Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл - Страница 19

И Филип тут не виноват. Виновата она. Она должна была прочитать его. Человека, а не злополучную книгу. Должна была сказать «Горгоне»: «Окей, вы получили всем бестселлерам бестселлер, переводы на тридцать семь языков, фильм, богатый потенциал для побочных линий, вот это все — но тут и точка. Автор, чтоб его, теперь иссохшаяся саранча. Из него больше выжимать нечего. Окей? Переходим к следующему кандидату».

Однако она ничего подобного не сказала. Потому что, помимо всего прочего, Минерва Кинч не занималась клиентами-мыльными-пузырями.

И у нее не было следующего кандидата.

Принесли новый бокал. К Филипу подбиралась очередная поклонница. От Минервы не укрылось, что он в слепой панике.

Вырисовывались два варианта действий, причем оба не идеальные.

Можно увести его отсюда. Взять за руку и увлечь за собой — по Парк-лейн, к подземному пешеходному переходу, а потом в темноту Гайд-парка. Там, у фонтана «Радость жизни» она поцелует его — с языком, если сумеет вытерпеть, — поблагодарит за все, вытащит из сумочки маленький револьвер с перламутровой рукояткой и одним выстрелом вышибет Филипу мозги из затылка. В принципе, она ничего не имеет против убийства из милосердия, а выстрел потонет в шуме машин. В аргументы «против» входило то, что в сумочке не было никакого револьвера, и то, что, учитывая наряд Минервы и погоду, она еще на полдороге отморозит себе все сиськи.

Или же, когда Филипа объявят победителем, можно помочь ему подняться на ноги, направить на сцену (если на этом снобском фестивале признают такие вульгарные вещи, как сцена), изобразить внезапный приступ месячных болей и поспешить к ближайшему выходу. Домой в Ноттинг-Хилл за одеждой, «евростаром» в Париж еще до полуночи, коттедж во Франции к рассвету, вырвать из стены телефонный провод. А через год вернуться и попытаться восстановить репутацию.

Что угодно — лишь бы не сидеть тут, глядя, как Филип проваливает благодарственную речь, лишь бы не смотреть, как он стоит тут в обвисшем камербанде, точно подмокшая петарда, у всех на виду — живое олицетворение Автора-неудачника в современной пьесе-моралите. Даже не в полноценной пьесе. В пантомиме. В чертовой живой картине.

Были — должны были быть — и другие возможности, но не успела Минерва их придумать, как некто в плаще и длинном седом парике вырос из ниоткуда и ударил в гонг. Почти тотчас же двери Банкетного зала отворились вовнутрь, и толпа унесла ее вместе с ее неврастеническим клиентом навстречу их безрадостной участи.

Они оказались за одним из шести столиков перед самой сценой — да, тут была сцена, с трибункой и синим занавесом, все как положено. За тремя соседними столиками сидели обреченные соискатели из шорт-листа. Они все все знали. Минерва поняла это с первого беглого взгляда. На самом деле, не такого уж беглого; она встретила (и просмаковала) исполненный горечи взор своей заклятой соперницы, Бронвин Айронвод из «Ронсли и Айронвод», двое клиентов которой присутствовали тут в числе проигравших.

Ужин, учитывая торжественность события, оказался менее чем блестящим. Минерва пила — отчаянно, безнадежно. Вместе с ней и Филипом за столиком сидело еще четверо: чудовищно нервная аристократичная девица по имени Джонни из рекламного отдела «Горгоны»; Глория Раусел из Би-би-си — с виду (и, вероятно, в самом деле) глубоко беременная; кто-то из «Амазона», кого Минерве надо было бы очаровывать, но больно уж влом; и один из членов жюри, профессор Гейтхедского университета в области изучения утопии. Этот все время ужина только и делал, что с пессимистическим вожделением пялился на ее грудь.

Если бы не Джонни, страдавшая речевым недержанием, и Глория, твердо державшая мировой рекорд по вворачиванию в разговор имен знаменитостей (тридцать два за четыре минуты), беседы за столом не велось бы вовсе. Единственной осмысленной репликой, которую сумел выдавить из себя Филип, было «да» в ответ на вопрос, передать ли ему соль. Своего цыпленка по-нормандски он протыкал и расчленял, точно прорицатель-неумеха.

Когда под конец ужина им предложили портвейна или бренди, Минерва потребовала себе и то и другое и налила их в один бокал. Закинув руку за спинку стула, она смотрела по сторонам, но преимущественно на Бронвин Айронвод. На лице ее читалось «гори оно все огнем». Затем над сценой вспыхнул свет, и Минерва приготовилась к худшему.

Согласно святой традиции подобных мероприятий, неимоверное количество времени ушло на выступления почетных гостей, единственная функция которых состояла в том, чтобы представить следующего оратора, который представит следующего. В конце концов словесный факел все же был передан персоне, которая и вправду выступала по существу.

Поразительно, но это, по всей видимости, была дрэг-квин. Минерва осмотрела его/ее, прикрыв сперва один глаз, потом второй; но и так и этак увидела особу с лошадиным лицом в черном парике и роскошном вечернем платье. Торопливая консультация с Джонни принесла информацию, что это, оказывается, председатель жюри — Терри Парагус, завкафедрой энигматической герменевтики Кембриджа, а также ведущий мировой авторитет по каббалистическим языкам и главный редактор РВМ, ежеквартального издания, посвященного религии, воображению и магии.

Доктор Парагус проговорила несколько минут голосом, модуляции которого напоминали верхний регистр гобоя. Не считая названий четырех книг шорт-листа и имен авторов, Минерва не поняла ни слова. Утопический профессор пару раз отвечал на какую-нибудь фразу коротким фырканьем горького одобрения. Когда речь и последовавшие за ней вежливые аплодисменты подошли к концу, на сцену поднялись четыре облаченные в черное фигуры — трое мужчин и женщина — и у каждого по книге в руках. Минерва пьяно удивилась; ей на миг вдруг пришло в голову, что с ними сыграли гнусную садистскую шутку, а вот это и есть настоящие авторы шорт-листа. Но нет, оказалось, это актеры. Которые теперь принялись зачитывать избранные места из номинируемых романов, начиная с «Кровавых банкиров» Аарона Эшворта. Отрывок из «Темной энтропии» шел третьим. Голос Покета Доброчеста удавался чтецу не в пример лучше, чем Филипу (чтения которого, честно говоря, Минерва всегда немного стеснялась). Легкий, быстрый, чуть хрипловатый, а периодическая грубоватость выражений казалась абсолютно естественной, без тени заговорщической мужиковатости, в которую так часто впадал сам автор.

По окончании четвертого отрывка (из «Отражений в глазу грифона» Мелани Забрански) последовали продолжительные аплодисменты. Актеры (все — из дублерского состава Королевского шекспировского общества, так что тут удалось сберечь немножко бюджетных денег) гуськом удалились со сцены, а доктор Парагус снова взошла на трибуну и почти буднично сказала:

— И вот теперь я с огромной радостью спешу сообщить, что в этом году победителем Натвелловской премии за литературу фэнтези становится Филип Мёрдстоун с романом «Темная энтропия».

Какофония продолжилась. Рукоплескания, вопли восторга, свист и уханье стратегически размещенных клакеров «Горгоны»; пара недовольных выкриков (Минерва, нахмурясь, попыталась выяснить, откуда они доносятся); и специально написанная для такой оказии атональная мелодия, заголосившая из доселе молчавшего громкоговорителя. Луч прожектора прокатился по аудитории и остановился на их столике.

— Ну, мерзавец, встал и пошел, — шепнула улыбающаяся Минерва на ухо Филипу.

К ее удивлению, он и правда поднялся. Она прикинула расстояние до аварийного выхода.

Филип шагал к сцене, как ходят в чужом сне, а дойдя, остановился в явственном замешательстве, уставившись на костлявые коленки доктора Парагус. Через секунду-другую ей удалось привлечь его внимание к ступенькам. Он механической походкой поднялся по ним. Аплодисменты, ослабшие было, возобновились с новой силой. Филип пересек сцену и, к облегчению Минервы, сумел вложить руку в протянутую лапищу доктора Парагус.

Минерва пережила один из классически-безрадостных моментов полнейшей ясности, какие случаются, когда кошмар переключает передачи между предчувствием и событием. За миг до того как занесенный топор опустится, а ветровое стекло вдребезги разобьется. Или до того как ваш звездный клиент выставит себя безнадежным позорищем.