Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика - Кольер Кристофер - Страница 3

— Ерунда! Ты просто выпендриваешься.

— Вовсе нет, Тим. Я бы с радостью помог, если б нашел подходящую одежду.

Я нацелил на него сосок Старухи Прю и выпустил струю. Молоко забрызгало ему колени.

— Проклятье! — воскликнул он, отпрыгнув. — Ах ты, маленький мерзавец!

Он вытер штаны.

— Тогда помоги, — сказал я.

— Хорошо, я соберу яйца. Скажи на милость, что с этой корзиной?

— Она развалилась, — ответил я.

— Это я и сам вижу, — заметил он. — Как ты умудрился такое сотворить?

— На нее наступила Старуха Прю, — соврал я, поскольку однажды, разозлившись, сам наступил на нее. — Просто положи сена на дно.

— Черт побери, ты хоть что-то можешь сделать как следует, Тим?

— Не ругайся, — сказал я. — Ругаться грешно.

Он взял корзину:

— Ну и как я должен собирать яйца в корзину с дырой?

— Перестань ныть, — сказал я. — Я делаю это каждый вечер, пока ты учишься в Йеле и напиваешься с девушками.

— Ты знаешь, Тим, что я ни с кем не напиваюсь. Пьянство — это грех.

Я захихикал:

— А это, какое там слово для девушек? Тоже грех. Рапутство.

— Распутство, дурачок, а не рапутство. Я знаю новую песенку о девушках, но она, пожалуй, для тебя чересчур рапутна.

— Пожалуйста, спой, — умолял я.

— Ты еще мал.

— Вовсе нет. А если не споешь, я расскажу отцу, как часто ты напивался.

— Ш-ш-ш, хорошо, я спою позже, — сказал он. — Эта корзина никуда не годится. А другой нет?

— Есть новая, она висит вон там, но ее нельзя брать.

— Почему? — спросил Сэм. — Что мне за это будет?

Мне не нравилось, когда он так разговаривал. Я начинал беспокоиться.

— Послушай, Сэм, почему тебе вечно надо ссориться с отцом?

— А зачем он вечно ищет со мной ссоры? — спросил Сэм. Он положил немного сена в корзину и стал искать яйца под куриным насестом.

— Это нечестно. Он платит за твою учебу в Йеле и посылает деньги на книги. Тебе бы стоило получше к нему относиться. Ведь ты знал, что он придет в ярость, увидев тебя в этом мундире.

Сэм стоял с дырявой корзиной в руках и смотрел на меня, и я знал, что он решает, рассказать мне что-то или нет. Мне хватило ума оставаться спокойным. Сэм часто пробалтывается, если притворяешься, что тебе не интересно, и не умоляешь его рассказать. Я продолжал доить Старуху Прю.

Наконец он не выдержал:

— Предположим, я скажу тебе, что у меня есть причина носить этот мундир.

Я вздрогнул.

— Быть не может, — ответил я. Я ему верил, но лучший способ заставить его выложить все — не выглядеть слишком заинтересованным.

— Это правда, Тим. Я собираюсь сражаться с красными мундирами.

Это и напугало, и взволновало меня. Хотелось знать: каково это — застрелить кого-то? Но я все же сказал:

— Я тебе не верю, Сэм.

— Скоро поверишь. Завтра я пойду в Уэзерсфилд[13], чтобы встретить свой батальон. Потом мы двинемся в Массачусетс, сражаться с красными мундирами.

— А ты не боишься?

— Капитан Арнольд говорит, что бояться — это нормально; настоящие храбрецы всегда боятся. По крайне мере, сержант сказал, что капитан так считает.

— По-моему, ты очень гордишься капитаном Арнольдом.

— Он храбрец и прекрасный наездник. Капитан проведет нас через красные мундиры, как горячий нож проходит сквозь масло. — Сэм снова начал собирать яйца.

— Ты на самом деле собираешься в Массачусетс? — спросил я. Мне казалось, что это довольно далеко. — В Бостон?

— Точно не знаю. Думаю, мы должны дойти до Лексингтона, — ответил Сэм. Через дыру в корзине выпало яйцо. — Проклятье, Тим! Почему ты не починишь эту штуку?

— Я чинил, но она снова прохудилась. — Я промолчал, что с тех пор прошел месяц и мне было лень чинить корзину снова. Лень была праздностью, а праздность — грехом. — Расскажи мне о войне, — попросил я, чтобы сменить тему.

— Я рассказал все, что знал, за ужином.

— Почему ты вернулся домой? — спросил я.

Сэм перестал искать яйца и снова посмотрел на меня. Наконец он ответил:

— Я не могу тебе это сказать.

— Почему?

— Ты расскажешь отцу.

— Не расскажу! Клянусь, не расскажу! — Я замолчал. Умолять Сэма бесполезно.

— Знаю, что расскажешь.

— Хорошо, тогда не говори. Все равно я не верю ни единому твоему слову.

Я почти полностью выдоил Старуху Прю и начал сильнее сжимать ее соски, чтобы выдавить последние капли молока, делая вид, будто совершенно забыл, о чем шла речь.

С минуту он молчал. Потом сказал:

— Ты поклянешься, что не расскажешь?

— Ты ведь говорил, что не собираешься мне рассказывать.

— Хорошо, не буду, — ответил он.

— Ладно, клянусь, — сказал я.

— Своей честью?

— Да.

— Это не шутки, Тим.

— Я клянусь своей честью.

Он глубоко вздохнул:

— Я вернулся, чтобы забрать «Браун Бесс».

Это поразило меня даже больше, чем его заявление, что он собирался воевать. «Браун Бесс» — это ружье, которое имелось в домах у большинства жителей в Коннектикуте. Было оно коричневым и название свое получило от уменьшительного имени королевы Англии Елизаветы — ведь впервые этот тип ружей появился во время ее правления. Длина «Браун Бесс» равнялась как раз моему росту, да еще у ружья был штык длиной около двадцати дюймов. Отец повесил штык над камином. Он охотился с «Браун Бесс» на оленей, а иногда брал ее, отправляясь с другими мужчинами на поиски волка, который повадился на скотный двор. И еще отец брал с собой ружье каждую осень, когда ездил в Верпланкс, чтобы продать скотину и купить запасы для магазина. В дороге у него никогда не было неприятностей, но на его знакомых, случалось, нападали. Так что, как видите, без ружья в доме было не обойтись. Сражаться с британцами — это одно, они далеко отсюда, а вот взять ружье отца — совсем другое дело, и дело очень скверное: отец был здесь, рядом, и казался мне более реальным, чем британцы.

— Сэм, тебе нельзя этого делать, — сказал я.

— Я говорил, что это не шутки, — ответил Сэм.

Уж лучше бы мне ничего не знать.

— Ты не должен это делать, Сэм. Отец убьет тебя.

— Если у меня не будет ружья, то меня убьют красные мундиры. Кроме того, оно принадлежит семье, не так ли? У меня на него столько же прав, сколько и у всех остальных, разве нет?

Я знал, что это было не так, и покачал головой:

— Оно не принадлежит семье, оно принадлежит отцу.

С минуту мы оба молчали. Затем Сэм сказал:

— Ты помнишь, Тим, — ты дал клятву.

Лучше бы я не давал этой клятвы. Я боялся нарушить ее, но меня пугало и желание Сэма украсть ружье.

— Давай закончим и пойдем спать.

Я подумал, что, если мы ляжем спать, он сразу же заснет, потому что в тот день он прошел тридцать миль из Нью-Хейвена. Утром мы все должны будем пойти в церковь — таков был заведенный порядок: ходить в церковь по воскресеньям, а после проповеди люди, как обычно, заполнят таверну, и Сэму будет непросто взять ружье.

Я закончил доить Старуху Прю. Сэм отнес яйца в дом и вернулся, мы накормили и вымыли скотину. Говорили мало. Сэм, конечно, жалел о том, что рассказал мне о своем плане, а я думал, как бы его остановить. Наконец мы закончили.

— Пошли спать, — сказал я.

— Хорошо, — сказал он. — Ступай наверх, я поднимусь через минуту, хочу поговорить с отцом.

— Пожалуйста, пошли сейчас.

— Не волнуйся, Тим. Просто поднимайся и ложись спать.

Я не хотел оставлять его, но знал, что спорить бесполезно, поэтому я пожелал спокойной ночи отцу и матери, прочитал молитву и пошел наверх. На втором этаже нашего дома было четыре спальни, где ночевали постояльцы, когда они у нас были. У нас останавливалось множество людей, путешествующих между Стратфордом, Денбери, Литчфилдом и Норуолком[14] или даже едущих в Нью-Йорк, и по дороге им было нужно где-то переночевать. Над вторым этажом находился чердак, где спали мы с Сэмом. Там было не так много вещей — только пара кроватей. На чердак вела не обычная, а приставная лестница. Я поднялся, даже не подумав взять с собой свечу. Я знал, что все было на своих местах. Кроме того, в полу были щели, которые пропускали свет, так что при необходимости можно было что-то разглядеть. Я разделся, лег в постель и натянул на себя одеяло. К этому времени я уже порядком устал, ведь ежедневной работы в таверне было немало, но решил не засыпать и дожидаться Сэма, чтобы он рассказал мне истории о своих победах на диспутах. Чтобы не заснуть, я лег на спину и уставился в темноту, наблюдая за точками, плывущими перед глазами. Но глаза упорно продолжали закрываться. Тогда я начал повторять по памяти названия всех книг Библии и дошел до книги пророка Авдия, после чего все же уснул.