Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор - Страница 31

Увлекающийся абсолютно всем, от вечно развязанного шнурка на ботинке до трупа дохлой мухи на подоконнике, Юрик периодически замирает с полуоткрытым ртом, разглядывая заинтересовавший его объект и неожиданно для всех подхватывает свои очки почти что на лету, возвращая их на растертую докрасна переносицу. От чрезмерного онанизма он страдает неврастенией, осложненной холециститом. В самые неподходящие моменты он срыгивает накануне съеденное. Благодаря этому, мы всегда хорошо знаем, что Юрик ел на завтрак или, чем он сегодня пообедал.

Взбудоражено теребя замусоленные, похожие на грязные портянки вырезки из газет, он говорит сидящей с ним рядом Надюхе Сдохлий:

– Мне папа вчера сказал, чтобы я в своей политинформации хорошенько облил грязью проклятых капиталистов. Я им сейчас всыплю! Они у меня грязью будут мочиться! ‒ не находя применения своим беспокойным рукам, Юрик машинально чешет себе мошонку.

Этот Юрик молодец, умеет поддержать светский разговор с девушкой. Надюхе далеко за тридцать: рослая и худая, она б выглядела высокой, если бы не горбилась. У нее изможденное старушечье лицо на длинной шее с множеством морщин. Она из бывших маляров, в институт попала по квоте для членов КПСС. На Юрика обращает ровно столько же внимания, как на стул, на котором сидит. Она надменна, злобна и скупа. У нее желтое лицо, низкий лоб над тусклыми глазами и острый нос, кончик его в холодную погоду всегда красный.

Надюха живет в моем общежитии на женском крыле. Ее соседки по комнате рассказывают, что она любит готовить себе суп из соленых тюлек, дешевле тюлек, рыбы не бывает. Она отрывает у тюлек головки, извлекает из тушек «кишечки», и все это варит, «каждое» в отдельной посуде, а потом по очереди ест: на первое, второе и третье. Вот только не знаю, в какой последовательности

На днях с ней произошел казусный случай. По договоренности с комендантом общежития, она, как член КПСС, моется в душевой одна в неурочное время. Какие-то девчонки об этом не знали, заметили, что на дверях в душевую не висит амбарный замок, и забежали помыться. Увидев голую Надюху, они в ужасе начали визжать, а она стала на них кидаться и чуть не поубивала их насмерть тазиком. Вахтерша, не разобравшись, что происходит, с перепугу вызвала милицию. Те, приехали на удивление быстро, и когда увидели Надюху, сами испугались не на шутку. В конце концов, во всем разобрались, хорошо, что обошлось без стрельбы по диковинному существу, но теперь девчонки боятся ходить в душевую.

Семинары по истории КПСС проводил препод Владимир Иванович Лепетуха по прозвищу Сталевар. Это было некое подобие человека, сродни бездушным самодвижущимся механизмам, типичный ходульно-автоматический коммунист. Он все время дергался и нелепо размахивал руками, перемещаясь по аудитории, как на шарнирах, ни минуты не мог усидеть на месте. Почему он так себя вел? Наверняка, копировал ужимки своего мумифицированного вождя. При каждом удобном случае он напоминал нам, что является выходцем из рабочего класса и даже некоторое время работал рядом с мартеновской печью, но никогда не уточнял, как долго он там работал и кем именно. Своей очевидной никчемностью этот фанерный сталевар не вызывал ничего, кроме раздражения.

Главной его задачей было привить нам идеалы равенства и братства всех перед руководителями партии, чтобы каждый из нас сделался ручным инструментом выполнения желаний партийных секретарей. Больше всего он любил, чтобы мы задавали ему вопросы по всем интересующим нас темам. Он всячески поощрял нас к этому, убеждая, что только на его семинарах каждый из нас получает возможность в открытом обсуждении разобраться в сложных проблемах текущего политического момента, в целях и задачах нашей партии и правительства. Было заметно, что он таким образом зондирует наши настроения. Информировал ли он о них? Думаю, да, ‒ моментально, во все соответствующие инстанции.

Один из студентов моей группы Мыкола Цуцык, любознательный сельский парубок лет двадцати, как-то купился на навязчивые приглашения Сталевара задавать вопросы и спросил у него о вводе наших войск в Чехословакию. В тот памятный год всех интересовали эти горячие события, сообщения о которых, если и просачивались в прессу, то тщательно прилизанные. Танки, ворвавшиеся в Прагу, своими гусеницами проехали по многим из нас. Ходил слух, что Брежнева больше всего взбесило, что людям там разрешили говорить все, о чем они желают.

– А от скажить мэни… От я ынтэрэсуюсь знать, чого цэ мы нэ змоглы… Ну, як воно той, наше правытэльство, нэ змогло вговорыть циих чехословакив, шоб воны того… Ну, к нам относылысь… Ну, той, пидчынялысь нам, як раньше? – лупая рыжими, похожими на щетину ресницами, задал Сталевару вопрос Цуцык.

Эти ресницы и курносый нос с дырами ноздрей, придают Мыколе не очень умный вид. Он любит задавать вопросы и задает их на всех кафедрах. Вначале мне казалось, что это обусловлено его академическими наклонностями, что он доискивается до сути вещей. Но, понять, о чем он спрашивает трудно. Впрочем, если хорошо вслушаться, то можно догадаться, о чем он хочет спросить, но не всегда. На нашем курсе учится несколько студентов из западной Украины, их язык вообще никто не может понять, не родившись среди них. Выучить их язык невозможно, и я удивлялся тому, как они сами его выучили. У меня часто создается впечатление, что балакая между собой, они не понимают, ни друг друга, ни самих себя.

– Щось я не второпав[33], воны що ж, того… Ну, той, нэ понымають, шо ым бэз нас в коммунизме нэ жыть? – упорствовал в своем стремлении все знать Мыкола.

Не поймешь, то ли он издевается, то ли в самом деле такой любознательный. Взгляд его поросячьих глаз имел какое-то двойственное выражение: глупость примата сочеталась в нем с врожденной деревенской лукавостью.

– Странный вопрос…– вошью на гребешке заизвивался Сталевар.

Несмотря на то, что на каждом семинаре он призывал нас спрашивать его обо всем, что нас интересует, подобные вопросы ему не задавали. Уж слишком настырно он предлагал их задавать.

– Вы, Цуцык, как представитель нашей будущей интеллигенции… Должны правильно разбираться в создавшейся политической обстановке, – взгляд Сталевара затравленно метался по притихшей аудитории. – Само собой разумеется, бывшее руководство Чехословакии коренным образом заблуждалось. Даже сейчас, некоторые из них, их немного, кучка отщепенцев, до сих пор не понимают, что без помощи Советского Союза существование Чехословакии невозможно, ее сразу же оккупируют, а народ поработят американские империалисты. Я хочу, чтобы вы все твердо усвоили и навсегда запомнили главное: Советский Союз никому никогда не угрожал и не угрожает, но всегда находится на страже рубежей завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции!

– Хіба?..[34] – хитро ухмыляясь, переспросил Мыкола. – А можэ, вин того… Ну, той, трохы… Ну, тоб-то, зовсим небагато, а всэ ж ым, ымпэрыалыстам цым, угрожае? – упрямо гнул свое Мыкола, лупая своими первобытными глазами.

В другой раз меня бы позабавило подобное проявление инакомыслия, но не сейчас. Слишком придурковато он выглядит. Мне невольно вспомнилась его любимая частушка, Мыкола ее распевает постоянно.

– Вот в этом вы коренным образом заблуждаетесь! – как вурдалак на колу, дрыгается Сталевар, – Ну, совсем никому!.. Вы понимаете, ни-ко-му Советский Союз не угрожает! – Сталевар аж на носки становится, пытаясь переубедить Мыколу. Но тот был непреклонен: все так же, хитро ухмыляясь, он то ли недоверчиво, то ли бездумно, таращился на Сталевара.

Загадочная любознательность Цуцыка, граничащая с проявлениями обыкновенной дебильности, не осталась незамеченной. Ему давали исчерпывающие «пояснения» в кабинете заведующего кафедрой, затем его срочно вызвал к себе в кабинет декан Шульга. Был ли третий кабинет, о посещении которого требуют не разглашать? Не знаю, скорее всего, был.