Курсант: назад в СССР (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 25

— Хорошо, — кивнул я. — Во сколько завтра можно подойти?

— Приходи с утра, — пробормотала кадровичка, зарывшись глазами в бумаги. — А лучше с обеда… Не знаю я… Все, иди.

Я собрал со стола свои документы. Очкарик сочувственно на меня посмотрел. Ну вот… Дожился. Даже додики мне соболезнуют.

Тем временем Трошкин перевел взгляд на начальницу. Следил с придыханием за каждым ее движением, не отрываясь, как котенок за рыбкой в аквариуме. Даже шею вытянул, пытаясь заглянуть в чуть оттопырившийся на груди вырез блузки. Рот его невольно приоткрылся, он замер в позе легавой, что увидела дичь и забыла про мое существование.

Ну Трошкин, ну молодец. Сам далеко не хищник (больше на зайца похож или другое жвачно-травоядное), а на альфа-самку заглядывается. Интересно, а мама ему разрешит женщину в дом привести? Сколько ему лет? Под сорок? Где-то так. Но судя по поведению и внешнему виду — с мамой до сих пор живет.

Я сунул документы обратно в “Работницу”, но уходить не торопился. Если хочешь победить своего противника, нужно знать его лучше себя самого. Украдкой огляделся.

Кабинет номенклатурщицы заставлен шкафами и завален бумагами. Стены обшиты панелями в человеческий рост из листов “полировки”. На окне скукоженный кактус в глиняном горшке. Видно, что его давно никто не поливал. На стене плакат с надписью: “Товарищ! Твой завод — твоя гордость!” На плакате великан-рабочий держит в руках молот. Был еще портрет Брежнева. Леонид Ильич стоял на фоне Кремля и глубокомысленно смотрел куда-то вдаль, чуть вскинув кустистую бровь. На портретах он выглядел гораздо лучше, чем в телевизоре.

Оценив пристанище противника, я вышел в коридор. Все ясно. Клерк погрязла в работе. Мужа и детей нет. Трошкин это, естественно, знает и вожделеет госпожу. Вот только никогда ей не откроется. Так его мама воспитала.

— Молодой человек! — кто-то меня окрикнул. — Подождите.

По коридору за мной семенил Трошкин:

— Это ваше, вы забыли.

Кадровик протянул мне мою характеристику. Вот паразит. Заметил-таки. Характеристику я специально оставил на столе “василиска”, чтобы глаза ей мозолила, и не забывала, что встречу мне на завтра перенесла. А то, как-то блеска в ее взгляде от предстоящей встречи со мной я не увидел.

Таких характеристик я взял в школе сразу три штуки. Уговорил директрису под копирку их сделать, но подписи и печати на них были “живые”. Я собирался их разнести по разным местам. Здесь пока еще не знали, что такое резюме.

Я легонько хлопнул себя по лбу:

— О, точно! Спасибо, что вернули. Скажите… Э-э..

— Илья, — кивнул Трошкин, — меня зовут Илья.

— Скажите, Илья, а Раиса Робертовна всегда такая занятая и невеселая?

— К ней просто подход нужен, — охотно ответил кадровик, видно было, что я зацепил для него архиважную тему. — Вообще она женщина хорошая, когда не сердится.

— А сердится она всегда, — закончил я за него фразу.

— Ну… Один раз я видел, как она улыбается, — Илья наморщил лоб и поднял глаза к потолку, силясь вспомнить эту знаменательную дату. — Во вторник это было. Да, точно…

— И что же ее порадовало? — хитро прищурился я.

— Я не знаю, — Илья опустил глаза и поправил очки.

Потом он принялся вдруг чесать кончик носа, оттянул горловину рубахи, будто она душила его тонкую шею. В общем, собрал весь набор знаков из языка телодвижений, который кричал: “Я бессовестный врушка”.

— Вы правда не знаете, что ее порадовало?

— Я могу предположить, что… А вам это зачем? — вдруг насторожился кадровик.

— Кадры решают все. Мне нужно устроиться на фабрику.

— А знаете, что? — Илья поправил очки, — А давайте, я у вас заявление приму.

— Так что же вы сразу молчали? Вы тоже можете меня оформить?

— Да, — пробормотал Трошкин. — Просто надо было вам сначала поговорить с начальницей, но формально, вы же поговорили?

— Конечно, — закивал я. — Очень душевно. Я рассказал ей о своей семье и увлечениях. И том, что боюсь уколов.

— Странно… — не понял сарказма Илья. — Обычно она спрашивает только о наличии судимости и беременности.

— Не судим, не беременен… Готов трудиться на благо родины. Кстати, что у вас у на фабрике производят? Балалайки?

— Нет, что вы, балалайки в Ленинграде делают, а мы — гитары.

— Отлично, я их все равно не различаю.

Мы прошли в кабинет Ильи. По сравнению с хоромами начальницы, он оказался крохотным, словно нора хоббита. К тому же там стояло два стола и два стула. Он явно сидел там не один.

— Присаживайтесь, — Илья кивнул на свободный стул.

Я еле протиснулся между столом и стулом. Хозяин этого рабочего места явно похудее меня будет. Скорее всего, девушка. Судя по огрызку косметического черного карандаша, затерявшегося среди бумаг на столе, мои предположения верны. Довольно-таки стройная и скорее всего молодая девушка здесь сидит. А Трошкина на зрелую даму потянуло. Наверное, подсознательно выбирает себе вторую маму.

— А что напарница ваша, — спросил я. — Не будет против, если я ее место займу?

— Да нет, она в отпуске. Нас трое всего кадровиков на весь завод. А сейчас вообще вдвоем. Вот и зашиваемся. Поэтому Раиса Робертовна такая злая.

Илья мечтательно возвел глаза к потолку, когда произносил имя Зверевой. Потом он заговорчески посмотрел на меня и вполголоса проговорил:

— Цветам она радовалась.

— Каким цветам? — не понял я.

— Ну, вы спросили, что ее радует. Гвоздики у себя на столе нашла. И настроение у нее весь день хорошее было.

Желание выговориться у Трошкина пересилило скрытность и осторожность. Зачастую, выговориться перед незнакомцем гораздо легче. Если он осудит, это не так заденет. Поэтому самая разрушающая критика — это со стороны близких. Похоже, я единственная живая душа, с кем он мог поделиться своими эмоциями.

— Эх, Илья, Илья, — покачал я головой. — Кто же женщине гвоздики дарит?

— С чего вы взяли, что это я? — кадровик густо покраснел.

— Я говорю, тюльпаны бы лучше купили или другие мимозы.

— Гвоздики — красивые цветы. У меня мама их любит.

— Мама-то, понятно. Только репутация у цветка испорчена.

— Как это? — Илья удивленно уставился на меня и даже наскоро протер очки носовым платком, чтобы лучше меня “слышать”.

— Гвоздика — это цветок не романтики, а протокольных мероприятий. Ими памятники обкладывают, ветеранам дарят, а если женщинам, то на торжественных собраниях.

— Я об этом как-то не задумывался, — озадаченно пробормотал кадровик. — Я всегда считал гвоздику символом революции. К тому же, ее в петличке Ленин носил.

— Вот именно, революция — это кровь и битва, а женщина — это любовь и красота. Улавливаете разницу?

— Я понял, — закивал воздыхатель. — В следующий раз я подарю другие цветы.

— Да, и самое главное, дарить надо в открытую…

— Я так не могу, — Илья опустил голову и сделал вид, что вновь изучает мои бумажки. — Вот, возьмите бланк заявления. Заполните пожалуйста.

— Андрей! — всплеснула руками Маша. — Ты где потерялся? Машина уже двадцать минут ждет. Водитель ворчит. Разгружаться надо.

— Прости, Маш, на работу устраивался, — ответил я.

— На работу? — брови Маши встали домиком. — А здесь тебе чем не нравится? Не работа, а сказка. Три-четыре часа отработал, и свободен. Ты от меня уйти хочешь?

— Не хочу, но придется. Прости Маша, за большой деньгой подамся.

— И много платить обещали? — скептически спросила Маша.

— Не особо, но побольше, чем здесь. Да ты не горюй. Я к тебе забегать буду. Навещать.

— Так мне вообще-то грузчик нужен! — чуть не плача проговорила девушка. — Опять водителю переплачивать за разгрузку. И самой потом все расставлять…

— Я тебе помогу найти замену.

— Как?

— Давай объявления на столбах по кварталу расклею. А пока ты не найдешь мне замену, мой знакомый поработает. Одноклассник. Он пока на завод не устроился, все равно без дела болтается.