Темное дело (сборник) - Ямалеев Рамиль Кимович - Страница 37

Что-то было не так. Но что? Что, черт вас всех побери?!..

Когда Геращенко осторожно дотронулся до рукава шефа, тот вдруг с удивлением обнаружил, что перед ним стоят четыре пустых бокала. Вот это да! Когда же он это успел? Петух даже огляделся по сторонам, точно намеревался найти тех невидимок, что опустошили бокалы. Однако невидимок не было, и вообще рядом никого не было, только молчаливый секретарь возвышался рядом, да бармен торчал за стойкой и что-то говорил. Петр Петрович прислушался, поняв, что бармен обращается к нему.

— Ну-ка, ну-ка… — вдруг заинтересовался он.

— Я говорю, что рулетка отлично снимает напряжение, — устало повторил бармен.

Этот странный посетитель уже начал его раздражать. Пьет лошадиными дозами, не пьянеет, словно, мафиози, который только что отправил на тот свет целую кучу людей и никак не может успокоиться. А кто его знает? Может это и впрямь мафиози… Вон какой громила трется возле него — молчит и косится, косится и молчит, чтобы их всех!.. Ну, наконец-то, давно пора!..

Бармен даже перегнулся через низкую стойку, намереваясь помочь посетителю подняться, но Геращенко, молниеносно опередив его, уже очутился между ним и шефом. Бармен отдернул руку, словно обжегся. А Петух тем временем довольно бойко вскочил, словно и не пил вовсе, а если и пил, то молоко или, скажем, апельсиновый сок. Так вот, Петр Петрович вскочил и бойкой стариковской трусцой направился к рулетке…

Чем ближе он подходил к столу, тем лучше себя чувствовал: беспокойство не исчезло окончательно, но зато уменьшилось, если вообще так можно сказать о человеческом чувстве. Геращенко неотступно следовал за ним, а когда они, наконец, приблизились к рулетке, то помог своему шефу занять место как раз напротив крупье.

Ольга равнодушно смотрела, как Петух достал пухлый бумажник, велел секретарю купить разноцветных фишек и начал играть. Нет, не играть! Проигрывать! И не просто проигрывать, а проигрывать подряд все ставки. Все!..

Через несколько минут вокруг Петуха образовалось пустое пространство, словно люди не хотели находиться рядом с ним, опасаясь, что его невезение — просто какое-то патологическое невезение! — может, как опасная заразная болезнь, передаться им.

Сам Петр Петрович не обращал никакого внимания на эту суету, на все эти перешептывания, вздохи, ахи и тихий говорок, похожий на назойливый шум вентилятора. Для него весь этот пестрый, бестолковый мир куда-то вдруг отодвинулся, стал размытым, зыбким и абсолютно никчемным. Пространство сгустилось и обрело истинный смысл только здесь, перед ним, на зеленом расчерченном квадрате, где загадочными столбиками возвышались неровные пирамидки фишек, где вся радуга мира поделилась лишь на два цвета — красный и черный…

Петух даже не глядел в сторону крупье, туда, где время от времени бешено вращалось колесо рулетки, и шарик, пушенный бесстрастной рукой, вдруг начинал змеиться по блестящим секторам узко нарезанного круга. Он не прислушивался к этому притягивающему, призывному рокоту шарика, словно это его совсем не интересовало. Он жил только одним — магическим миром слов:

— Пятьдесят на красное. Четыре на черное. Номера два, двенадцать, семнадцать. Еще будут ставки? Ставки приняты. Ставок больше нет…

Когда Петух в очередной раз проиграл, но, как обычно, не смутившись и никак особенно не прореагировав, протянул руку за фишками, то вдруг обнаружил, что фишек больше нет. Более того, он вдруг заметил несколько растерянный взгляд своего секретаря.

— В чем дело? — раздраженно поинтересовался Петух.

«Все!» — показал руками Геращенко.

— Как это — «все»?.. Сходи и еще купи!.. Я же тебе дал деньги.

— Нет, — с трудом произнес Геращенко. — Больше нет денег…

— Почему? — машинально спросил Петух, еще толком не осознавая, что задает глупый вопрос.

— Потому что проиграли! — раздался чей-то недовольный голос над самым ухом Петра Петровича.

Петух обернулся и обнаружил возле себя томного певца Диму Абдулова. Певец, казалось, был расстроен больше него и от этого вел себя задиристо и нахально.

— Все, папаша! Аут!.. Проигрались! В пух! В прах! — Дима Абдулов выплевывал слова на манер исполнения рэпа. — Я! Теперь! Не знаю! Что! Скажет! Твоя! Старуха!..

Петух побагровел, он не привык, чтобы с ним так разговаривали.

— Не так! Надо! Было! Играть!.. — продолжал Дима Абдулов, мысленно представив, как клево и классно он выглядит в глазах окружающих, особенно — в молодых глазах. — Ну! Кто же! Ставит! Подряд! На два четных! Но-ме-ра!.

Продолжая кривляться и получать удовольствие не только от толпы, но и от самого вида растерянного Петуха, Дима Абдулов перегнул палку и увлекся. За что и был справедливо наказан.

Выслушав его «рэп-речь» до конца, Петух неожиданно привстал на цыпочки, так как Дима был высок и строен, и с размаху залепил ему оплеуху. Звонкий хлопок прозвучал сродни новогодней хлопушке, затем подобно салюту расцвела веселыми красками щека певца, и, честное слово, не хватало только радостного вопля — «С Новым годом, товарищи!»

Молодость, конечно же, устояла от удара предыдущего поколения, но была изрядно обижена.

— Козел! — завопил Дима Абдулов, с кулаками бросаясь на Петра Петровича.

Вернее, не на него, — а на то место, где он только что стоял с довольным видом человека-наказующего, так сказать, «хомо-битус». Молчаливый Геращенко, отодвинув своего шефа, занял его место и достойно встретил разбушевавшегося певца рэпа…

Лишь спустя минуту их растащили подоспевшие официанты во главе с Рохлиным. Однако за эту минуту Геращенко успел доказать Диме Абдулову и, кстати, всем окружающим, что не зря провел полугодовую подготовку в школе телохранителей. Теперь правое ухо знаменитого певца алело красной гвоздикой, сорочка была порвана в клочья, глаз надолго прищурился, а рука была неестественно вывернута. Но молодое поколение не сдавалось:

— Ты покойник! — орал Дима Абдулов, показывая окружающим, что голос у него остался прежним. — И ты тоже! — Он ткнул в сторону спокойного Петуха. — Вы теперь все покойники! Все!..

Самая приятная на свете вещь — это уединение. Самая отвратная — одиночество.

Чувствуете разницу?

После того, как Рябинина увела Костю, мне как-то сразу обрыдло общение с Туровским, и я побрел из «Нирваны» вон. Как говорится в том анекдоте Туровского, «вы оставайтесь здесь, а я пошел на…»

Я и пошел, гонимый.

Я не хотел одиночества, мне хотелось уединения. Вытянуться у себя в каюте на кровати, закрыть глаза, и, как всякому умному человеку, предаться размышлениям. Давно я, господа, не предавался размышлениям.

А пора.

И поскольку даже вместе с воспрянувшим распорядителем я чувствовал себя будто на необитаемом острове, мне не оставалось ничего другого, как сухо кивнуть Туровскому и, развернувшись, покинуть зал развлечений, не утруждая себя никакими объяснениями. Что, повторяю, мне Гекуба?

Я пришел в свою каюту, бросился на кровать, как и собирался, закрыл глаза в ожидании, что вот-вот в мою усталую головушку хлынут умные мысли и гениальные открытия и заснул.

Вы можете смеяться, но приснился мне Прищипенко. Не Рябинина, что было бы вполне объяснимо, не Туровский, что тоже подчинялось логике, не Сюткин, в конце концов, а именно депутат вновь избранной Думы достойный господин Прищипенко.

Ничего хорошего от такого сна ждать не приходилось.

Он пинками выгнал меня из лодки, которая почему-то уменьшилась до размеров обычного катера, накинул на меня лямку наподобие бурлацкой, сел на носу съежившейся субмарины, взмахнул огромным кнутом, огрел меня им по спине и заорал:

— Но, лошадка!

Вокруг была одна только вода, но дышать я мог, хотя и с большим трудом. Кнут бил не так сильно, как можно было этого ожидать, толща воды, очевидно смягчала удары, но дышать, дышать! Дышать было трудно.