Тайна для библиотекаря (СИ) - Батыршин Борис - Страница 47

И показал на лужицу закаменевшего воска в серебряной плошке с ручкой.

— Иоганн Веттерман был пастором в городе Депт. — продолжил Д'Эрваль.- Когда царь Иоанн Иоанн обвинил дерптских немцев в тайных сношениях с ливонским магистром и переселил их семьями в Углич, Владимир, Кострому и Нижний Новгород, Веттерман отправился вместе со своей паствой в ссылку. Как духовный пастырь, он имел право посещать все города, в которых были поселены немцы. Московский царь относился к нему с уважением, поручил ему разобрать свою библиотеку и сделать переводы некоторых книг на русский язык.

— Откуда вам всё это известно? — спросил Ростовцев.

— Я же говорил: прежде, чем отправиться в Россию я собрал всё, что мог, о библиотеке царя Иоанна. А до этого сведения собирал мой отец. А до него…

— Да- да, мы помним. — Я прервал гасконца, оседлавшего любимый конёк семейной истории — Так что там дальше с Веттерманом?

— Он вернулся в Европу и оставил воспоминания о своей встрече с московским государем. В них было и описание царской библиотеки. Вот, если позволите…

Он выудил из-за обшлага мундира свой блокнот.

— Рассказ пастора, вернувшегося на родину в 1896-м году от рождества христова записал сам рижский бургомистр Франц Ниенштедт для своей «ливонской хроники. Я выписал себе отрывок.

И он начал читать, медленно, с запинками, из-за того, что приходилось по ходу дела переводить документ на русский.

— Веттермана, как ученого человека, весьма почитал Великий князь, и даже велел показать ему свою либерею, состоявшую из книг на еврейском, греческом и латинском языках, которую его предки в древние времена получили от константинопольского патриарха, когда приняли христианскую веру по греческому исповеданию. Эти книги как драгоценное сокровище хранились замурованными в двух сводчатых подвалах подле царского покоя…

— Надо полагать, речь идёт о каких-то других покоях. — сказал гасконец, оторвавшись от блокнота. — Вряд ли московский царь жил в подземном склепе.

— У Иоанна Васильевича были порой довольно необычные пристрастия. — ответил я. — да вы читайте, Жан, не отвлекайтесь.

- … Великий князь много хорошего слышал об этом ученом человеке, Иоганне Веттермане, о его добродетели и знаниях, потому велел отворить свою великолепную либерею, которую не открывали больше ста лет, и пригласил через своего верховного канцлера и дьяка Андрея Солкана и Никиту Висровату и вышеозначенного Иоганна Веттермана, и в их присутствии велел вынести сундуки с книгами. Веттерман нашел в них много сочинений, на которые ссылаются наши учёные мужи, но которых у них нет, так как они сожжены или разрознены при войнах, как то было с Птолемеевой и другими либереями…

— Не понимаю… Ростовцев нахмурился. — если этот ваш Веттерман вернулся в Европу и рассказал о библиотеке рижскому градоначальнику — то это кто?

Он указал на мумию, по прежнему сидящую у стола. Гасконец пожал плечами.

— Не знаю. Может, он потом снова приехал в Московию?

Я покачал головой.

— Это вряд ли. Во-первых, Жан, если верить рижскому бургомистру, он встречался с Веттерманом в девяносто шестом году. А Иоанн Васильевич оставил подлунный мир за двенадцать лет до этого, в тысяча пятьсот восемьдесят четвёртом. А во вторых — не в его характере было отпускать человека, чья голова набита подобными тайнами. Думаю, в Европу отбыл кто-то похожий на Веттермана — и принялся рассказывать там безобидные байки. В конце концов, за тридцать лет человек может измениться до неузнаваемости… А настоящий Веттерман — вот.

И в свою очередь ткнул пальцем в мумию. Та никак не отреагировала на столь фамильярное обращение.

Ростовцев недоверчиво хмыкнул.

— И что он такого знал, из-за чего его понадобилось… вот так?

— Кроме местонахождения и подлинного состава царской библиотеки? Об этом, поручик, надо спрашивать не меня, а тень Иоанна Грозного. Если, не приведи Бог, у вас получится её вызвать?

— Вызвать? Это как?

— Проехали. — я ещё раз напомнил себе, что за словами надо следить. Спиритизм пока здесь неизвестен, он войдёт в моду только во второй половине века… — и вообще, давайте-ка займёмся делом. Работы тут непочатый край, свечи все изведём — что делать будем?

— Подойди-ка сюда Витальич… — негромко позвал Ростовцев. -Глянь, что тут за штуковина…

Я подошёл. Поручик стоял перед небольшим сундучком, взгромождённым, как на пьедестал, на другой, гораздо больше размерами. Сундучок, весь из кованого железа, толстенными медными полосами идля верности обмотан железными цепями, запертыми на три висячих замка. Всё это — и цепи, и замки, и сам сундучок — были обильно увешано печатями с каббалистическими и бог ещё знает какими символами.

— Надо думать, здесь что-то совсем уж запретное. — сказал Ростовцев. — Вон, сколько всего нагородили… Как полагаешь, Витальич, что там, внутри?

— «Некрономикон». — усмехнулся я. — Проклятое творение безумного араба аль-Хазре́да, не к ночи будь помянут.

Д'Эрваль удивлённо поднял брови.

— «Некрономикон»? Звучит пугающе… Признаться, никогда о таком не слышал.

— Неудивительно. На самом деле, этой книги не существует. Её, как и самого автора, придумал один американский литератор. А потом другой писатель, уже наш, российский, позаимствовал эту придумку для своего романа. Только он…

И едва успел прикусить язык. Ни Говард Лавкрафт, ни любимый мной Андрей Лазарчук ещё не осчастливили этот мир своими сочинениями.

— …Только он ещё не родился? — понимающе ухмыльнулся Ростовцев.

Я кивнул. Умница всё же поручик, всё понимает…

Гасконец озадаченно посмотрел на нас обоих, потом махнул рукой. Похоже, он уже начинает привыкать к моим «оговоркам».

— Впрочем, это неважно. А вот в сундучок надо заглянуть в первую очередь. Любопытно, что там такого, если понадобилось вешать аж три замка?

И я потянулся за ломом.

Цепи, сковывающие подозрительный сундучок, никак не поддавались моим усилиям — орудовать погнутым ломом оказалось неудобно, и я в кровь сбил пальцы, прежде чем приспособился засовывать его между звеньев цепей и использовать, как рычаг.

Рядом копошился Д'Эрваль, помнивший о предложенном мной пари касательно «катарского свитка». При ближайшем рассмотрении оказалось, что с тыльной стороны большинства сундуков прикреплены куски пергамента с перечнем содержимого, так что взламывать каждый нужды не было. К нему с разрешения поручика присоединился француз-математик (или всё же архитектор? Никак не запомню…) а вслед за ним в склеп просочился Соломон Янкель. Поозирался, рассматривая каббалистические символы на печатях и пентаграмму на полу — да так и застыл у двери, не решаясь пройти дальше.

Ростовцев тем временем копался в книгах «белой» библиотеки. Изучить предварительно списки содержимого он не мог за полнейшим незнакомством с латынью и греческим, на которых были выполнены «каталоги» — но, к счастью, сундуки здесь поддавались легче, стоило просунуть в щель лезвие трофейного ятагана и хорошенько нажать.

Из «предбанника» с глиняным идолом, где Прокопыч сторожил пленников, доносился то тихий женский плач то негромкие стоны раненого мамлюка. Ему было явно нехорошо, и помочь мы ничем не могли, кроме как потуже затянуть жгут на простреленном плече. Раненый он уже потерял много крови и пару раз заваливался в обморок — и тогда Прокопыч вливал ему сквозь стиснутые зубы глоток коньяка из моей фляжки.

«…вот ещё задачка — тащить его отсюда на себе. Но ведь не бросать же раненого на съедение крысам…»

Звено первой цепи со звоном лопнуло. Осталось ещё два. Я выпрямил затёкшую спину — мумия из угла, казалось, злорадно косилась на меня, и я едва удержался, чтобы не состроить в ответ гримасу. Я отложил инструмент и присел на соседний сундук, вытирая со лба трудовой пот. Д'Эрваль по-прежнему шуршал кусочками пергамента, разбирая при свете свечи особенно неразхборчивые надписи, и мне вдруг показалось, что из стен и потолка время от времени доносятся какие-то посторонние звуки. Треск? Шорох? Скрип.