вредному влиянию» Из письма Л. Н. Толстого к Э. Р. Стамо от 14.12.1907 // ПСС в 90 тт. Т. 77. С. 258

(****) Томпсон в январе 1917 года приехал в Россию и безвылазно находился в Петербурге, принимая активное участие в февральских и в октябрьских событиях. Покинув Россию, посетил Англию и представил премьер-министру Ллойд Джорджу меморандум, в котором были такие слова: «Россия вскоре станет величайшим военным трофеем, который когда-либо знал мир».

— Не знаю, какие у вас ощущения, — Анна пытливо заглянула в глаза Распутина, — но я чувствую, как вокруг нас тяжело, словно молоко, сгущается История. Не короткие очерки, а целые главы. История с большой буквы, в которой люди еще не знают, что их ждет, но уже понимают, что выбор будет прост — между Добром и Злом, между черным и белым, между светом и тьмой, без полутонов довоенного времени. Вы, вероятно, это тоже сейчас чувствуете по новостям в газетах, мурашкам по коже. Неумолимая поступь истории, как удары сердца. От ее гулких шагов разлетаются стекла. Под ее взглядом, как весенний лёд, крошатся судьбы. Но я настроена оптимистично. А вы?

Распутин оторвался от чистописания и в очередной раз залюбовался милым созданием. Сами собой пришли на память слова Аксакова про “«порхающий цветок», расписанный чудными яркими красками, блестящими золотом, серебром и перламутром, испещренный неопределенными цветами и узорами, не менее прекрасными и привлекательными…” Но продолжать дорисовывать образ “милого, чистого создания, никому не делающего вреда,” мешали глаза Анны. Григория из под длинных, изогнутых ресниц пронзал сухой, холодный взгляд охотника, внимательный к деталям и чуждый сострадания к врагам. Ему больше подходили не аксаковские цветочные опушки, а хмурая зимняя Швеция, гранитная страна, где сотни лет мелкие сосенки и кустики, стоящие невозмутимо и мрачно, пробиваются из расщелин, покрытых скромным слоем мха.

— Вы, сударь, смотрите на меня так, словно собираетесь, но никак не решаетесь сделать предложение, — с лёгким смешком Анна отодвинула исписанные листки и поставила на краешек стола чашку с горячим чаем. — В свободное время я займусь вашей ужасной грамматикой. Это никуда не годится.

— Присядьте, Анюта, — Распутин отложил карандаш и взял в обе руки чашку, над который струился пар, осторожно тронул губами горячий чай, обжёгся, фыркнул, стараясь не расплескать. — Я действительно хочу сделать вам предложение и не одно. Но боюсь. Вы мне понравились гораздо раньше той минуты, когда мы познакомились… А когда встретились, то оказались ещё очаровательнее, чем на фото… Я выглядел бы последним идиотом, если бы не мечтал быть рядом с вами… Причем на абсолютно законных основаниях… Господи! Волнуюсь, как школьник у доски, мысли путаются…

Не обращая внимания на обжигающий напиток, Распутин сделал глоток, и во рту полыхнуло огнём.

— По какой-то неведомой причине, — продолжил он, — все любимые мной женщины, в ком я вижу смысл жизни, погибают… Это происходит с таким зловещим постоянством, что подозреваю — всё дело во мне. Я несу какую-то чёрную метку… Может быть, это плата за то, что мне пришлось воевать, ликвидировать врагов… Не знаю…

— Они умирали? — потупила глаза Анна.

— Их убивали, — ответил Распутин. Его голос прозвучал, словно гул в пустом ведре. — И я ничего не мог с этим поделать, как ни старался…

Григорий уставился в чашку, не заметив, как Анна тихо встала, и вздрогнул, когда её лёгкая, почти невесомая рука легла ему на плечо.

— В таком случае мне ничего не грозит, — полушёпотом произнесла она, наклонившись к его голове, — меня уже пытались убить и вы великолепно справились со своей миссией спасителя.

— К сожалению, всё только начинается и с каждым новым днём находиться рядом со мной будет всё опаснее.

— Значит, пришла пора оберегать не только вам, но и вас, — прошептала Анна на ухо.

Распутин поднял голову и увидел прямо над собой огромные глаза, с удивлением обнаружив, как изысканно и празднично изумрудно-зелёные ободки обрамляют карие радужки с чёрными омутами зрачков и еле заметную паутинку морщинок у висков.

— Спасибо, Аня…

— Удивительно, но меня больше не раздражает, когда вы так меня называете.

— Значит, моё предложение принято?

— Требовать ответа так скоро неприлично. Даме полагается подумать… К тому же, вы обещали несколько предложений. Хотелось бы узнать все.

Григорий придвинул ближе свои записи, пробежал глазами по ним, кусая губу, прислушиваясь к внутреннему голосу — прозвенит ли тревожный звоночек, безошибочно предупреждавший его о риске фатальной ошибки. “Встроенная сигнализация” молчала. Ну что ж, была-не-была!…

— Мне понадобится помощь, — Распутин согнал с лица улыбку и поднял глаза, стараясь выглядеть максимально убедительно и даже сурово. — Из-за собственной глупости и неподготовленности во время бестолковой драки с немцами я получил обидную травму. Для восстановления физической формы мне необходимо время, а его у меня нет. Клиент сегодня уезжает из Стокгольма… Мой первоначальный план летит к чёрту и надо срочно изобретать новый.

Губы Анны сомкнулись в узкую ниточку, черты лица стали рельефными, как у мраморного изваяния, и вся она подобралась, как хищник, почуявший добычу.

— Что это за клиент и какая требуется помощь?

— Некто Томпсон, один из директоров Федеральной резервной системы — банка банков Америки — главного заказчика мировой войны и переворота в России.

— Я ничего не знаю про такую организацию.

— Про неё мало кто знает, она совсем не публичная. Её руководители не дают интервью и не выступают с заявлениями, предполагают, что обладают абсолютным инкогнито и поэтому ведут себя беспечно и самонадеянно. Пока! И вот этим "пока" я и хотел воспользоваться, навестить мистера Томпсона и сделать предложение, от которого он не сможет отказаться…

— Вы хотели его убить?

— Это ничего не даст. Он мне нужен, как источник конфиденциальной информации…

— Могу ли я её получить вместо вас?

— Нет…Вы физически не справитесь с двумя-тремя мужчинами, так, чтобы они остались в живых и могли давать показания, не сможете провести экспресс-допрос с нужным результатом… А подбираться к Томпсону исподволь нет времени. Не успеем. Как говорится, "умерла-так-умерла", и давайте сейчас не будем об этом. Поздно…Мы пойдём другим путём. В Стокгольме остаётся доверенное лицо ФРС — местный банкир Улоф Ашберг. Но разговор с ним будет другим и должен состоять из цифр, фамилий и дат, которые я просто не помню… Вот, — Распутин провел ладонью по исписанным листкам бумаги, — второй день мучаюсь, восстанавливаю по крупицам, и ничего не получается.