Тайна для библиотекаря (СИ) - Батыршин Борис - Страница 26

Корнет черпнул немного жидкости деревянной ложкой, привязанной к обструганной палочке, попробовал. Физиономия его сделалась задумчивой, но тут же озарилась довольной улыбкой.

— Готово, господа! Горский, дружище, побудьте пока кравчим, если не затруднит…

Поручик кивнул и потянулся за жестяным черпаком. Гусары, весело комментируя происходящее, потянулись к нему, а Алфёров тем временем стряхнул с клинков расплавленный сахар и вылил из бутылок остатки рома.

— Не толпитесь, господа, всем хватит! И полегче, полегче, а то, не приведи Бог, опрокинете…

Нам с Ростовцевым, как почётным гостям, жжёнка полагалась вне очереди. Приняв от «кравчего» по большой глиняной кружке, распространяющей одуряющий аромат, мы отошли к соседнему костру, на котором денщики жарили на вертеле двух поросят. Получив по ломтю истекающего соком и жиром мяса, мы совсем было собрались присесть на ступеньки крыльца и отдать должное угощению, когда ротмистр Богданский взгромоздился в полный рост на телегу и громогласно провозгласил тост «за одоление супостата». Пили, как положено в подобном случае, стоя и до дна, после чего пришлось идти за новой порцией. Место на телеге уже занял другой павлоградец — занял и завёл длинный, витиеватый тост, в котором сразу запутался, стал заикаться, и в конце концов, пустив по матушке Бонапарта вместе с его армией, припал к своей кружке. Под общий доброжелательный смех мы разделались со второй порцией жжёнки, зажевали огненную жидкость жареной поросятиной. Ростовцев послал Прокопыча с полной кружкой и тарелкой мяса к нашему пленнику (француз благоразумно решил пересидеть гусарскую пьянку в избе), мы по третьему разу сходили к котлу — и понеслась…

Из Павлова мы выехали за полдень следующего дня в прескверном состоянии духа и тела. Колени ватные, руки дрожат, спина в холодном поту (не помог даже обливание ледяной водой, принесённой Прокопычем из колодца), мир перед глазами опасно раскачивался. Никогда, слышите, никогда больше! На всю оставшуюся жизнь, твердокаменный зарок — не мешать жжёнку с водкой…

По совету Ростовцева сначала завернули в Большой двор. Последствия вчерашнего застолья к тому времени рассосались, и мы быстро обзавелись всем необходимым: тремя мундирами и тремя комплектами конской амуниции, взятого самооборонцами с вюртембержцев. Крестьяне, народ прижимистый, поначалу не хотели отдавать трофейное оружие. «Небось сами весе увешаны пистолями да саблюками, а нам шо, с дубьём на хранцуза идтить? Вот и сукнецо на мундирах доброе, бабы в кафтаны перешьют, будет в чём на престольные праздники по селу пройти! Не отдадим и вся недолга!..» — орал на ведущего переговоры Прокопыча дедок, удивительно похожий на Шолоховского деда Щукаря, как я его представлял ещё со школьных времён. Сухонький, невысокий, клочковатую седую бородёнку агрессивно выставляет вперёд при каждой возмущённой реплике…

Прикрикнуть на крестьян, пригрозить плетьми, пользуясь авторитетом офицерского чина, Ростовцев не решился. Начнёшь шуметь да обижать людей — вмиг огребёшь ослопом по хребтине, и спасибо ещё, если жив останешься. Пришлось поручику напускать на себя важный и таинственный вид и излагать «деду Щукарю» секретный план разведывательной вылазки, которую ему поручено произвести в Богородске. Что якобы (поручик опасливо оглянулся — не слышит ли кто посторонний?) чрезвычайно важно для предстоящей кампании по выдворению супостата из уезда. И только тогда сердце колоритного дедка, а за ним и прочих куринцев куринцев смягчились, и они отдали требуемое. Не бесплатно, разумеется — цены заломили такие, что Прокопыч, расплачивавшийся с мужиками из «хозяйственных сумм» долго и витиевато матерился по адресу «мироедов» и «кровопивцев».

Так мы стали обладателями трёх комплектов формы — сюртуки зелёного сукна с жёлтым приборным цветом, вальтрапов с вытканными по углам вензелями в виде короны поверх переплетённых литер «F» и «R» — «Рекс Фридрих», четвёртый королевский конноегерьский полк королевства Вюртемберг, союзники Бонапарта… К форме и вальтрапам прилагались длинные, тяжёлые сабли в тусклых жестяных ножнах и с латунными гардами-трёхдужками, кавалерийские мушкетоны и пистоли французского образца да патронные сумочки-лядунки из чёрной кожи с перевязями через плечо и оловянными вюртембергскими вензелями на крышках. Своё оружие, включая и мосинский карабин, мы увязали в тюки, пристроенные поверх заседельных чемоданов, а заряженный наган я засунул за голенище.

За спорами, торговлей и прочей подготовкой к «разведке» минуло часа два. Солнце уже клонилось к закату; стрелки на карманных часах показывали пять пополудни, но Ростовцев решительно отверг предложение заночевать в Больших Дворах и завтра, по холодку, двинуться в путь. «Богородск так и так придётся объезжать лесными тропинками. — заявил он. — Туда после недавней баталии отступили остатки разбитого эскадрона вюртембержцев, и встреча с «сослуживцами» не сулит нам ничего хорошего…» В итоге отправляться было решено ввечеру. Курин самолично распорядился выделить нам в сопровождение шустрого паренька, ловко сидящего на трофейной французской кобыле. Кроме роли проводника по местным партизанским тропам он должен был предотвращать возможные инциденты с партизанскими патрулями, шныряющими по округе — мы заранее переоделись в форму неприятеля, и вполне могли стать объектами не слишком доброжелательного интереса «народных мстителей». Так что, увязав в саквы подорожники с пирогами, копчёной курятиной и трофейной солдатской манеркой, полной трофейного же вина, мы перекрестились на колокольню церкви Владимирской иконы Божией Матери и двинулись в путь.

Москву и Богородск (в будущем этот город будет называться Ногинск), куда отступил после вохонского дела потрёпанный авангард Нея, разделяет около пятидесяти пяти вёрст. Расстояние это, правда, меряется от МКАД, а в 1812-м граница города проходит восточнее, по Рогожской заставе, где от Владимирского тракта отходит просёлок, соединяющий его с Рязанской дорогой. Богородск мы оставили за спиной уже в темноте, не встретив по дороге никаких препон. Один только раз подозрительно зашуршало в кустах, мелькнули неясные тени да звякнул в лесном сумраке металл. Я уже опустил руку к голенищу, нащупывая рукоять нагана, но проводник наш был настороже: он повернул коня в сторону незнакомцев, сделал десяток шагов и свесился с седла, заговаривая с возникшими из кустов фигурами в армяках и с трофейными мушкетами в руках. Обменявшись с «засадной ратью» несколькими фразами он повернулся в седле и замахал нам шапкой: «проезжайте!»

Расстались мы верстах в трёх западнее Богородска. Дальше проводник был нам ни к чему — тракт, хоть и выписывал порой прихотливые извивы, но держаться его было несложно даже в темноте. План, составленный после беседы с д'Эрвалем предполагал, что в саму Москву мы поедем не сразу — сначала завернём в Кусково, усадьбу графа Шереметева, где стояли сейчас основные силы Нея и располагался штаб. Нашему новому спутнику следовало, прежде чем заняться своими делами в Москве, дать отчёт в выполненном поручении. А, кроме того, он рассчитывал, что сержант Бургонь за время его отсутствия сумел найти проводника и пошлёт об этом весточку как раз в Кусковское поместье, где д'Эрваль официально числился адъютантом при штабе маршала.

В принципе, можно было проделать все пятьдесят с чем-то там вёрст, не останавливаясь на ночь, но Ростовцев, посовещавшись с гасконцем, решил сделать остановку на ночь в большом селе Демидово — известная любому москвичу Купавна, название которой здесь почему-то пишется как «село Демидово Купавна тож». В селе по словам д'Эрваля, проезжавшего по Владимирскому тракту несколько дней назад, стоял немногочисленный французский гарнизон и можно получить ночлег и провиант. В последнем мы не нуждались, спасибо заботливым куринцам — однако, лошадям требовался отдых и сытная кормёжка.

Так мы и поступили. Миновав пост на въезде в село, подъехали к самой большой избе, во дворе которой возле костров сидело полдюжины солдат в фуражных шапках, да храпели на конюшне кони. Поручив своих лошадей заботам Прокопыча (поручик строго наказал, чтобы тот не вздумал открывать рот, а в ответ на любые вопросы мычал и пучил глаза, изображая контуженного) мы втроём пошли в большую избу, где располагались на ночлег проезжие французские офицеры.