Карман ворон - Харрис Джоанн - Страница 6

– Но у меня уже есть драгоценности, платья, туфли, расчески и книги с картинками. Что еще мне нужно?

Уильям улыбается и объясняет, что все эти вещи принадлежали его матери, а у него же мало что есть. До совершеннолетия ему назначено лишь небольшое содержание. Тем не менее он хочет купить мне подарок, чтобы показать свою любовь.

– Позже я буду состоятельным мужчиной, – говорит он. – Я куплю тебе певчую птицу в клетке из ивовых прутьев. Куплю тебе пчелиный рой в медовом улье. Куплю тебе золотое кольцо и надену его на твой палец.

Чтобы это кольцо показывало миру, что Уильям – мой, а я – его. Так-то вам, замковый повар и мастер вин! Люди говорят: «Июньская невеста порывиста и великодушна». Я должна стать июньской невестой, станцевать на лугу в свадебной фате, осыпать всех лепестками роз и раздать детям свадебные пирожки. А селянки будут дивиться, почему из всех девушек Уильям выбрал дикарку.

Я беру Уильяма за руку и с улыбкой отвечаю:

– Конечно, любовь моя. – Мне хочется порадовать его, но также я хочу, чтобы все они увидели, как мы счастливы. Мы пойдем с ним под руку, как король и королева Зеленых Кущ: я – в красном бархатном платье, а он – в небесно-голубом жакете.

Черный пес безмолвно наблюдает за мной. Пустельга молча взмывает ввысь. Уильям зовет кучера, и мы садимся в карету вместе с его слугой и, конечно же, моей служанкой Фионой. По пути на рынок я напеваю про себя коротенькую песенку странствующего народа:

Город расположен в шестнадцати милях от замка: в двух часах езды быстрой рысью. День выдался теплым, и я потею в бархате платья. О, быть бы сегодня ланью на прохладных лесных опушках. Или выдрой в озере, или рыбой в реке. Но я не смею сейчас отправиться в странствия, не рядом с Уильямом и служанкой Фионой, следящей за каждым моим движением.

Я сижу, оглядывая окрестности и делая вид, что слушаю рассказы Уильяма о городе – городе, который знаю так же хорошо, как он, поскольку видела его много раз птицей, собакой и лошадью. Но я не могу признаться в этом, боясь предать свой народ. Возможно, когда мы поженимся, я все ему расскажу. Муж и жена делятся всем.

Наконец мы доезжаем до рынка, что раскинулся на мощеной площади с фонтаном, здесь сотни лавок борются за внимание покупателей. Разумеется, я сразу узнаю своих. Одна из наших продает ворон: почти всю жизнь она провела среди пернатых и теперь, если не считать проблесков седины в волосах, больше похожа на черную птицу, нежели на женщину. Другая продает талисманы и амулеты: гроздь колокольчиков, отпугивающих фей; птичью голову на ивовой ветви, исцеляющую от чумы; флакончик радужной воды, избавляющей от страданий. Еще одна, дряхлая, как сама старость, с дубовой коричневой кожей, изборожденной морщинами, точно древний боярышник – трещинами, продает нитки разноцветных бусин: бирюзовых, берилловых, аметистовых, кварцевых, жемчужных и рубиновых.

Уильям останавливается возле лавки старухи.

– Сколько они стоят?

Ее глаза блестят, как озера, и так же холодны.

– Для этой молодой леди бесплатно, – отвечает она. – Отданное в день солнцестояния, даром вернется нам сторицей. – Старуха протягивает скрюченную руку с бусами из тигрового глаза, коричнево-золотыми в солнечном свете. – Носи их, моя красавица, – шепчет она, застегивая на моей шее застежку. – Золото твоих глаз ярче и чище того, что посулил тебе он.

Я благодарю ее, хотя она встревожила меня. Старуха полагает, что Уильям может обманывать меня? Но я знаю его лучше. Мой возлюбленный искренен со мной. Она просто хочет напугать меня, но я не стану ее слушать. Я излишне громко смеюсь, делая вид, будто рассматриваю рулоны шелка. Нитка бус на шее душит меня, и я оттягиваю ее. Снова смеюсь и беру Уильяма за руку. Я пытаюсь не обращать внимания на дикие темные глаза, глядящие на меня из каждой лавки, на дикие темные лица, на которых написано обжигающее презрение…

Мы возвращаемся в замок молча. Уильям едет на коне. Шею Фионы тоже украшают бусы, только из кварца – белого, как подснежник. Уильям подарил их ей в благодарность за то, что она проделала с нами дальний путь. Меня это не беспокоит. Ее нитка бус – дешевка, столь же бесцветная, как и сама Фиона. И все же мне не нравится, с какой улыбкой служанка прижимает бусы к груди, словно вспоминая приятное прикосновение. Не нравится, как она смотрит на Уильяма из-под полуопущенных ресниц. Не нравятся ее волосы цвета примулы, напоминающие мне о деревенской девушке, которая повесила амулет на волшебное дерево.

А что, если это была Фиона? Я не видела лица девушки. Возможно, это она вышила имя Уильяма на шелковом лоскутке, просунула его в отверстие ведьминого камня и повесила на волшебное дерево. Фиона подозревает, что я украла его? Может, она потому и ненавидит меня?

Но если и так, что с того? Нас с Уильямом связала любовь. Мне ведомо его сердце, как ему – мое. Мне не нужны чары, чтобы удержать его, не нужен амулет, чтобы находиться рядом. Уильям будет верен мне. Что бы дальше ни случилось, он останется верен.

Мне бы заклясть возлюбленного шелком – красным, как летние розы. Заклясть его рунами – столь же тайными, как людские сны. Заклясть его боярышником, розмарином, плющом и жимолостью, вплетя их в амулет, дабы мой возлюбленный был мне верен.

Нет, я не сомневаюсь в Уильяме. Наша с ним любовь подобна горам. Подобна бурному морю. Подобна полуночному небу. Но меня все еще тревожат слова старухи, и я тоскую по свободе. Прошлой ночью я странствовала вместе с совой. Мы охотились на мышей, шныряющих в замковом сухом рву. Я не осмеливаюсь уходить далеко, боясь быть раскрытой. Но мне так не хватает горных пиков, холодных черных вод озера, леса и островков. Я скучаю по бескрайнему небу, солнцу и рвущейся из горла утренней песне.

Уильям по-прежнему не понимает, почему я не называю своего имени.

– У тебя должно быть имя, – однажды говорит он. – У всех божьих созданий есть имена.

Но я не одно из его созданий. Мой народ древнее твоего бога. Мой народ жил здесь, когда эти горы были льдом, а долины – потоками талой воды, стекающей с ледников. Назови любую птицу, любое насекомое, любого зверя – и я скажу тебе, что была ими всеми. У меня нет собственного имени, меня нельзя приручить и мной нельзя повелевать. Но ничего из этого я не могу сказать возлюбленному, заглядывающему в мои глаза с такой серьезностью.

– Ты зовешь меня своей красивой смуглянкой. Иного имени мне не нужно, – отвечаю я.

– Моему отцу так же звать тебя, когда он вернется с войны? И пастору на нашей свадьбе тоже говорить: «Я соединяю узами брака Уильяма Джона Мейкписа Мак-Кормака и… красивую смуглянку»?