Выйти замуж за бандита. Выжить любой ценой (СИ) - Климова М. А. - Страница 34

— Да я, вообще о детях говорил, — нервничает Шахим и подливает масла в огонь. Вот кто мешает ему сейчас заткнуться и дать мне самому пообщаться с женой, подобрать правильные слова. — У вас сын и дочь, у меня дочери и сыновья. Мы вполне можем рассчитывать на взаимовыгодный союз.

— Союз? — у малышки белеют губы, а глаза становятся на пол-лица. — Дамир?

— Ник, ты не волнуйся. Ну не будем мы их заставлять. Познакомим, поддержим дружбу, вдруг выгорит, вдруг понравятся друг другу, — подталкиваю на диван и встаю перед ней на колени, удерживая зрительный контакт.

— А если Кире понравится, какая по счёту она будет жена? — переводит взгляд на лиса и вздёргивает дугой бровь.

Шахим мнётся, хмурится, понимает, что с Вероникой нельзя привычными способами общаться, как принято у него в доме. Я выполз из-под колпака, а мои дети лакомые кусочки, особенно с быстро меняющейся обстановкой в нашем мире.

— Первая будет? — неуверенно прощупывает правильность ответа, то ли спрашивая, то ли отвечая.

— И? — вторая бровь ползёт кверху, красиво концентрируясь у переносицы.

— И последняя, — уже увереннее констатирует Шахим.

— Хорошо, — соглашается малыш, а у меня отлегает от сердца. Гром, гроза, шторм и всё остальное, сносящее, разрушающее проходит мимо, слегка потрепав макушки. — И никаких наложниц и рабынь.

— Никаких, — активно кивает головой Шахим. — Никаких.

Мы спокойно обедаем, причём Ника, в разрез традициям этого дома, сидит с нами за общим столом, участвует в разговоре и, кажется, больше не чувствует неловкости.

— А Махмуд где? — нетерпеливо дёргает меня за руку. — Как он? Отошёл?

— Мальчишка с бойцами, — потирает бороду Шахим. — Отсыпается, отъедается. Прожорливый пацан.

— Можно его увидеть? — загораются глаза, и сразу становится гибкой, мягкой, пластичной, как кошка.

Стыдно, но глядя на неё, член напоминает о долгом воздержании, дёргается, наливается, пытается прорвать ширинку. На сколько меня ещё хватит, с учётом того, что сегодня мы ляжем в одну кровать. Смогу ли обнять, притянуть к себе и ничего не делать?

От гула в ушах не слышу, что араб ей отвечает, только вижу, как он встаёт, берёт Веронику под локоток, выводит из комнаты в сторону внутреннего двора. Как на привязи иду за ней, мысленно вылизывая тело. Вроде длинное, свободное платье, а я вижу каждый изгиб, каждую выпуклость, вижу, как шёлк струится по бёдрам, как заламывается складками при ходьбе. Ника очень похудела, но от этого не стала менее желанной.

Мы выходим на улицу, и Ника с криком «Махмуд» несётся по ступеням вниз. Она бросается к мальчишке, заметно посвежевшему и наевшему немного мяса, обнимает, тискает его и плачет. Он обнимает её в ответ, подхватывает, кружит, а Шахим рядом ухмыляется.

— Не ревнуешь? Смотри какой жених растёт, — хитро шепчет.

— К нему нет. Женилка не выросла, — уверенно отвечаю. — Что с парнем делать будешь? Оставишь себе, или мы заберём?

— Это, как пацан решит, — облокачивается на перила и прищуривает глаза. — Из него получится отличный воин, выносливый, сильный, хитрый. Он семь лет выживал в рабстве и выжил. Представляешь, какая в нём тяга к жизни?

Спускаюсь к жене, замечая заинтересованные взгляды отдыхающих вояк. Ника, как райский цветок, как солнце, ступает на землю и всё вокруг расцветает, сияет, окутывается теплом. Демонстрирую оскал, глядя зверем на похотливых мужиков, подхожу к малышке и демонстративно прижимаюсь к ней.

— Завтра полетим домой, — невесомо касаюсь губами к виску. — Махмуд, ты с нами, или останешься здесь?

— Здесь, — не задумываясь отвечает парень.

— Но Махмуд? — не понимает его выбора Ника, и я не понимаю. Условия у нас будут намного лучше, с нами он станет членом нашей семьи.

— Я приеду к вам, когда научусь жить свободным. Условия в казармах близки к знакомым мне. Здесь будет легче адаптироваться и не размякнуть.

Мальчишка рассуждает разумно, словно ему не семнадцать, а намного больше. Он взрослее, чем есть, что совсем не вяжется с его внешностью. Шахиму повезёт, если Махмуд решит остаться у него навсегда.

На следующий день мы прощаемся с гостеприимным хозяином, жена выдирает обещание у Махмуда прилететь к нам и приглашает Шахима с семьёй на годовщину нашей свадьбы.

— Начнём дружить семьями, — обнимаю араба, от души хлопая его ладонью по спине.

— Обязательно будем, — лупит в ответку по мне.

Как только садимся в самолёт, Ника откидывает кресло и сладко засыпает. За ночь мы не сомкнули глаз, целовались, дарили друг другу ласки, и… больше ничего. Малышка кончила от моих пальцев, а я от трения члена о матрас.

Две пересадки, растянувшиеся на сутки, час в вертолёте, выматывающий до конца, сорок минут по размытым дорогам и, кажется, вечность нетерпеливого ожидания. Егора о возвращении не предупреждаем, хотим всем сделать сюрприз.

Вероника

Родные сосны, величественно подпирающие тяжёлое небо, запах мха и листвы, годами устилающие почву. Последние километры едем по лесной дороге, поросшей сорной травой и лопухом. Вдыхаю глубоко, до жжения в лёгких, и не могу надышаться. Не верится, что вернулась домой, что ад остался там, в стране горячих песков.

Поворот, кривая ель, сердце рвётся из груди. Страшно, вдруг Кира меня совсем забыла, ведь ей всего десять месяцев и пятую часть она прожила без меня. Как дети перенесли плен? Что с ними делали? Сколько дней длился их кошмар? Стоило завести разговор, начать спрашивать, как Мир переводил тему отговариваясь тем, что всё хорошо. Понимаю, не желает волновать, но неизвестность беспокоит больше.

Добротный забор из лесного вала, ухоженные клумбы поздних цветов, любимая изба, ставшая когда-то домом. Не успеваю выйти из машины, как на встречу бежит Глеб.

— Мама! Мама! Я знал! Папа обещал! Я верил! — кричит он и бросается в руки.

— Глебушка, сынок, — обнимаю, слёзы потоками стекают по щекам, впитываются в волосы подрагивающего ребёнка. Он не плачет. Он уже большой. Просто что-то попало в глаз.

— Ника! — идёт, заваливаясь на правую ногу, баба Тоня, а следом из избы выходит Егор, держа на руках сонную Киру. Она трёт кулачками глазки, крутит головкой и замирает, увидев меня.

И я замираю, боясь пошевелиться, сделать шаг, напугать. Лишь, когда кроха протягивает ручки, срываюсь и с громким всхлипом несусь к ней. Больно. В груди. В спине. В глазах. Но это приятная боль. Правильная. Боль встречи и безграничной любви.

— Кируша, малышка, — вою, прижимая пухленькое тельце и вдыхаю аромат парного молока и ягод.

Мы так и стоим. Кира, Глеб, я и Мир, поддерживающий сзади, не дающий упасть. Вот теперь окончательно верю, что дома. Егор с Тоней тихо уходят со двора, чтобы не мешать нашему единению, не спугнуть вернувшееся счастье.

— Почему Кира не говорит? — задаюсь вопросом, когда дочка за два часа не проронила ни слова.

— Она молчит после похищения, пережила стресс, — нарочито спокойно отвечает муж.

— Ты же говорил, что всё хорошо, — стараюсь не повышать голос и не пугать малышку, пригревшуюся на руках. Она отказывается с меня слезать, а Глеб незаметно держится за брюки.

— С ними ничего не сделали, не навредили физически, — оправдывается он, с беспокойством посматривая на сына. — Поговорим потом, вечером.

— Поговорим, и теперь ты от меня не отвертишься, — злобно прожигаю его взглядом, подтверждая свои слова.

— Вы на сколько? — разряжает обстановку дед. — Мы с Глебкой по грибы собирались сходить, да клюква скоро поспеет.

— На месяц, может на два. Как Ника скажет, — спешит обнадёжить Егора Мир. — С удовольствием схожу с вами по грибы.

Егор с Тоней не расспрашивают ни о чём и ведут себя так, словно ничего со мной не произошло, будто я просто приехала в гости, как обещала полгода назад, на мне нет лишних шрамов, а волосы всё так же вьются по спине. Мне от этого легче, забыться и представить, что не было нескольких месяцев рабства и моих детей никто не похищал.