Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович - Страница 48

— Это невозможно именно в рамках марксизма, — Григорий опять поймал удивленно-изучающий взгляд. — Маркс говорил о том, что сначала революция произойдет в наиболее развитых капиталистических странах, а затем охватит весь мир, так как отсталые страны с феодальным или полуфеодальным строем просто не смогут долго противостоять наиболее богатым государствам с самой сильной экономикой и технически развитыми вооруженными силами. По Марксу, Мировая Революция должна начаться в Англии, Америке, Германии, но никак не в России и без всякого поражения правительства.

— Слушаю вас и не могу понять, — Сталин присел и опять потянулся к папиросной коробке, — вы из тех, кто за войну до победного конца?

— Вовсе нет, — пожал плечами Распутин, — я считаю, что война России навязана. Она не была нужна в 1914 м, не нужна и сейчас. Цель — отобрать у Турции проливы — недостойна и мелка для русского менталитета, непонятна и чужда большинству населения. Но согласитесь, лозунг “Долой войну!” и призыв к поражению — это принципиально разные вещи. А если вспомнить, что в призывах РСДРП(б) речь идет не о прекращении войны, а о превращении её в гражданскую…

— А вы знаете, как можно прекратить войну без капитуляции?

— Войны заканчиваются по-разному. В истории много примеров окончания военных действий по соглашению сторон, без аннексий и контрибуций.

— Но для этого необходимо согласие противной стороны! Оно у вас есть?

— Согласие противной стороны — продукт целенаправленной деятельности. Я над этим постоянно и упорно работаю. Поэтому встречный вопрос: а большевики рассматривали такой вариант? Или партийная концепция предусматривает только поражение России и никаких гвоздей?

Сталин закурил очередную папиросу. Распутин заметил, что весь зал утопает в синеватом мареве, а он совсем не чувствует дискомфорта от табачного дыма. “Вот как меня торкнуло от встречи с вождём, — подумал Григорий, — выплеснулась полугодовая норма адреналина!”

— И всё-таки я хочу еще раз убедиться, что правильно вас понял, — игнорируя заданный ему вопрос, поинтересовался будущий генсек, — поэтому вынужден повторить. Вы стремитесь сохранить существующие порядки?

— Предсмертный стон и причитания насквозь прозападной правящей элиты мне душу не ранят — самоубийцам не помочь, — отрезал Распутин. — Как говорил один популярный политик, заклятый враг России, люди, не способные собрать силы для битвы, должны уйти.(**) Как жители позднего Рима, например. Меня больше заботит будущее России. В борьбе за него применимы нестандартные ходы, неожиданное и смертельное для врага организационное оружие, этакий психоисторический гиперболоид, каким была монастырская колонизация Сергия Радонежского или опричнина Ивана Грозного. Революция сегодня — это закономерность, а не эксцесс. Самая большая опасность, которую я вижу сегодня — замена прозападных монархистов такими же социалистами. Устойчивые родственные пары революционеров и банкиров — Петерс и его тесть Фримен, Троцкий и его дядя Животовский, Яков Свердлов и его брат Вениамин, как бы намекают на такую опасность, ибо свидетельствуют о глубоком проникновении западных финансов в революционное дело, а это вдвойне опасно…

— Почему?

— Незаметно, но неизбежно фининтерн подгребёт под себя коминтерн и сможет диктовать свою волю под красными знамёнами, оперируя революционными лозунгами и даже надев для маскировки промасленный картуз. Тихой сапой ссудный процент, который даже назовут пролетарским, встроится в новую экономическую политику, а он, в свою очередь, инфицирует трупным ядом ростовщичества любые, самые прогрессивные начинания. Это ведь так соблазнительно и рентабельно — делать деньги из денег! Но вместо облегчения эксплуатации защищаемый вами рабочий получит её усиление, а вместо диктатуры пролетариата — диктатуру глобального ссудного процента.

— Трудно вам, господин Распутин, — губы Сталина тронула саркастическая улыбка. — В монархии вы разочаровались, буржуазной демократией не очарованы… В идеалы пролетарской революции тоже не верите?

— Левый проект на сегодняшний день — не панацея, не светлое будущее, а передышка, возможность собраться с силами, — игнорировал Григорий сталинский сарказм. — В самом начале XX века о революционном варианте, как средстве выхода из кризиса, говорил блестящий русский правоконсервативный мыслитель Меньшиков. В знаменитой статье о XIX веке Михаил Осипович писал, что либо в России произойдёт смена энергий (по цензурным соображениям он не мог писать о революции), либо её ждёт судьба колониальной Индии. Поэтому разворот влево — единственный шанс России не стать колонией Великобритании и США…

Сталин еле заметно кивнул, соглашаясь со сказанным.(***)

— Что же касается монархии… — Распутин запнулся, пытаясь правильно сформулировать мысль, — в исторической России централизованная власть — функциональная среда жизни русских, являющаяся фактором не политики, не «надстройки», а цивилизации, «базиса». Поэтому попытки разрушения русской государственности её внешними и внутренними врагами — не столько политическая борьба, сколько подкоп под русское мироустройство, под наш социокультурный тип, курс на выжимание русских из истории. У нас сложные отношения с собственным «центроверхом», который постоянно давит, но одновременно определяет направление движения и смысл существования. Русские могут быть недовольны своим начальством, критиковать его и даже бунтовать, но как только властная пирамида слабеет или оказывается под угрозой разрушения извне, они бросаются укреплять пошатнувшееся государство или, разрушая прогнившее, немедленно воссоздавать на его месте новое, более сильное и жёсткое, адекватное внутренним и внешним вызовам. Так было ни единожды, так будет и в этот раз. Вертикаль власти выстроится, укрепится, будет поддержана рабочими и крестьянскими руками. Патернализм снова восторжествует. А как назовут должность главковерха — князь, царь, президент или генеральный секретарь — не важно.

— Вы тем самым фактически отрицаете прогресс общественных отношений, — заметил Сталин.

— Нисколько! Демонстрирую закономерности его развития через систему переменных и констант. Сильная централизованная власть в России — понятие постоянное, её ограничение неизбежно ведёт к обрезанию страны. Сейчас общественный консенсус заключается в необходимости созвать Учредительное собрание для выбора российской формы правления и утверждения Конституции. Это тупик. Двенадцатилетняя думская говорильня наглядно всем показала, что толпа малознакомых, не понимающих и даже презирающих друг друга людей не может ничего учредить. Кричать с трибуны лозунги — не камушки ворочать. Догадываясь об этом, думцы воровато оглядываются по сторонам, ища нового царя, не скинув старого. Кто это будет — Кромвель, Робеспьер или Наполеон? Лишь бы взял на себя ответственность за перезревшие непопулярные решения.

— Все, перечисленные вами, плохо закончили, — вставил реплику Сталин.

— Согласен, но мне всегда было интересно, если бы Робеспьер узнал о такой судьбе, стал бы он что-то менять в своей жизни? Отказался бы от Комитета Спасения?

— Я вас понял, — улыбнулся Сталин, — не беспокойтесь на этот счет. Большевики не откажутся от борьбы и не сбегут выращивать капусту, даже если впереди будет маячить гильотина.

— Вот поэтому я нашёл именно вас, Иосиф Виссарионович. Офицерам генштаба давно известны планы “наших западных партнеров” по ликвидации России. Разведчики несколько хаотично, но настойчиво ищут на просторах Отечества политические силы, способные противостоять его превращению в англосаксонскую колонию. Ваша партия находится в тени и не обладает легальным политическим багажом, но в условиях обрушения действующих политических институтов это даже плюс, а не минус. Меньше багаж — меньше компрометирующих связей. Благодаря этому, а также братьям Бонч-Бруевичам — революционеру и генералу, мне удалось убедить квартирмейстера Потапова, за которым стоит ряд высокопоставленных военных, пойти на контакт с вами и постараться найти точки соприкосновения. Пока не поздно, пока вас не отодвинули на второй план…