Станешь моей? (СИ) - Чер Алекс - Страница 11

– Салют, значит, салют! – идёт он со мной на руках на балкон.

Я знаю, как мне сейчас люто завидуют, что я поступила необдуманно, неразумно, неосторожно и при этом выиграла такой «приз»: бесконечное внимание Адама. Но, обвивая руками его шею, думаю о другом: что я чувствую себя в его руках как дома, но это дом, в который возвращаешься после долгого отсутствия. Мне словно чего-то в нём не хватает. Я запомнила его другим. То ли мебель переставили, то ли картину перевесили. Не могу понять, что опять не так.

Но он не такой!

Он знает всех девушек по именам, даже новеньких. А оставшись без наушника с утра не мог вспомнить даже моё «парное» своему имя. Неужели из-за меня специально выучил?

Он пахнет тепло. Южной ночью. Солёным ветром. Цветущими апельсинами. А в обед на меня веяло свежестью арктических ледников. Озоном. Небом перед грозой. Сменил духи?

А ещё он какой-то приторно правильный и любезный. Где резкость? Где красование собой? Где доминирующая мускулинность? Где «плохой парень»?

Или его плохое «я» просыпается только наедине? В спальне, где девушку можно ударить наотмашь, а потом засунуть в неё свой нелиберальный карающий член? А когда этот «петух» находится в курятнике, то невольно включает режим «хороший отец», привлекающий самочек на подсознательном уровне? Он добросовестный, спокойный, надёжный, склонный к сотрудничеству – отличный кандидат для воспроизведения потомства.

– Как зовут твоего брата? – ставит он меня к перилам балкона и упирается в них руками в двух сторон так, что я невольно оказываюсь в кольце его рук.

– Давид, – откликаюсь я. – Но я зову его Додик.

– Жестоко, – усмехается он.

– Это моя месть ему за то, что он мелкая сволочь. Ему, конечно, не нравится. Но он всё равно вредный маленький гад, врун и ябеда. А ещё я его дико люблю.

– Не поверишь, у меня тоже есть брат, – смеётся Адам, – правда старший. И такой же засранец. Но хуже всего, что я его тоже люблю.

Дальше нам не дают говорить залпы фейерверка и восхищённые вопли девчонок.

В ночном небе снопами рассыпаются разноцветные искры, с треском разлетаются и опадают каскадами. Но я, воспользовавшись тем, что Адам ушёл (не может же он уделять внимание мне одной) бросаю перила и хромая, возвращаюсь в комнату.

– Не любишь салют? – с удивлением вижу я у шоколадного фонтана Кейт.

– А ты? – покрывает она жидкой глазурью клубнику, насаженную на тонкую палочку. И как ни странно, на неё даже брызги не летят.

– С некоторых пор все эти выстрелы напоминают мне похороны, – морщусь я от неприятных воспоминаний как с почестями хоронили папу.

– А мне войну, – откусывает она ягоду. Пачкает губы. Капает шоколадом на грудь. В общем, зря я засомневалась в её аккуратности.

– Первый крюшон был хуже, – наливаю я себе глоток нового. – Хорошо, что ты его перевернула.

– Хочешь секрет? – разглядывает она ополовиненную клубничину и после тёмного засовывает её под струи белого шоколада. – Я специально.

– Зачем?

– Слишком этой Аниты много. Она и в аквапарке на нём висла, всё делала вид, что расстроена из-за тебя. А Адам всё её утешал, обнимал, подбадривал. Не знаю, как только ты догадалась с ней пойти. О чём думала?

– Кейт, если она и знала про ядовитых ежей, то всё равно в воду я полезла сама, она меня не заставляла.

– Значит, повезло ей, – хмыкает она, капая на отворот пижамы и белым шоколадом тоже. – Уверена, она бы тебя всё равно затащила в море или задумала что похуже. Она между прочим в вещах твоих рылась. Сегодня в обед. А я её застукала. Так знаешь, что она мне сказала? Что это ты её попросила.

– А как ты догадалась, что я её не просила? – присаживаюсь я на высокий барный стул, но, чувствую пора мне возвращаться в палату. И нога ноет. И голова гудит. И пить мне, доктор предупредил, можно не больше бокала, а я второй цежу.

– Да очень просто! – разглядывает Кейт заляпанную одежду. – Я же твоя подруга. И я сама приходила к тебе, а меня не пустили. Значит, и эту, – брезгливо кивает она в сторону, где вероятно стоит Анита, – тоже бы не пустили. И вообще ведёт она себя отвратительно. Поэтому душ из крюшона заслужила.

– Да ты коварная, – улыбаюсь я.

– Нет, просто справедливая. Я за честную борьбу. Пусть Адам выбирает сам, – выбрасывает она палочку.

– Да, пусть, конечно, – отставляю я недопитый бокал. – И пусть он тут пока выбирает, а я, пожалуй, пойду.

– Как пойдёшь? А поцелуй на ночь?

– Какой ещё поцелуй? – останавливаюсь я с недоумением.

– К концу вечеринки будет такой конкурс. Адаму завяжут глаза, и каждая из девушек его поцелует и даст какую-нибудь свою вещь. Вот чью вещь он потом выберет, та и пойдёт с ним завтра на свидание. Оставайся, Ева.

– О нет, спасибо, – поднимаю я руки. – К такому я ещё точно не готова.

– Ну, как знаешь, – пожимает Кейт худенькими плечиками. – А я попытаю удачу. Это честно.

– Попытай, попытай, – критически осматриваю я её лицо, перепачканное шоколадом.

«Надеюсь, Адаму нравится сладкое. А ещё липкое», – усмехаюсь я и иду к выходу.

И повернув в тёмный коридор, слышу смех, и довольные возгласы, и восторги по поводу великолепного салюта, что на все лады высказывают девушки. И, кажется, мягкий баритон Адама. И музыку, что чем дальше я отхожу от зала, отражается от стен уже не мелодией, а басами.

Под это «Бум! Бум! Бум!» я и иду, когда вдруг слышу ещё одни шаги, кроме своих.

С опаской оборачиваюсь, потому что мне кажется, что меня нагоняют. И вскрикиваю от страха, когда врезаюсь в его грудь.

– Напугал? – улыбается он, перегораживая мне дорогу.

– Адам, как ты… – выдыхаю я, пытаясь обойти его вдоль стены, а сердце как у перепуганного зайчишки, прямо выпрыгивает из груди.

– Непредсказуем? Внезапен? Неожидан? – заслоняет он мне проход.

– Как ты здесь оказался? – отклоняюсь я, вдруг ощутив, что стою к нему слишком близко.

– Это мой дом. Я знаю здесь все ходы и выходы, – обдаёт меня морозной свежестью его дыхание, словно он только что жевал жвачку или почистил зубы.

– А я вот, наоборот, всё время боюсь заблудиться.

– Поживёшь здесь подольше и привыкнешь, – и не думает он отходить с дороги. А когда я делаю очередную попытку его обойти, прижимает к стене. – Хотела уйти без поцелуя на ночь?

И его бёдра, что вдруг упираются в меня, и его руки, что упираются в стену, и его движение, которым он обнюхивает меня как хищник нечаянную добычу – всё это должно бы меня пугать, но я чувствую что-то совершенно противоположное.

– Ты же девственница, да? – выдыхает он шёпотом.

– Да, – вжимаюсь я затылком в стену и закрываю глаза. Нет, не от страха. Страх во мне сейчас как пузырьки в шампанском, лишь обостряет то, чего я никогда раньше не чувствовала. Постыдное. Мучительное. Волнующее. Незнакомое. Настоящее. Желание ему принадлежать.

– Но целовать-то тебя целовали? – сбивается его дыхание, обжигая свежестью мои губы.

– Нет, – выдыхаю я, твёрдо уверенная, что то пьяное слюнявое облизывание, что мне как-то досталось на вечеринке не имеет ничего общего с поцелуем.

– Значит, я буду первым? – кладёт он руку на шею, вынуждая меня податься к нему, подставить губы. И точно не ждёт ответа, когда касается их языком, заставляя приоткрыться, заставляя захотеть этого поцелуя так, что я забываю дышать.

И забываю обо всём на свете, когда он накрывает своими губами мои. Забываю, что не умею целоваться и начинаю отвечать. Ловлю его дыхание, желая стать воздухом, что он вдыхает. Желая ещё. Больше. Снова.

Но, словно сделав над собой усилие, он отстраняется. Упирается в стену руками, опускает голову.

– Спокойной ночи… Ева, – отталкивается от стены и уходит.

И я смотрю как его высокая фигура исчезает в темноте, а с покалывающих припухших губ беззвучно срывается само:

– Я хочу тебя… Адам.

– Нет, – останавливаюсь я.

И в тот момент, когда силуэт Эвана выплывает из темноты коридора, понимаю всё: я опоздал. И возможно даже хуже: опоздал навсегда.