СЛВ - 3 (СИ) - Сергеев Артем - Страница 72

Первое время, а потом… А потом что-то во мне изменилось. Наверное, произошло это в тот день, когда я засиделся заполночь над одной интересной книгой, проспал, и прискакал на работу небритым, нечёсаным, расхристанным, да ещё и опоздал на несколько минут. Я всерьёз ожидал отборного раскатистого мата в свой адрес, ответить на который просто не имеешь права под угрозой неприятных последствий вплоть до трибунала, своего стояния навытяжку и поедания глазами начальства, и может быть, даже нескольких суток губы. В дружине никогда не стеснялись мешать подчинённых с дерьмом, и делали это профессионально, но не из природной злобы или врождённого скотства, нет. Просто хамство, как я потом понял, очень сильно экономит время и расставляет все точки над ё в служебных отношениях, делая их предельно понятными, доступными даже дураку, а дураков там хватало. Да и не будешь же ты разговаривать по душам с каждым подчинённым, отдавая приказ.

Но вместо этого старший штурман лишь демонстративно, но без какого-либо неудовольствия, постучал пальцем по часам на запястье, и принялся уважительно выпытывать у меня какую-то справку по своему вопросу, не обратив вообще никакого внимания на мой небритый вид. Оказывается, он меня ждал, потому что помочь ему мог только я, и только поэтому позволил себе постучать по часам, за что, кстати, потом извинился.

И тут до меня как-то враз дошло, что я ценный специалист, а не паршивая собака, что я свободный человек, а не просто ещё один голодный гончий из той орды молодых штурманят, чьё положение во флоте было чуть выше кучи в углу, наложенной неизвестно кем, и которую просто убрать некому.

Что я могу достать из дальнего угла своё поначалу несмелое чувство собственного достоинства, безжалостно запихнутое туда сапогами старшины и кулаками старшекурсников в первую же неделю моего пребывания в лётном училище, и вновь осторожно примерить его на себя. И что из этого же чувства можно быть пунктуальным и аккуратным в одежде, не под угрозой палки, а просто потому что тебе самому так нравится.

И что я могу идти туда, куда хочу, и общаться лишь с теми, кто мне лично симпатичен. Что я могу или просто тянуть лямку и жить в своё удовольствие, как делали это практически все в моём теперешнем окружении, или придумать себе какое-то собственное, только своё дело, за которое буду себя уважать.

В тот день, помню, я пришёл домой и, открыв шкаф, сначала долгим взглядом полюбовался на свою чистую, отутюженную форму ефрейтора ВВС. Внимательно рассмотрел все заработанные мной с таким трудом нашивки и значки, остановился на простых погонах с одной издевательской, как её называли, соплёй поперёк и неожиданно даже для самого себя, спокойно, без каких-либо терзаний засунул её в подвернувшийся под руку мешок.

Засунул, вышел на крыльцо, утрамбовал всё это дело ещё ногой внутрь, отрезая себе последние пути к отступлению, скрутил, увязал да и закинул одним ловким броском на чердак, с первого раза попав в открытую, по случаю лета, дверцу.

— Спасибо за специальность! — сказал я мешку на прощание, да и пошёл заниматься своим любимым делом — рассматривать одну очень интересную старую карту, да читать сопроводительные документы к ней. Тогда, да и сейчас, наверное, я всё ещё не мог назвать себя свободным человеком, но если тебе платят деньги за то, чем ты хотел всю жизнь заниматься, то чего ещё желать?

Абсолютной свободы не бывает, но есть простое человеческое счастье, и оно для меня в тот момент было объяснено простой фразой одного древнего мудреца: счастье, это когда утром с удовольствием идёшь на работу, а вечером с радостью домой. Вот так всё просто.

Примерно год я наслаждался этим состоянием, проветрил мозги и психику, успокоился, перестал прятаться от бывших сослуживцев, без тени зависти смотрел на уже капитанские погоны одного своего однокашника, довольно мудаковатого парня, если правду говорить, но всё это меня уже не трогало, у меня была своя собственная, личная жизнь.

За тот год я сумел хорошо подработать, продав несколько найденных мною ухоронок Древних поисковикам на дирижаблях, и одно из них выстрелило, крепко поставив меня на ноги. Нашёл я тогда в учётных документах, а не в своих любимых картах, одну потаённую железнодорожную ветку, упиравшуюся в обрушенный тоннель, с заваленным в ней тепловозом. Поисковики полгода разбирали пути и продавали рельсы гномам, потом раскопали тоннель и сбагрили искорёженную машину Древних им же, а мне отстегнули законный процент, в надежде на будущее сотрудничество.

Авторитета и денег у меня резко прибавилось, и вот от них и появилось то главное, о чём сейчас напомнил мне Арчи — появилась личная инициатива. Я немного приборзел, а чего, имею право за столько-то лет, но с работы не уволился — нравилась она мне, да и зачем? Сейчас смешно вспомнить, сколько времени Далин и Арчи укатывали меня пойти к ним в экипаж, но упирался я всерьёз, не желая терять вот это вот всё, добытое мной лично, своими усилиями, но у них всё же выгорело меня соблазнить, и слава богу.

Экипаж у нас получился не хуже чем у других, мы сработались, а сдружиться успели-то ещё раньше, задолго до того, но я никого не допускал до своей штурманской части, резвясь в картах и выбирая цели самостоятельно, лишь иногда консультируясь с друзьями. Далин с Арчи, кстати, вели себя так же, потому что Далин был механиком, а Арчи магом. А я был штурман, и было это моё, и другого я себе не желал.

Но теперь я стал магом, и от того, что был я им всего лишь чуть больше двух недель, просто не привык и не понял, что же это, собственно, такое и чего мне теперь от жизни хотеть. И зачем я попёрся в этот Раргрим, зачем сижу тут во дворе заброшенной гостиницы, зачем смотрю в глаза обалдевшего домового и собираюсь на полном серьёзе через полчаса идти паковать гномов?

С Арчи-то всё понятно, он с самого детства упорный маг, и это и есть дело его жизни, и другим он себя представить уже не может. Поэтому и лезет везде. У него свои соображения, мнимая или действительная ответственность, как у Лары перед людьми, и вообще, он всегда искал себе соперника посильнее, есть в нём такая не очень приятная в жизни черта. Да и дружба в юности с этим Даэроном, чёрт бы его побрал, тоже влияет, и это понятно. Не знаю, смог ли бы я сам пройти мимо попавшего в беду друга детства, особенно если именно мне в силах ему помочь. Звали-то на помощь меня, но из нас двоих пойдёт до конца именно что Арчи.

И вот теперь мне надо решить, пойду ли я вслед за ним, точнее, рядом с ним? А ведь пойду, другого пути нет. Ради него, ради нашей «Ласточки», и особенно ради Лариски. Угрозу для саламандр пропускать мимо себя я не собирался, даже предполагаемую, даже иллюзорную, ведь я помнил, как она прижималась ко мне тогда, надеясь только на меня, когда я разговаривал с Миром. Дрожала как осиновый лист, как огонёк свечи на ветру, а в глазах было столько всего, что и не передать. Да и раньше, в Ромашкино, когда я с острова дотянулся до неё, успокаивая и уговаривая не плакать и не волноваться, потому что мы только её любим, её доверчивость и её радостная любовь были мне наградой, и забывать это я не собирался. Такое предать — до конца жизни мучиться.

— Алё, гараж! — Арчи с некоторым возмущением щёлкнул перед моим лицом пальцами, и я, вздрогнув, пришёл в себя. — Очнитесь, вы очарованы! Если ты, Тёма, опять о судьбах нации и родины задумался, то я тебя лечить начну, всерьёз, от педикулёза!

— Да всё, всё, — я рывком встал на ноги, выкинув ненужные уже мысли из головы, ведь решение было принято, — всё уже. Пошли к машине.

— Сейчас пошлю, — Арчи всё ещё настороженно вглядывался в меня, но потом расслабился, видимо, действительно ничего такого не увидел, и широко зевнул, хлопнув меня ладонью по плечу. — Ладно, пойду досыпать. А ты, чучело, — тут же повернулся он к внимательно слушавшему нас и наблюдавшему во все глаза за нами Прошке, — сиди пока здесь, еду охраняй. В случае чего кричи во весь голос — шуба, понял? И прячься, но потеряться не вздумай, без тебя мы отсюда не уедем!