Темное дело (сборник) - Ямалеев Рамиль Кимович - Страница 5

Я вдруг почувствовал приступ ужасного голода. Мне так захотелось есть, что я даже испугался, что завтрак никогда на начнется.

— Господа, вы мне надоели, — сказал я. — Мне хочется есть.

Впрочем, сказано это было с улыбкой, так что не думаю, что они догадались, что на самом деле эти слова были чистой правдой.

— Да, господа! — воскликнул Левит. — Пора идти принимать пищу! Господин Прищипенко, надеюсь, что мы еще с вами поговорим.

Прищипенко неопределенно пожал плечами.

— И девочки надеются, — добавил хитрый толстяк.

Раечка и Стелла обворожительно улыбнулись депутату.

— Значит, увидимся, однозначно! — сказал Прищипенко и быстрым шагом вошел в кают-компанию. Левит мне подмигнул и, подхватив своих девочек, ступил за ним. Рая на прощание улыбнулась мне, а Стелла обдала ледяным холодом.

Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ними. Что я и сделал.

С завтрака и началась вся эта ужасная история.

Столов было немного — штук пятнадцать, кажется. Сама кают-компания размерами напоминала небольшой ресторанчик, даже эстрада для оркестра присутствовала.

Выглядело все вполне прилично, я бы даже сказал, довольно мило. Людей было немного, несколько столов пустовало, да и те, что были заняты, зияли пустотами свободных мест. Большинство пассажиров спало.

Метрдотель усадил меня за столик, за которым уже завтракала странная пара: пожилая женщина, которая хотела казаться моложе, и молодой мужчина, который хотел казаться старше своих лет. Женщина мне показалась знакомой.

— Приятного аппетита, — сказал я, присаживаясь к ним. — Меня зовут Григорий. Лапшин Григорий Иванович.

Это было глупо, представляться именно так, но у меня была уважительная причина — я просто подыхал от дичайшей головной боли.

— Очень приятно, — улыбнулась женщина. — Вероника.

— Вячеслав Сергеевич, — кивнул ее спутник.

Как только она заговорила, я ее тут же узнал. Актриса Вероника Юрьева, вот кто это была. Неудивительно, что я не сразу ее узнал. Кажется, она не снимается лет двадцать, не меньше.

— Вы Вероника Юрьева? — сказал я, уверенный, что все делаю правильно. — Я узнал вас. Я давний поклонник вашего таланта.

— Так уж и давний, — улыбнулась она. — Мне не так много лет, как может казаться.

Я ругнул себя мысленно за бестактность.

— Скажите, — спросила она меня. — А вы — Григорий Лапшин? Ну, тот самый, журналист?

— Он самый.

— Как замечательно! — она поднесла к лицу свои красивые руки. — Я, можно сказать, тоже давний поклонник вашего таланта.

— Так уж и давний, — усмехнулся я.

Она засмеялась красивым мелодичным смехом.

— Да, вы правы, — проговорила она. — Но, так или иначе, статьи ваши мне нравятся.

— Спасибо.

Вячеслав Сергеевич молчал, и только иногда бросал в мою сторону быстрые взгляды.

Я решил взяться за завтрак.

Да, здесь было на чем глазу остановиться. Хорошо прожаренные тосты с горячим сыром, кофе со сливками, яйцо, сваренное, видимо, по особому рецепту и куча всякой всячины, но больше всего меня потрясла икра. Это за завтраком-то! Причем и красная, и черная. Прищипенко, конечно, мудак, но в чем-то он прав. Я не должен присутствовать на этом празднике жизни. Это какое-то чудовищное недоразумение. Сейчас я себя ущипну и проснусь.

Вероника заботливо ухаживала за Вячеславом Сергеевичем.

— Славочка, мажь икру, пожалуйста. И гренки эти попробуй, тебе полезно.

Если она скажет, что он ее сын, все равно не поверю, думал я. И ведь скажет.

Но она оказала другое:

— Интересно, кто будет сидеть четвертым за нашим столом?

Непоследовательность вообще присуща женщинам, а уж актрисам сам Бог велел.

Четвертое место за нашим столом действительно пустовало, но мне казалось, что я знаю эту великую тайну.

— У меня есть кое-какие соображения, — сказал я. — Думаю, что она вам понравится.

— Кто? — насторожилась Вероника.

Вячеслав Сергеевич посмотрел на меня с неожиданным интересом. Тут надо осторожнее, решил я. Черт их разберет, что их связывает. В другое время я, конечно, поинтриговал бы, но сейчас мне этого не хотелось. Ну их в пень, вдруг они действительно любовники. Скажу, что четвертой за нашим столом будет сидеть моя невеста, чтоб не нервничала старушка. Рябинина обижаться не должна — не этого ли она от меня добивалась?

— Моя знакомая, — начал я. — Некая Юлия Ряб…

Договорить я не смог. Душераздирающий крик потряс кают-компанию. Визжали девушки, и, надо сказать, я сразу заподозрил, кто именно.

Я мгновенно обернулся. Так и есть. С перекошенными лицами Рая и Стелла будто соревновались друг с другом, кто кого перевизжит. Я бы и дальше с удовольствием за ними понаблюдал, но как раз в этот момент сидевший ко мне боком Роман Левит привстал, ужасающе хрипя, и стал ногтями раздирать свою грудь. Лицо его посинело — это было видно даже с моего места. Левит согнулся в три погибели и, опрокинув стул, упал прямо на пол. От визга девиц звенело в ушах.

— Что там случилось? — воскликнула Вероника.

Я вскочил с места и на правах старого знакомого бросился к Левиту, которого со всех сторон стали обступать люди. Растолкав их, я оказался около толстяка.

— Тихо! — рявкнул я на девиц.

Они испуганно смолкли. Я наклонился над упавшим, глаза которого были плотно зажмурены, а рот перекосился в беззвучном крике. Он был подозрительно тих, этот толстяк.

Я пощупал его пульс. Потом поднял ему веко и посмотрел белки.

Роман Левит был мертв.

Всю жизнь Роман Левит старался дотянуться до тех людей, которых он считал НАСТОЯЩИМИ. С большой буквы. С ударением. С правом. С почтением в голосе. С паузой перед фамилией. И с аплодисментами, естественно, после нее…

Тех, кого знают, и не просто знают, а помнят наизусть все. Тех, кого боятся, и не просто боятся, а ужасаются все. Тех, кого любят, и не просто любят, а обожают все.

Одним словом, их — НАСТОЯЩИХ!

Всю жизнь он старался дотянуться до них, но каждый раз что-то мешало. Какой-то пустяк, какая-то обидная до слез мелочевка вдруг возникала на его пути, и гигантские, с трудом построенные комбинации и цепочки начинали лопаться, как мыльные пузыри. И бедняга оставался ни с чем. А жаль, ей-богу жаль! Ведь он был неплохой мастер всевозможных комбинаций, этот самый Роман Левит.

Но, видно, не судьба.

Посудите сами. Вот бегала по соседней улочке вечно пыльного, Богом забытого Харькова девочка Милка, которую молодой, полный мальчишеского задора Ромасик частенько лупил, и вдруг, словно где-то взмахнули невидимой волшебной палочкой, нет больше чумазой Милки, а есть знаменитая актриса Гурченко. Знаменитая! Она есть, а его, Ромасика, рядом нет. Почему?! Ведь они же вместе носились в коротких штанишках… Впрочем, пардон! Сейчас уже Левит точно не помнил — были ли на Милке штанишки или нет.

А вот другой случай. Ромасик подрос, стал Ромушкой и стал, естественно, студентом, как это было принято в шестидесятые. Поступил он с трудом, частенько потом намекая в пьяных студенческих компаниях, что пострадал из-за «пятой графы», но это было не совсем так. Вернее, совсем не так. Просто — плохо знал математику. Но говорить вслух о «пятой графе» считалось модным, а Левит старался от моды не отставать. Так родилась легенда, и он ее старательно поддерживал, впрочем, абсолютно бескорыстно. Итак, он стал студентом и, как все остальные студенты, любил вечерком наведаться к девчатам. Выпить, поболтать, поспорить о смысле жизни или просто повыпендриваться перед остальными, радостно ощущая, как бурлит молодая кровь, когда поверженный или осмеянный соперник с позором удаляется или умолкает. Здесь же, в общежитии, Ромушка познакомился с таким же, как и он, парнем, этаким молодым петушком. Все звали его Витек. Витек как Витек, ничего особенного. Правда, болтлив не в меру, но это ничего, это не запрещается, когда тебе всего два десятка. Эх, судьба!.. Ну за что же ты так Ромушку? Был Витек, парень, как парень, вместе водочку пили, вместе баб охмуряли, и на тебе!.. Нет больше Витька, а есть Виктор Иванович Мережко, прошу любить и жаловать. В очках и при бабочке. День и ночь на голубом экране. Всегда корректный, с улыбкой, все понимающий. Дамский угодник и баловень судьбы. Виктор Иванович-то есть, а Ромушка где? Тю-тю! А ведь из одного стакана пили бывало… Почему так, Господи?!